Новые арабские ночи - Роберт Стивенсон

Я был удивлен его умом и обширностью знаний. Разумеется, это был недюжинный человек. Он много наблюдал в жизни, многое читал, обладал, очевидно, выдающимися способностями, и хотя он нисколько не сделался для меня более симпатичным, но я мог понять его успех в жизни и тот огромный почет, которым он пользовался до банкротства. Это был вполне светский человек, владевший в совершенстве талантом занимать общество. Я его раз только в жизни и слышал, и притом в обстановке самой неблагоприятной, но все же я считаю его одним из наиболее блестящих собеседников, каких я только встречал. Он начал рассказывать с большим юмором, — и, по-видимому, не чувствуя никакой неловкости, — о проделках какой-то торговой компании, с которой он столкнулся в юности, — а быть может, он сам в ней участвовал, — и положительно увлек нас своим рассказом, хотя все время к чувству веселости присоединялось какое-то ощущение неловкости за оратора. Вдруг беседа оборвалась самым внезапным образом.

Послышался звук, точно кто-то провел мокрым пальцем по стеклу. Мы сразу все побелели как полотно, и сидели точно парализованные, даже язык у всех отнялся.

— Кажется, это улитка? — произнес я наконец. — Я слыхал, что эти животные издают довольно громкий звук, когда ползают по стеклу.

— Какая там улитка, будь она проклята! — вскрикнул Норсмаур. — Слушайте!

Тот же звук послышался еще два раза, через правильные промежутки, а затем сквозь запертые ставни раздалось необыкновенно громким голосом итальянское слово «traditore» [6].

У Хедльстона откинулась назад голова, задрожали ресницы, он без сознания упал под стол. Норсмаур и я бросились к ружьям у шкафа, Клара вскочила на ноги и обеими руками схватила себя за горло, очевидно, чтобы задержать крик ужаса.

Мы стояли, готовые к атаке, но прошла секунда, другая, третья: шла минута за минутой, а вокруг павильона была полная тишина, нарушаемая лишь однообразным гулом морского прибоя.

— Живей! — воскликнул Норсмаур. — Надо скорей перетащить старика наверх, пока они не пришли!

ГЛАВА VIII

Повествует о развязке истории старого банкира

Все трое мы с большим трудом перенесли старого банкира наверх, в «дядину комнату»; он все время оставался в глубоком обмороке. Клара стала мочить ему голову и грудь, я же и Норсмаур поспешили к верхним окнам, в которых, как я уже говорил, проделаны были широкие щели, позволявшие осматривать местность вокруг павильона на большое расстояние. Небо очистилось от туч; взошел полный месяц и далеко на дюны разливал свой ясный свет. Ничего подозрительного нельзя было заметить и, если бы не неровности почвы и черневшие кусты, за которыми легко могли спрятаться итальянцы, казалось бы, что окрестности совершенно безлюдны.

— Слава Богу, Агги сегодня не должна придти, — подумал вслух Норсмаур.

Агти было имя старой няни. Очевидно, он только сейчас ее вспомнил, взглянув, вероятно, на обычную ее ночную дорогу, но и эта забота, хотя поздняя, и задушевный тон, которым она была высказана, явились для меня совершенно новой чертой в таком черством эгоисте, каким я прежде знал Норсмаура.

Мы снова находились в вынужденном, пассивном ожидании. Норсмаур подошел к камину и протянул руки к раскаленной золе, точно ему стало холодно. Я машинально следил за его движениями, выступил немного вперед и стал спиной к окну. Почти в тот же момент послышался какой-то шум: то треснуло оконное стекло над самой моей головой, и дюймах в двух от меня пролетела пуля, застрявшая в противоположной стене. Я инстинктивно подался назад, в угол за окно; одновременно бросилась туда и Клара с криком отчаяния. Она думала, что я ранен. Я старался ее успокоить, — говорил, что ее заботливость обо мне так велика, так трогательна, так приятна, что я готов каждый день и в течение всего дня подвергаться выстрелам, лишь бы в награду видеть такие проявления ее чувств, — но она долго не могла прийти в себя; к ласковым словам прибавились нежные ласки, точно мы совершенно забыли окружавшую обстановку, как вдруг раздался резкий голос Норсмаура.

— Из духового ружья стреляли! — сказал он. — Изволите видеть: избегают шума…

Усадив Клару на стул, я обернулся в сторону Норсмаура. Он стоял спиной к камину, заложив назад руки с судорожно сжатыми пальцами. Дикий взгляд, знакомое, свирепое выражение лица ясно говорило о клокотавшей в его груди буре. Это был тот же взгляд, который я у него заметил, когда в мартовскую ночь он на меня бросился как дикий зверь и хотел задушить. Он смотрел прямо вперед, но все же мог нас видеть, и ярость его способна была внезапно разразиться подобно шторму. Признаюсь, я дрожал за ближайшую минуту: перед той битвой, которая нас ожидала извне, могла еще разыграться борьба на смерть внутри стен. Так мы простояли несколько секунд; я зорко следил за ним, готовясь к его нападению. Внезапно на лице его мелькнула перемена, точно облегчение. Он взял стоявшую за ним лампу и обернулся к нам.

— Необходимо выяснить одну вещь, — сказал он сравнительно спокойно, — кого намеревались они убить? Кого-нибудь из нас или только Хедльстона? Как думаете? Они приняли вас за него или выстрелили в первого, кто приблизился к окну?

— Я убежден, что они меня приняли за Хедльстона, — ответил я, — я почти такой же высокий.

— Вот я сейчас в этом удостоверюсь, — произнес Норсмаур с особенной твердостью.

И он медленно подошел к окну, поднял над своей головой лампу и простоял не менее полминуты, спокойно ожидая покушения на свою жизнь.

Клара было бросилась вперед, чтобы оттащить его от опасного места, но с эгоизмом, который я счел вполне извинительным, я силой ее удержал около себя.

— Да, — сказал Норсмаур, хладнокровно отходя от окна, — действительно, они ищут одного лишь Хедльстона.

— О, мистер Норсмаур! — воскликнула Клара, она не нашлась что сказать, но Норсмаур мог видеть, что его смелость была оценена по достоинству.

Он же со своей стороны смотрел на меня, гордо подняв голову и с выражением торжества. Я сразу понял, что он рискнул жизнью единственно с целью сместить меня с положения героя дня. Он хрустнул пальцами.

— Дело только завязывается, — сказал он, — потом, когда начнется схватка, они не будут так разборчивы.

Извне послышался громкий призыв к нам. Через щель ставни при лунном свете мы увидели человека, стоявшего с чем-то белым в протянутой руке.

Это был тот же человек, который произнес слово «предатель». Своим необыкновенно громким голосом, который через ставни проникал во все уголки павильона и мог бы быть даже услышан из леса, он объявил, что если предатель «Одльстон» будет им выдан, то остальные получат полную свободу. Если же нет, то все погибнут вместе с предателем.