В панике. Что делают люди, когда им страшно? - Поль Реньяр

читателя к следующему выводу. Медицина совершенно безоружна против описанных нами недугов. Действительно, все попытки, предпринятые терапевтами, не смогли уменьшить процент смертности от этих заболеваний. Пробовали сдерживать сильные припадки мании посредством притупляющих ядов, пытались противодействовать интенсивному воспалению мозга кровопусканиями и заволоками (sétons), пускали в ход всевозможные медицинские средства – но все напрасно. Болезнь всегда шла своим чередом, не изменяя ни на йоту своего обычного прогресса и рокового хода развития.

Но если мы не в силах спасти больного, то неужели надо сложить руки и оставить помешанного на попечении семьи в течение немногих лет, которые ему еще суждено влачить в образе человека?

Здесь мы сталкиваемся с одним из самых серьезных и вместе с тем мучительных вопросов социологии. Несомненно, что если психически больной имеет право на жизнь, то и окружающие его не лишены этого права. А между тем сумасшедший, паралитик и горделивый мономаньяк постоянно отравляют жизнь и счастье своей семьи. Они на каждом шагу создают опасность не только для себя и своих близких, но и для всего общества.

Сумасшедший, вообразив себя птицей, вылетает из окна и разбивается насмерть. Он считает себя вправе распоряжаться судьбами всего человечества, спокойно убивает жену и детей, поджигает дома, рискует своими денежными делами и разрушает чужие состояния с хладнокровием, которое тем больше, чем сильнее он убежден, что такой образ действия составляет его долг и даже священную миссию. Не следует ли поэтому к горделиво помешанному больше, чем ко всякому другому, применять систему изолирования.

Я знаю, что ничто не кажется столь жестоким, как посадить в лечебницу больного и разлучить его с семьей. Но разве лучше дать ему возможность убивать и разорять, а нередко и позорить ее каким-нибудь постыдным действием?

К тому же не следует упускать из вида, что пребывание в лечебнице недолго тяготит горделиво помешанного: она быстро превращается для него во дворец, а большинство ее обитателей – в штат придворных, с которыми ему весьма грустно было бы расстаться. И затем, если существуют еще некоторые шансы на его исцеление, то они могут только увеличиться в удалении от его обычных занятий, антипатий и желаний.

Полный покой, совершенное бездействие, правильное питание – вот единственный способ лечения, который хоть иногда еще увенчивался некоторыми редкими исцелениями.

Прибавьте к этому самое заботливое ежеминутное наблюдение, невозможность совершения самоубийства или насилия, и я надеюсь, что всех этих преимуществ окажется вполне достаточно, чтобы оправдать изолирование. В сущности, мы имеем очень мало средств против приобретенного и окончательно установившегося горделивого помешательства.

Но что следовало бы сделать, так это ограничить частые случаи его появления, удерживая человечество от того рокового наклона, по которому оно катится.

Для этого было бы необходимо, чтобы мы, помня пословицу «пустой колос кверху нос дерет», не поднимали слишком высоко голову и не искали быстрых успехов, а шли к ним постепенно, не путем легкой наживы, а по стальным рельсам труда. Пусть каждый из нас ограничит свои желания возможными вещами и заглушит в себе современную лихорадку безумных наслаждений, соединенную со страстью властвовать и восхищать других.

Многие думают, что следование этим советам принесло бы людям счастье, ставшее столь редким. Но, увы! по всей вероятности, ни одному из выраженных нами здесь желаний не суждено осуществиться.

Эпилог

Психозы XX века

Мы изменили бы принципу, руководившему нами при составлении этого труда, если бы решились предсказывать, какой вид примут душевные болезни двадцатого столетия, предполагая, что в каждом веке они отливаются в свою особую форму.

Разве мы не указывали постоянно на социальные условия, поддерживавшие эти умственные эпидемии, и не обращали внимания читателя на то, что этими условиями были внешние обстоятельства и окружающая нравственная среда?

Кто поручится, что в начале следующего столетия не наступят такие обстоятельства, которые сделают несостоятельными все наши теперешние предположения на этот счет?

Но ввиду того, что современный читатель от всякого исследования ожидает какого-нибудь практического результата, который в данном случае является освещением будущего на основании изучения прошлого, возьмем подзорную трубу и посмотрим, не дают ли известные нам о предыдущих эпохах факты возможность предвидеть то, что произойдет в следующем веке.

К тому же нас отделяют от него всего лишь десять лет, и условия, в которых он настанет, нам приблизительно известны.

Чтобы не нарушать требований логики, мы должны бросить беглый взгляд на положение личности, семьи, государства и общества в современную нам эпоху. Просим, однако, читателя не заподазривать нас в желании призвать на суд наше время или подвергнуть его строгой критике. Если в дальнейшем изложении мы будем говорить о нем только дурное и обходить молчанием его хорошие стороны, то это следует приписать тому, что наша задача как патологов состоит в изыскании причин возможного и вероятного недуга. Открыть его мы можем лишь в дурных зачатках, которые, однажды проникнув в современное общество, могут исчезнуть или развиться.

Господствующий недостаток людей конца XIX века (я подразумеваю среднего человека) – это эгоизм. Мы уже не живем в эпоху, когда для успешной борьбы с природой людям нужно было тесно сплачиваться друг с другом. Мы уже далеки от того времени, когда вторжения одних племен во владения других принуждали людей к слиянию интересов ради общей защиты. В настоящее время все так хорошо устроено, что обеспечивается полная личная безопасность. Никто не думает об угрожающей ему опасности, а если какое-нибудь крупное преступление или ужасная катастрофа напомнят, что опасность, в сущности, не вполне миновала, то все с удивлением и некоторым скептицизмом относятся к этому факту и предаются ликованию по поводу того, что не попали в число жертв.

Таким образом, сам избыток цивилизации влечет за собой нравственную диссоциацию человечества и потенциальное разобщение его элементов. Даже благотворительность стремится исчезнуть, но не та громкая и официальная филантропия, собирающая миллионы для больниц, и даже не светская филантропия, увеличивающая число благотворительных базаров, балов и концертов, но истинная благотворительность, которая приходит на смену искреннему чувству, чувству сострадания, и сопровождается, в свою очередь, такими сладостными сердечными движениями.

Эта чудесная добродетель специализировалась и приняла несколько сектантский характер. Вот почему вы нередко встретите людей, которые, видя страдания, болезни или нищету, прежде чем открыть свой кошелек, желают удостовериться – во всем ли убеждения субъекта, которому они намерены помочь, сходятся с их собственными убеждениями. В настоящее время существует благотворительность двоякого рода: одна – религиозная, другая – мирская. Борьба перенесена даже на эту почву.

Вот почему я был бы крайне изумлен, если бы