Уроки украинского. От Майдана до Востока - Марина Ахмедова

— Ступеньки те же, — произносит его мать, поднимаясь по лестнице вместе с сыном, который в этот день, 1 октября 2014 года, первый раз пошел в первый класс. — Я тоже в этой школе училась.

В коридоре первоклассников выстраивают колонной по двое. В паре с Артемом — девочка с пышными белыми бантами. Он вертит головой, ищет маму. Не найдя, плачет. Доносящаяся из динамиков песня заканчивается, и образовавшуюся на мгновение тишину заполняет ураганный рык снаряда, который, впрочем, в этом спокойном районе города, скорее всего, не упадет.

На сцену поднимается директор школы.

— Дорогие наши первоклассники, — начинает она, и в голосе ее слышится усталость, которую женщина пытается заглушить торжественными нотками, — здравствуйте! Здравствуйте, дорогие родители! Мы рады приветствовать вас на празднике первого звонка. Школа — это волшебная страна! — она переводит дыхание, и взятая пауза озвучивается гулом со стороны аэропорта. — Какие у вас замечательные улыбки! — продолжает она, хотя практически никто из взрослых и детей не улыбается. — Начинается новый учебный год. Ура!

Внезапно лопается воздушный шарик, зал вздрагивает, выдыхая «оххх». На сцену поднимаются девочки в голубых платьицах, недружными голосами выводят: «Солнечные зайчики… солнечные дети». После них на сцену приглашают депутата Верховного совета ДНР.

— Ну чего говорить-то? — спрашивает он. Шумно вздыхает, и его вздох, усиленный микрофоном, оглушает весь зал. — Очень много было сделано, чтобы вы здесь собрались в этот торжественный день… — он снова умолкает, подыскивая слова. Растерявшись, становится похож на человека, который не привык или не любит выступать. — Я бы попросил почтить минутой молчания тех, кто до этого дня не дожил, — наконец выпаливает он.

Минута молчания заполняется шарканьем, хныканьем младенцев и всеми теми шумами, которые образуются, когда в одном месте собирается много молчащих людей. Минута заканчивается, и депутат сразу сдает микрофон.

Я замечаю седого мужчину в камуфляжной одежде. Он стоит у входа и смотрит в зал с видом беспристрастного наблюдателя, который уже знал, что все будет так, и никак иначе.

— Вы кто? — шепотом спрашиваю его.

— Кот, — оживляется он и трясет мою руку.

— Мне так и называть вас Котом?

— Ну конечно, — как само собой разумеющееся подтверждает он. — А как иначе?

Концерт продолжается. На сцену выходит Буратино с длинным острым носом. Когда с улицы раздается грохот очередного залпа, начинает казаться, что Буратино достаточно наклониться, проткнуть носом картонку реальности, и вместе с этим залом и с этим городом он окажется в другой, волшебной стране.

Мать Артема сидит на лавочке возле торгового центра. Светит солнце. Снаряд только что упал на остановке возле школы в Киевском районе и забрал десять человек. Их смерть никто не обсуждает.

— Мне сегодня приснился сон: у меня выпал зуб, — говорит она. — Я снам не особо верю. Но весь день чего-то ждала. Они же летом стреляли по школам. Конечно, тогда там детей не было. Но и сегодня какой-то внутренний страх присутствовал. Я боялась, что это сделают целенаправленно. Но они говорят, что сепаратисты сами себя бомбят.

— А вы знаете, кто вас бомбит? — спрашиваю ее.

— Это не самая безопасная тема, — отвечает она. — Тут одни за ДНР. Другие против. Они говорят: «Когда уже ДНР отстанет от нас! Вот Славянск теперь живет замечательно, и мы тоже хотим так жить».

— Вы хотите жить, как Славянск?

— Нет, я, как Славянск, не хочу. Во мне какая-то идея присутствует. Я горжусь своим народом. Мы Порошенко не выбирали, у нас не было ни единого избирательного участка. И мы не обязаны ему подчиняться.

— А какая идея присутствует в вас?

— Мне кажется, мы уже не можем быть единой страной… Мы сейчас стали сплоченнее и проще. Незнакомые люди здороваются друг с другом. С наших душ сошла какая-то шелуха, а ею были деньги. Я горжусь своими дончанами… — тихо произносит она. — За время войны я ни на один день не уехала из города. Хотя мне было куда.

— А детей почему не вывозили?

— За детей я очень боялась. Но потом сказала себе: либо уезжаем всей семьей, либо остаемся все. Простите, можно я заплачу?

Она тихо плачет, закрыв лицо рукой, чтобы никто не видел.

— В этом году нам испортили первое сентября, — спокойно продолжает она. — Дети всей Украины пошли в школу как положено, у них были и праздник, и линейка, и шары. А нас в это время бомбили.

— У вас сегодня был праздник, — говорю я.

— Не было радости, не было восторга, что сын в первый класс пошел… Наш город просто хотел контролировать свои финансы. С этого все началось. Никто не говорил: мы хотим отделиться. Мы просто хотели большей самостоятельности и зарплаты повыше. Почему нам не позволили? Раньше я была вовсе не против Украины, я гордилась Украиной, я знаю в совершенстве украинский язык. Я никогда не говорила, что украинское мне чуждо. Но сейчас Украина стала мне чужой.

— Почему?

— Не могу объяснить… Когда просыпаешься ночью оттого, что надо куда-то бежать… И когда я чуть Артема не задушила — так хватала его за шею, когда начали стрелять «Грады»… Если они стреляют далеко, то просто глухо бахают, как сейчас, а когда близко, то свистят… Я хочу, чтобы мои дети получали знания. Во время обстрелов я старалась не пугать ребят. Один только раз, когда было очень страшно — все взрывалось, долго-долго бомбили, — постелила им в холле на полу и объяснила, что это самое безопасное место в квартире. «Но если я не буду выходить из комнаты, значит, со мной что-то случилось. Поэтому в мою комнату не заходите».

— И они бы вас послушали и не зашли?

— Старший послушал бы и маленького не пустил — схватил бы и оттащил. Я объяснила старшему, что там окна и меня через них может убить.

— Вы помните свое первое сентября?

— Мама работала на автотранспортном предприятии, и им разрешили срезать растущие там розы. Она принесла мне огромный желтый букет. И купила фартучек, не нейлоновый, как у всех, а гипюровый. Я все помню: и то волнение, и ту линейку, и первый звонок — все то, чего оказался лишен мой ребенок. Учителя растерялись и даже не смогли сказать детям, в какой стране мы живем. Вот и придумали волшебную страну. И никакой больше украинской символики. Мы больше не живем на Украине. Мы живем в ДНР.

На бетонном бордюре под развесистой ивой, подперев голову, сидит Кот и созерцает ворота базы батальона «Восток».

— Вы учитель? — спрашиваю Кота.

— Нет, я студент. Школы высших смыслов, — отвечает он. — Я смотрю, наблюдаю. Слушаю разговоры. Я служу в информационной среде ополчения.

— И вы смогли понять, что происходит?

— А вы посмотрите на этих людей, — говорит он, и какое-то время мы уже вместе созерцаем мужчин в камуфляже. — Они ведь ничего не получают. По крайней мере батальон «Восток» точно. Они работают за идею.

— И что это за идея, вы поняли?

— Я понял, что они не очень понимают эту идею. Они понимают, что надо освободить землю, надо сопротивляться тому, что нарушает их мирный быт, что убивает женщин и детей. Посмотрите на них. Вы видите, в них уже проснулось что-то высокое? — удовлетворенно улыбается мой собеседник.

— Какие они хмурые, — замечаю я.

— А у них для этого есть причины, — негромко отзывается Кот. За его спиной пробегает рыжий кот и садится неподалеку от нас, щурится на солнце. — Я подумываю: не креститься ли мне? Все религии говорят об одном и том же, но на этой войне я понял, что есть какая-то особистость в православии.

— Оно говорит: «Бог есть любовь», а на войне любви нет, — говорю я.

— Почему вы так считаете? — поворачивается ко мне Кот и спрашивает громко, тревожа рыжего за своей спиной. — На войне есть любовь к родине. А что такое любовь? Это отдать себя тому, что любишь. Они отдают свою жизнь, — тихо говорит он и смотрит на мужчин, которые устало стягивают со спин рюкзаки и молча присаживаются на тот же бордюр. — Многие из них не понимают, что происходит сейчас в мире. Они понимают это на местном уровне. Но они люди чистые. Они готовы жертвовать собой.

— Если применять такую логику ко всем, — говорю я, — то и сидящие в аэропорту чисты.

— В какой-то степени, — соглашается Кот. — Есть предположение, что там сидят наемники. Но если там сидят за идею, то и они чисты. Что вообще в мире сейчас происходит? Столкновение идей.

— А у вас, Кот, есть идея?

— Есть, и давно. Я ее почувствовал не здесь и не сейчас. Поэтому приехал сюда. У всех людей есть идея… Самое яркое определение нации дал Сталин: нация — это язык, священные камни и территория. Это объединяет людей, и тогда у них появляется что-то. Был бы тут немец, говорил бы он с нами на немецком — он был бы не наш. А мы с вами свои. Нас объединяет то, что мы говорим на русском. Для нас с вами важным, нет, определяющим является Девятое мая. Это наш священный камень. — Кот жмурится. — Первая мировая война была вспышкой взбесившегося мещанства. Люди были слишком погружены в быт, а после войны в их сознании наступило опустошение: «Что мы натворили?». Взбесившееся мещанство мы наблюдаем сейчас и в России, и на Украине. Вас, Мариночка, могут на все подбить?