Обреченные на гибель (Преображение России - 1) - Сергей Сергеев-Ценский

Придя, он начал с того, что очень внимательно оглядел все комнаты дома, заглянул даже в самые укромные углы, при этом сопел, вздыхал, чмокал губами, хватался часто за седоватую бородку жирной рукой.

Макар поставил и внес самовар, мрачно, но привычно, как будто ничего не говорил он вчера Федору и ничего не случилось, однако за чай сел он вместе с греком, дул на блюдечко, старательно обкусывая кусок сахару, и только изредка взметывал волчьи глаза то на брата, то на толстого гостя.

А Кариянопуло, как твердо решившийся человек, был настолько ясен, что и не замечал мрачности обоих братьев, и, багровый от горячего чая, хлопал по плечу Федора и говорил:

- Молодой чиловэк - усе ест!.. Дом да ест, хозяйс да ест, дело да ест, ден-га да ест!..

- Все есть, - отозвался Федор.

- А жжо-на нет!

- Жена... Жены пока нет, - подумавши, отвечал Федор.

- Нет?!. О-е!.. Па-асиму нет?

Покачал головой укоризненно и продолжал победно:

- Мене так... сситай: мать да ест... жжона... Одна дочь там. Керчь ест - замуж... два дочь мене... сына жонат... Там... Балаклава... Три сына мене...

Говоря это, он загибал пальцы и, наконец, на десятый, большой на правой руке с прочнейшим черным ногтем, указал серебрящимся подбородком:

- Э-нук!

- Внука уж имеешь! - безразлично отозвался Федор.

- Одна! - подтвердил грек, сияя, и Федор почувствовал наконец, что это - покупатель серьезный, и сказал:

- Раз, ежели ты так расширился во все стороны, то на земле жить не должно быть тебе страшно.

- За-сем страшно? - приосанился грек. - Нет! - мигнул правым глазом и развернул плечи еще шире, как индюк.

Под конец чая, когда он, выпив шестой стакан, положил его на блюдечко боком и начал креститься, даже Макару стало ясно, что каменоломни он решил купить.

Но Кариянопуло зачем-то спросил о доме:

- Страхован?

- Застрахован, а как же... Гореть когда еще будет; а страховку каждый год вноси, - отозвался Федор.

- М-много? - с большим любопытством спросил снова грек, скользя глазами по обоим братьям.

Макар негодующе поглядел на Федора, когда тот сказал правду; в таких случаях он так привык удваивать просто из бахвальства, что и теперь не утерпел сказать:

- Я штраховку взносил, значит, я и знаю сколько: четвертной билет почти что еще прикинь, тогда как раз будет.

- Разве повысили на этот год? - покосился на него Федор, когда грек погрузился в медленные расчеты, опустив глаза.

- А ты думал как? - ответил Макар сурово. - Цена дома должна рость, а штраховка стоять?

У грека были четки на левой руке, и он даже на них что-то прикидывал, как на счетах. Наконец, вздохнул облегченно, и то, что он сказал, не сразу понял Федор и совсем не понял Макар.

- Чужаям земля поехал, - своя дорога нельзя копай... Так я говорю?

- Гм... Раз там дороги удобные... в чужой стране этой...

Но грек ухватил Федора за руку очень теплой толстой рукой и продолжал, вдохновенно тыкая в стол пальцем:

- Лошадь купил, - но-га бешать, да?.. Голова не надо, - засем? Овес кушай?.. Го-ло-ва, пф, вон! Так бывает?

И Федор понял, наконец, что Кариянопуло думает купить все его дело вместе с домом, и в доме этом, им любовно устроенном, но так ненужном Наталье Львовне, разместить все свое большое гнездо.

Когда ушел грек совещаться с Яни Мончаковым и другими греками, сказал Федору Макар:

- Я все твои шутки вижу наскрозь!.. Смотри!

- То есть, что это я смотреть должен? - уже не удивился Федор.

- Я тебе - брат, конечно, ну, я тебе еще, - имей это в виду, кампаньон!

- В чем это? За чаем со мной компанию делаешь?

- Не в чае, а во всем нашем деле!.. А в каком таком деле? - в каменном... И, конечно, дом этот, какой ты продавать хочешь, не твой он дом, а наш обчий.

- Вот оно что! - не удивился Федор. - Это кто же тебе, дураку, сказал?

- Все это знают, всем известно, - кого хочешь спроси! Пятьсот рублей моих в это дело вложено, окромя того - труд мой!.. Федор с девками на машинах катает, сырость разводит, а Ма-ка-ар... Макар, он все дома, все при деле, все блюдет!.. Ни одной копейки Макар не упустит, - вот как!.. Ни в карты, ни в бильярты... как, скажем, Федор...

- Да ты получил эти свои пятьсот, черт стоеросовый, или нет? крикнул Федор.

- Ко-г-да же это? - протянул Макар ехидно и жилистую шею вытянул вперед и упрямый угловатый подбородок поставил вбок.

- Вре-ешь!.. Врешь, брат!.. У меня расписка цела! Через две недели тебе твои пятьсот отдал!.. А тебя, дурака, из пьяной канавы потом подобрал, как ты кузню свою пропил!.. Все знают!

- Рас-пис-ка?.. Цела?.. Вот чудное дело! - тянул Макар. - Та расписка, какой даже и не было!

И Федор вспомнил, что действительно не было расписки, а был какой-то листок, на котором он сам отмечал, у кого и сколько у рабочих на карьере взял он тогда денег, чтобы получить подряд на поставку камня; записал и то, что у Макара взял пятьсот рублей. А когда уплачивал долг, просил всех расписываться на этом листке; и все ставили на его записке кресты, крючки и кое-какие буквы: поставил и неграмотный Макар кляксу. Бумажку эту долго носил в кошельке Федор, потом она изветшала за семь-восемь лет и, должно быть, просто развеялась по кусочку.

- Я тебе при людях платил! - сказал Федор и тут же вспомнил, что ни одного из этих людей нет теперь на виду; поэтому добавил: - А раз ты говоришь, что денег своих с меня не получил, то, значит, ты мне их и не давал.

- Во-он ты уж куда!.. Не давал? - нырнул вперед головою Макар.

- Поэтому так.

- Все знают, что давал, - торжественно проговорил Макар, - и всем известно, что с этих моих денег все хозяйство пошло!.. И отымется у Федора, и отдастся Макару!.. Вот!..

Последнюю каменоломню, которую не видел еще Кариянопуло, он хотел осмотреть в этот день.

День был не серый, скорее ясный по-зимнему, облачный, слегка ветреный, на земле не холодный, но на воде по виду свежий. Море казалось чешуйчатым от легких барашков, которые гнало низовкой к берегу.

Каменоломня была на берегу, верстах в семи от города, около деревни Куру-Узень, и Федор, обычно ездивший туда на ялике, привел Кариянопуло к пристани, где стояли ялики рыбаков, но толстый грек недоверчиво из-под рыжей шляпы поглядел в холодную голубую ширь и сказал решительно:

- Н-нет!

- За полчаса на месте будем!.. Ведь парусом, - пытался уговорить Федор. - Долго ли тут?.. Вон тот мысок обогнуть и... А лошадьми - три часа колесить... Да и то мало сказал: теперь дорога зимняя, - грязь.

А грек забормотал вдруг скороговоркой:

- Ялик-ялик... Ялик-ялик... О-орех!.. Я - толстый, ялик - орех... Бумага папиросна... Пойдем... Линейка...

И потянул его за плечо от пристани.

Но какое-то тупое нерассуждающее упрямство овладело Федором. Была тоска по Наталье Львовне, была злость на Макара, было сомнение, хорошо ли выйдет, если он все продаст этому пузатому, - и потому неудержимо хотелось всем существом ехать именно на ялике и не на каком-нибудь вообще, а вон на том, с зелеными бортами, на котором он часто ездил в Куру-Узень. Кстати, и хозяин этого ялика, матрос Афанасий, рыбак и пьяница, пристально глядел на него издали, от пакгауза, видимо, не узнавая его, бритого.

- Тогда, значит, я поеду один, - сказал Федор греку, и как тот ни таращил глаза, ни сопел недовольно, ни пожимал жирными плечами и ни тащил его к линейке, все-таки пошел к Афанасию, а грек, недовольный, ворчливый, поехал один.

Поковыряв в зубах соломинкой и присмотревшись к морю и небу, сказал, обтирая от рыбьей чешуи теплую матроску старой фуражкой с белым кантом, Афанасий Федору:

- Ехать, так зараз надо ехать.

И глянул на него непроницаемым, обветренным, узкоглазым, широкоскулым сорокалетним лицом.

- Мне коров не доить, - я-то готов... Зараз, так зараз.

На цену Афанасия Федор согласился не торгуясь, и Афанасий пошел за веслами, а когда принес их и положил в ялик, сказал сосредоточенно:

- Надо бы рублишко надбавить, купец...

- А что?

- Мало ли что... Бора* может подняться, - вот те и что!

_______________

* Б о р а  или  б о р е й  - северный ветер. (Прим. автора.)

- Может? - оглядел небо Федор.

- Так я, на всякий случай напоминаю... Теперь время зимнее... Парус будем ставить?

- Ну, а как же?

- Да так же... можно и не ставить... Мне-то его взять недолго...

Постоял секунд пять непроницаемый и пошел, медленно ставя ноги, в сторожку за парусом, где, слышно было, чей-то басовитый пропитый голос внушал ему:

- Ты ж там насчет камсы разузнай, - не идет ли!..

На что Афанасий ничего не ответил.

Он был вообще тяжел на слова, на походку, на все движения.

Спустили ялик вдвоем, но когда только что было уселся Федор, на сходнях появился запыхавшийся от быстрой ходьбы, в новых сапогах, в крытой малопоношенной синей куртке на овчинах Макар, и еще не успел оттолкнуться веслом Афанасий, как новый сапог грузно опустился на корму.

- Ты чего это? Куда? - ошарашенно спросил Федор.

- А куда ты, туда и я! - ответил Макар упрямо.

- Я, может, на тот свет, дурак-черт!