Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Подожди-ка, он остановился, уже протянув руку к яблоку. Что, если это ловушка? Что, если они узнали, что внизу кто-то есть, и пытаются выманить его?

Но кто могут быть эти «они»? О том, что он тут, могут знать только его друзья, буккены да духи ситхи из призрачного замка. Нет, кто-то принес сюда ужин, а потом почему-то ушел, забыв его забрать.

Если он все-таки настоящий.

Саймон протянул руку, готовый к тому, что еда исчезнет, превратится в пыль… но этого не случилось. Его пальцы сомкнулись на яблоке. Оно было твердым и гладким. Саймон схватил его, быстро понюхал — хотя кто его знает, как пахнет яд, — и откусил.

Спасибо тебе, милостивый Узирис, спасибо тебе!

Это было… замечательно. Плод был неспелый, сок его терпкий и кисловатый, но Саймону казалось, что в его руках зеленая жизнь, и солнце, ветер и дождь хрустят на его зубах, когда он откусывал кусочек. На некоторое время он забыл обо всем, смакуя это великолепие.

Он поднял крышку с миски, понюхал, чтобы убедиться, что это действительно вода, потом выпил ее жадными глотками. Когда миска опустела, он схватил с тарелки еду и ринулся назад по коридору, ища надежного убежища, чтобы спокойно поесть.

Саймон боролся с собой, стараясь растянуть яблоко, хотя каждый глоток казался годом возвращенной ему жизни. Когда он закончил и облизал липкие от сока пальцы, его тоскующий взор обратился к хлебу и луковице. С удивительным самообладанием Саймон в конце концов запихнул их в карман штанов. Даже если он выберется на поверхность и найдет такое место, где есть люди, нет никакой гарантии, что его накормят. Если он выйдет наружу в Эрчестере или в одном из маленьких селений по берегам Кинслага, то, возможно, найдет какое-нибудь укрытие или даже союзников — но если это случится в Хейхолте, ему никто не поможет. Ну а если еда вовсе не означает близости людей — что ж, тогда он с благодарностью съест хлеб и лук, когда пройдет эффект от этого совершенного яблока.

Он поднял факел — теперь его прозрачно-голубое пламя стало еще более тусклым — вышел в коридор и шел вперед, пока не достиг развилки. Озноб охватил его. В какую сторону он повернул? Он так торопился убежать подальше от того, кто мог бы вернуться за едой, что действовал без обычной осторожности. Сделал ли он левый поворот, как и следовало? Он не был в этом уверен.

Ему ничего не оставалось, кроме как снова воспользоваться своим методом. Он выбрал левое ответвление: через несколько мгновений он убедился, что ошибся: этот путь вел вниз. Он вернулся и пошел по другому коридору, но этот тоже спускался. Недолгое исследование показало, что все проходы ведут туда же. Он вернулся к тому месту, где съел яблоко, и нашел брошенный огрызок, но когда он поднес к земле догорающий факел, то увидел, что следы на пыльном полу ведут в ту сторону, откуда он пришел.

Будь проклято это место! Будь проклят этот сумасшедший лабиринт!

Саймон вернулся обратно к развилке. Что-то случилось, в этом не было сомнений — туннели снова изменились каким-то странным образом. Смирившись, он выбрал дорогу, уходившую вниз под меньшим углом, и снова пустился в путь.

Коридор извивался и поворачивал, уводя его в глубину. Скоро на стенах опять появились признаки работы ситхи: изящная резьба под вековой грязью. Проход расширился, потом еще расширился. Он вышел на широкое открытое место, и понял это только по тому, как звучало эхо от его шагов, — его факел едва тлел.

Эта пещера казалась такой же высокой, как та, в которой был пруд. По мере того, как Саймон двигался вперед, его глаза привыкали к более крупным размерам. Он приободрился. Это и в другом отношении было похоже на зал с прудом: огромная лестница, поднимаясь в темноту, вилась по стенам. Что-то еще слабо светилось в центре зала. Он подошел ближе и в умирающем свете факела обнаружил большой каменный круг, который мог быть основанием фонтана; в его центре стояло дерево, уходящее вверх — намного выше Саймона. Во всяком случае, это казалось деревом: внизу было что-то вроде узловатых спутанных корней, наверху виднелась паутина веток. Но как бы близко он ни подносил факел, невозможно было разглядеть детали, словно огромный ствол был закутан в темноту.

Когда он наклонился ниже, призрачное дерево зашумело от неощутимого ветра, словно тысячи сухих рук потерлись друг о друга. Саймон отскочил назад. Он был готов коснуться его, уверенный, что это камень, но вместо этого обогнул дерево и поспешил к лестнице. Кружа по периметру зала и поднимаясь по ступенькам в слабом свете факела, он все еще сильно ощущал присутствие дерева, стоящего в центре зала. Он слышал, как шуршали его листья, но еще сильнее он ощущал дерево. Оно ощущалось в темноте, как человек, лежащий рядом в постели. Это было не похоже ни на что, испытанное им прежде. Не такое абсолютное могущество, как у пруда, но дыхание тонкого безграничного разума, древнего как сам мир. Магия пруда была похожа на сверкающий фейерверк, способный гореть и светиться, но ожидающий кого-то, кто сможет достойно использовать его силу. Саймон не мог вообразить никого, кто стал бы использовать для чего-нибудь это дерево. Оно стояло и дремало, ему никто не был нужен, в нем не было ни добра, ни зла, оно просто было.

Снова и снова Саймон чувствовал его присутствие.

Свет факела становился все слабее и слабее. После того, как Саймон прошел несколько сотен ступеней, он наконец иссяк. Этот давно предвиденный момент был, тем не менее, совершенно ужасен: Саймон плюхнулся на ступени в полной темноте, слишком усталый даже для слез. Он набил полный рот хлебом и луком, потом выжал немного воды из высыхающей рубашки. Закончив, он глубоко вздохнул и пополз вверх по лестнице, ощупывая дорогу.

Трудно было сказать, чем были голоса, которые следовали за ним: призраками подземных коридоров или порождением его собственного больного воображения.

Лезь наверх. Скоро все будет готово.

Снова на коленях, простак?

Ступенька сменяла ступеньку под его руками. Пальцы его онемели, колени и голени ныли.

Завоеватель идет! Скоро все будет готово.

Но одного не хватает!

Это не имеет значения. Деревья горят. Все умерли, исчезли. Это не имеет значения.

Мысли Саймона блуждали, он поднимался по вьющейся лестнице. Нетрудно было вообразить, что его целиком проглотили, что он в животе какого-то огромного зверя. Может быть, это дракон — дракон, о котором говорилось в надписи на его кольце. Он остановился и потрогал свой палец. Ощущение металлического ободка успокоило его. Что, сказал Бинабик, означает эта надпись? «Дракон и смерть»?

Убит драконом, может быть? Один из них проглотил меня, и я умер. Я буду вечно карабкаться в темноте по этой лестнице у него внутри. Интересно, глотал ли он уже кого-нибудь? Так одиноко…

Дракон мертв, говорили ему голоса. Нет, дракон — это смерть, заверяли другие.

Он остановился и еще немного поел. Во рту у него пересохло, но ему хватило всего нескольких капель воды, чтобы продолжить свое бесконечное восхождение.

Саймон остановился, чтобы перевести дух и дать отдохнуть ноющей ноге примерно в двенадцатый раз с тех пор, как начал взбираться по лестнице. Пока он сидел, согнувшись и тяжело дыша, вокруг него внезапно замерцал свет. Ему пришла в голову безумная мысль, что снова загорелся факел, но он тотчас же вспомнил, что погасшая головешка засунута за пояс. На ошеломляюще-восхитительное мгновение всю лестницу залил бледный золотистый свет, и Саймон посмотрел вверх на сужающуюся спираль ступеней и отверстие где-то далеко, которое вело прямиком на небо. Потом что-то произошло, и огненный шар расцвел в темноте над ним, окрасив все в красный цвет, и на мгновение на лестнице стало жарко, как в замковой литейной.

Нет, закричали голоса. Нет, не произноси слова! Ты призовешь небытие!

Раздался треск, громче любого грома, потом бело-голубая вспышка, растворившая все в чистом сиянии. Мгновением позже все снова стало черным.