Секс после полудня - Джун Зингер

Андрианна поняла, что никакие доводы в споре с Пенни не помогут.

— Ладно. Сдаюсь. Приеду на твою свадьбу. А теперь скажи, какой свой возраст ты назвала Джино?

— Тридцать пять.

— О, так много? — удивилась Андрианна. — Но почему ты сбросила только пару лет? Почему не больше?

— Понимаешь, если бы я сказала «тридцать» или меньше, он мог бы подумать, что я выгляжу старше своих лет, а это хуже, чем правда. Кроме того, я не хотела так уж сильно лгать.

— Тогда вообще зачем было лгать?

— Вся проблема в детях. Понимаешь, я хотела, понравиться Джино Форенци, чтобы он хотел видеть меня своей невесткой и чтобы с этим не было никаких проблем. А Джино хочет иметь внуков, целую дюжину. Для него внуки означают, что Гай думает о деле и готов к оседлой жизни. А если бы я сказала тридцать семь, Джино быстро подсчитал бы, что я способна только на парочку ребятишек, в то время как «тридцать пять» внушает больше оптимизма.

Когда официант поставил на стол напитки и ушел, Пенни воскликнула:

— О, Энни, я действительно хочу понравиться ему.

— Если ты так уж хочешь понравиться Джино, Пенни, все, что тебе нужно делать — это доказать ему, что ты крепко любишь Гая и что ты настоящая леди, каковой ты и являешься. И еще должна твердо знать, что тебе не следует играть коленками с ним под столом для упрочения своей популярности.

Пенни удивилась.

— Энни, ты что? С чего тебе пришла в голову мысль, что я способна на такое?

Андрианна только посмотрела на нее.

— Ладно. Я могла подумать такое. Но я не подумала. Я должна признать, что и в свои шестьдесят (или не знаю сколько ему) Джино Форенци остается чертовски привлекательным мужчиной, и, подобно Лили Мей Тернер, могла бы сказать: «Я не возражала бы, если бы эти маленькие старые тапочки оказались под моей кроватью в любое время».

Они захихикали, почти как в добрые старые дни, и Пенни сделала еще один глоток своего мартини.

— Ну и как это? Похоже на добрый старый мартини?

— Откуда я знаю? Меня тогда еще не было на свете. Когда-то я пила джин. Мне тогда было шестнадцать. Это было в Марбелле, в «Роге». Помнишь, как мы любили джин с тоником.

«Помнишь? О, да! Старые друзья, вроде Пенни, доставляют неудобство тем, что вы никогда не сможете забыть прошлое».

— Одно не могу понять. Почему ты устраиваешь свадьбу в Лос-Анджелесе? Мне всегда казалось, что большая свадьба должна устраиваться в городе невесты или, в крайнем случае, в городе жениха.

— Понимаешь, мой папочка обожает отель «Бель-Эр». Это — отель самой высокой марки. Играть свадьбу в нем считается особым шиком, поскольку дочка Рейгана, Патти выходила замуж там. А папа сказал, что если отель оказался достаточно хорош для дочери Ненси, то он хорош и для нас. Кроме того, отель принадлежит уроженке нашего города Каролине Шелькопф. Она происходит из Хантов. А кто такие Ханты в Далласе, ты поймешь, если я скажу, что Эвинги по сравнению с ними — жалкие бедняки. Так вот Каролина и ее папаша остановились в этом отеле, и затем Каролина заявила, что хотела бы иметь этот отель в своей собственности. Тогда папаша купил его для нее. Так вот, теперь мой папаша вбил себе в голову, что он должен купить его в качестве свадебного подарка для своей дочери. Ты должна понять, что дух соревнования присущ всем нефтепромышленникам в Далласе, и папа подумал, что может сделать Хант, то может и он. Поэтому мы собираемся устроить свадьбу там и заодно осмотреть это место, и если оно нам понравится, папа купит его.

— Но разве отель продается? — спросила Андрианна. Она устала слушать длинный монолог Пенни.

— Не имеет значения. Папа сказал: все продается, все покупается. Все, что нужно — это предложить такую цену, чтобы отказа не было. Понятно?

— Думаю, да, — сказала Андрианна, хотя была не уверена, что это так. Она всегда знала, что по-настоящему богатые люди сильно отличаются от других людей, но теперь она видела, что американцы, особенно из Техаса или, может быть, Калифорнии, еще больше отличаются. Теперь она подумала, а не относится ли к этой категории и Джонатан Вест. Все, что она о нем знала, это то, что он отличается от всех мужчин, которых она когда-либо знала…

Когда она ушла из его каюты, он отреагировал не так, как другие мужчины в таких случаях. Определенно он был рассержен, но это не был гнев человека, потерявшего приз, который, как ему казалось, ему удалось купить… или украсть. Нет, это был гнев мужчины, которого предали.

— Ты знаешь, какая ужасная мысль беспокоит меня? — спросила Пенни, подкрашивая ресницы.

— О, Господи! Я надеюсь, это не настолько ужасный ужас.

— Да. Это зависит от того, как посмотреть на это. Мы должны быть у Николь к семи, правда?

— Мне кажется, ты именно так говорила.

— Да, поскольку она не подаст свой экстраординарный обед до десяти, а мне в час нужно вылетать в Даллас, я не успею поесть. Поэтому, знаешь, что я предлагаю сделать?

— Что?

— Без всякого телефонного звонка нагрянуть к Николь прямо сейчас.

— Но сейчас немногим больше пяти. Я не думаю, что ей понравится наш приход на два часа раньше, чем она нас ждет.

— Действительно. Ты знаешь Николь. Она во всем настолько аккуратна и пунктуальна, что у меня голова болит. Еще до того, как ей взойти по трапу самолета сегодня, можешь быть уверена, ее старший слуга успел получить инструкции, какие серебряные вещи должны быть отполированы, чтобы быть поданы к столу к нашему дружескому обеду сегодня вечером, а повар, возможно, получил полное меню, собственноручно написанное Николь по-французски. Возможно, она передавала его по факсу, а повар получил на ее домашнем факсе, который стоит рядом с теми маленькими горшочками комнатных цветов. Как бы там ни было, это единственный шанс захватить Николь неподготовленную в ее купальном халате, без косметики. Наверно, она будет себя чувствовать так, как будто ее застигли со спущенными штанами.

— Нет, Пенни. Это слишком.

— Да брось ты! Это будет, как в добрые старые времена, когда мы развлекались, пока еще не выросли и не научились поступать по-взрослому и только по-взрослому. Пожалуйста, Энни, ради меня, давай так же поступим с Николь! Честно, ей тоже будет полезна небольшая встряска. Это научит ее не быть таким сухарем и стать иногда чуть попроще. А то, понимаешь, когда происходит то, к чему она не подготовлена, она становится, как каменная статуя. Ну, как соляной столб. И это будет твоя вина, если мы не спасем ее, потому что потом она может превратиться в каменную женщину и оказаться в музее, а ты будешь с грустью говорить: «Бедная Николь! Она теперь каменная. Если бы я тогда пришла в пять вместо семи, этого бы никогда не случилось. Как было бы хорошо увидеть мою Николь вместо этого большого холодного камня».