Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Джеймс Бьюдженталь

Когда я доверяю своему внутреннему видению, я знаю свои чувства, переживаю их поток и не должен добиваться последовательности, более свойственной объектам, нежели живым людям.

Кейт боялась бесконечных изменений внутренней жизни. Они причинили ей много боли в детстве и по-прежнему казались несущими угрозу. Она пыталась найти в жизни дорогу, которая уберегла бы ее от опасностей и неопределенности бытия. Иногда казалось, что это ей удается, но цена, которую она платила за это, была чрезмерной. Но все равно она бы, вероятно, сохранила свою жесткую, защитную модель жизни, если бы это не начало разрушительно влиять также и на ее профессиональную карьеру.

Это как джокер в колоде. Каждый из нас, как и Кейт, торгуется из-за того, что тебе обещают безопасность и успех с минимальными опасностями из тех, что угрожали в детстве. Игра, которую мы ведем с судьбой, обычно включает в себя уступку части нашей жизненной силы, части нашего полного осознания своего внутреннего чувства, части нашего потенциала в обмен на кажущуюся защиту. Это сделка с дьяволом — продажа души, и, как говорит об этом легенда, она заканчивается не в нашу пользу.

Однажды ранней весной, в субботу, когда ей было одиннадцать лет, Китти проснулась позже, чем обычно, со странными смешанными ощущениями. В какой-то мере она чувствовала облегчение, и это было хорошо, потому что в последнее время была напряженной и раздражительной. Но, с другой стороны, Китти чувствовала какое-то смутное неудобство, которое не могла сразу определить. Затем, когда она торопливо выяснила причину, чувство облегчения прошло. У нее было что-то мокрое между ног, и, проведя исследование, она поняла, что это кровь. Китти лежала неподвижно, едва осмеливаясь дышать. Она была испугана, чувствовала смутную вину, в панике пыталась вспомнить что-то, но не могла. Спустя очень долгое время она услышала шаги в коридоре и прошептала: «Мама! Мама!» Она боялась, что это ее отец или брат, и знала, что сейчас не может с ними говорить. Но ее никто не услышал, и она продолжала лежать так неподвижно, что у нее затекли руки и ноги.

Спустя еще какое-то время Китти услышала, как отец начал работать в саду, и догадалась, что брат, должно быть, тоже вышел из дома. Она собралась с духом, осторожно встала с постели и надела халат. Ступая на негнущихся ногах, она добралась до кухни и увидела, что мать моет посуду. С опаской Китти рассказала матери, что обнаружила. Затем случилось что-то непонятное: мать сначала встревожилась, затем погладила дочку по щеке, и в ее глазах появились слезы. Она отвела Китти в ванную, дала ей пояс, прокладку, показала, как их использовать, а затем велела Китти вернуться в постель.

Китти сделала, как ей сказали, но была удивлена. Мама редко плакала, за исключением ссор с папой, и это были совсем другие слезы, как заметила Китти. Вскоре мама принесла ей апельсиновый сок, яйцо и тост, и Китти впервые испытала противоречивую роскошь завтрака в постели. Мама сказала, что все будет хорошо и что Китти может сегодня оставаться в постели. Более того, мама сказала Китти, чтобы она приготовила игру, в которую ей хотелось бы сыграть, и через некоторое время она, мама, придет и поиграет с ней. Это было просто чудо, потому что, хотя Китти очень любила игры, у мамы никогда не было времени поинтересоваться ими. Китти поспешила достать «Монополию» и расположить все как можно удобнее. Затем, когда все было готово, девочка стала ждать. Она решила даже не открывать книгу, чтобы, когда мама придет, ничто не задерживало начало игры.

Прошло некоторое время, прежде чем мама пришла, и несколько раз Китти уже начала беспокоиться и перебирать карточки «Монополии». Но как только она услышала шаги, перемешала карточки и снова приготовилась к игре. Но мама заглянула в комнату и сказала, что сначала на минутку заглянет к миссис Гантли, соседке напротив. Китти не была уверена, но ей показалось, что мама снова плакала.

Прошло еще некоторое время, и Китти почувствовала сначала нетерпение, а потом страх. Она попыталась читать книгу, но почему-то не могла как следует понять, что там написано. Она спрашивала себя, что означает ее кровотечение, и хотя сначала ей очень понравилось, как реагировала мама, теперь она стала беспокоиться: может быть, что-то действительно с ней не в порядке и, может быть, поэтому мама плакала и вела себя так странно.

Наконец, еле дыша от страха, Китти пошла звонить миссис Гантли. Через некоторое время мама подошла к телефону, но ее голос был странным. Она сказала, что будет дома через несколько минут и чтобы Китти все приготовила для игры. Почему-то Китти не задала ей те вопросы, которые собиралась задать. Вместо этого она вернулась в свою комнату, приготовила все для игры и снова стала ждать. Ожидание опять было долгим. Китти немного поплакала и стала думать, не позвать ли папу, который все еще работал в саду. Однако она даже представить себе не могла, как рассказать ему о кровотечении. Должно быть, она немного вздремнула, потому что когда она следующий раз взглянула на часы, было уже за полдень, и девочка немного проголодалась. Но когда она отнесла на кухню посуду, оставшуюся от завтрака, ей уже не хотелось есть. Вместо этого она опять позвонила миссис Гантли.

Хотя на самом деле ей не хотелось этого знать, но Китти поняла: голос матери звучит так странно, потому что та выпила. Она вспомнила и другие случаи, когда мать напивалась, а отец кричал и бил ее. На этот раз Китти не пыталась сдерживать слез. Она плакала и умоляла маму вернуться домой. Мать клялась, что сейчас же придет, но когда Китти вернулась в постель, она не стала слишком старательно готовиться к игре. Через некоторое время она услышала шум, должно быть, у входной двери, поспешно приготовила игру и включила свет, потому что стало темнеть. Но, должно быть, это был почтальон или еще кто-нибудь, потому что никто так и не вошел к ней в комнату.

И никто не пришел в течение всего дня, хотя Китти звонила еще раз и со слезами умоляла мать вернуться.

Когда мать, наконец, пришла домой, отец увидел, в каком она состоянии, и у них была ужасная ссора с криками. Потом, когда мать отправилась спать, папа заглянул на минутку узнать, все ли у Китти в порядке и не нужно ли ей чего-нибудь. Девочка едва взглянула на него, а отец не мог видеть ее, потому что она выключила свет. Но ее голос был обычным и спокойным, и она сказала ему, что ей ничего не нужно.

Это было двадцать пять лет назад. С тех пор, используя все свои способности, Китти никогда не позволяла себе больше желать чего-либо от кого-то — до того дня, как она пришла ко мне в кабинет.

6 февраля

Когда доктор Кейт Маргейт впервые пришла ко мне, она выглядела как голливудский стереотип первоклассной гувернантки. На самом деле она была психологом. Кейт не пользовалась косметикой, носила невзрачный, хотя и хорошо сшитый твидовый костюм и туфли, которые в их оправдание называют «практичными». Выражение ее лица было сдержанным, умным и совершенно недоступным. Я имею в виду, что она улыбалась и хмурилась в соответствии с тем, что говорилось, но без малейшего изменения выражения, которое обычно оживляет лицо во время разговора. Кейт слегка реагировала на содержание моих слов, но совсем не реагировала на меня как на человека, который с ней разговаривает.

Она честно призналась, что несколько раздосадована тем, что ей приходится обращаться за психологической помощью, но она понимает, что в последнее время работает не так хорошо, как раньше. Чувствуя свою ответственность перед работодателями, она понимает: нужно предпринять что-то, чтобы помочь себе снова вернуть рабочую форму. Такой была доктор Маргейт, когда-то в прошлом — Китти.

Доктор Маргейт постепенно поведала мне историю жизни, целиком посвященной разуму. Она добилась исключительных научных результатов и, закончив свою докторскую диссертацию, поступила в исследовательский отдел крупной фармацевтической корпорации, где теперь занимает ответственный пост. Она вышла замуж за своего коллегу, но брак был недолгим и закончился внезапным холодным разрывом. У нее сейчас есть несколько знакомых, с которыми у нее чисто деловые отношения, но нет никого, с кем бы она была близка, и, разумеется, никого, в ком бы она позволила себе нуждаться или от кого была бы зависимой. Ее независимость была вызывающей: «Я не хочу нуждаться ни в вас, ни в ком-либо другом». Таково было ее ясное послание. Разумеется, она почти не осознавала своего внутреннего чувства.

По мере выяснения ее истории (прошло много месяцев, прежде чем она вспомнила то субботнее утро, которое я только что описал) она становилась все более захваченной собственным рассказом. Эта вовлеченность привела к первому из целого ряда пугающих событий.

10 июня

В то утро Кейт опоздала. Это само по себе было необычно. Она всегда приходила вовремя, всегда. Ее лицо стало напряженным, каким оно уже не было месяц или больше. Она не легла на кушетку: она никогда ею не пользовалась. Довольно напряженно уселась в большое кресло, явно не желая расслабиться. Я небрежно поздоровался с ней минуту назад в приемной, но она не ответила. Теперь она сидела напротив меня, застыв, как камень, и молчала.