Щепотка пороха на горсть земли (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна

— Попробуй расслабиться и не сопротивляйся. И я не шучу, — полушепотом ответил он, уже вовсе не отводя взгляда от старого шамана.

Вдруг он отшатнулся назад и пропал за стеной уплотнившегося, густого тумана, в котором остался только Дмитрий — и старый шаман. По коже скользнул противный холодок, вспомнились обрывки тяжелого тревожного сна прошлой ночью, и слова Ийнгджи, которые охотник никак не хотел принимать всерьез, заиграли новыми красками.

А потом Шаоци открыл глаза, и Дмитрий дернулся от неожиданности.

Глаза были не чжурские и вообще не человеческие. Круглые, черные, блестящие, они скорее принадлежали какой-то птице. Где-то очень близко, в тумане, громко застрекотала сорока, и Косоруков дернулся вновь, завертел головой, пытаясь рассмотреть хоть что-то.

Шаман, смотревший до этого в пространство перед собой, медленно наклонил и повернул голову, чтобы взглянуть охотнику в лицо. Черные немигающие глаза на человеческом лице откровенно пугали, голос стал скрипучим и неприятным, он вторил птице. И хотя Дмитрий не знал чжурского, но почему-то был уверен: человеческого в тех звуках, которые издавал шаман, было столько же, сколько в его глазах сейчас.

Секунда, другая — и все невысказанные вопросы встали у охотника колом в горле, из которого вырвался крик. Обычный, человеческий. Потому что за взглядом шамана и его словами пришла обещанная боль, и, кроме боли, не осталось ничего — ни мыслей, ни чувств, ни воспоминаний.

Его словно целиком окунули в кипяток. Или швырнули в пламя. Или содрали разом всю кожу. Боль жгла снаружи и ввинчивалась внутрь и там, внутри, выворачивала наизнанку, ломала кости и выжимала, словно мокрую тряпку.

Вспышка — и на смену боли пришли совсем другие, странные ощущения. Чужие, с чужим — или даже чуждым сознанием.

Большое озеро среди скал. Он плывет в воде, высунув голову и неспешно перебирая лапами. Тепло и спокойно. Сыто.

Река в камнях. Узкая, пенная, быстрая. Вода красновато-серебряная от рыбьих спин. Короткое быстрое движение головы — и вот в зубах бьется прохладное, скользкое, живое.

Усыпанные синими ягодами кусты. Ягоды спелые, сочные, сами падают на язык, их легко и приятно собирать, сидя прямо под кустом и помогая себе лапами…

Вспышка — и затихающие отзвуки боли в теле. Дмитрий пару раз сонно моргнул, пытаясь понять, кто он и где находится, что вообще происходит. Лицо горело, глаза жгло от пота. Он стер влагу ладонями — те окрасились темно-красным.

Темно рыжие с медным отливом волосы. Девушка. Она важна. Она вызывала тепло в груди, терпкое желание, колючую тревогу и едкую злость.

Цветные скалы, река, две лиственницы, сплетенные ветвями. Холмы. Еще одна река — широкая, порожистая, шумная. Город. Тихий, чужой, странный… Но тоже почему-то важный.

Он почти вспомнил, почти пришел по цепочке к самому себе, но новая вспышка перед глазами вышвырнула в другое… место? Пространство, время, действительность?.. Не понять. Серое, подвижное, с цветными пятнами в нем. Смутно знакомое. Или привычное и родное?

Сквозь серость протянулась мерцающая золотом нить. Зов. Властный, но ласковый. Противиться невозможно, да и не хочется. Тот, кто зовет, — родной, свой, нужный. Так будет правильно.

В следующее мгновение Дмитрий опять очнулся на все том же одеяле под лиственницей. Осознал себя самим собой, понял, что больше его ничто не держит. Даже успел мысленно послать проклятье обоим шаманам разом с их невнятными силами и предупреждением расслабиться — расслабишься тут…

А потом снова пришла боль. На этот раз — изнутри, откуда-то из живота, волной потекла по телу, выгибая его судорогой, ломая и перемалывая в пыль. И в этот раз он уже не мог кричать, потому что, кажется, не осталось легких, горла и рта, лишь пульсирующий сгусток острой кинжальной боли.

Он видел — не сознавал, но видел, — как плавятся и текут, меняя форму, его собственные руки и ноги. Не было больше тумана, не было шаманов, не было ничего. Только он сам — и нечто в нем, перекраивающее его самого. Не принесенное извне, а проступающее изнутри. Оно ворочалось и укладывалось, растягивая и обминая под себя его тело, словно новый жесткий сапог.

А потом все закончилось. Как-то незаметно, вдруг Дмитрий понял, что ничего больше не болит и не связывает, никто не пытается его остановить, что-то сделать с ним… Сделали уже. Не до конца понятно, что именно, но отсутствие боли было прекрасно само по себе, и несколько секунд он просто неподвижно лежал, дышал и даже глаз не открывал, а наслаждался ощущением легкости и свободы. Дышалось тоже очень легко, нос щекотало множество запахов — ярких, разных.

Сознание зацепилось за один из них — пряный, манящий, дразнящий, словно ласковая девичья ладонь, нежно касающаяся лица.

Аня.

Эта мысль потянула за собой сразу сотню других и тысячу ощущений. Странных, непривычных, но он понимал, что разбираться в них некогда.

Он ощущал это, как ощущают приближение грозы. Оно давило на нервы, билось где-то далеко, там, куда вел знакомый пряный запах. Оно зияло, как черная трещина в камне, только — невидимая обычному глазу. Безобразная, отвратительная, чуждая всему тому, что сейчас его окружало.

Подняться на ноги оказалось неожиданно легко. Рефлекторно подцепил кобуру, пусть и пастью — он понятия не имел, сумеет ли вернуться в человеческое тело, но бросать оружие был не приучен. Тем более когда предстоит драка с колдуном.

Бежать на четырех лапах оказалось удобно. Удобнее, чем на двух ногах. На краю сознания отчаянно толкались и бились вопросы и чувства, для которых еще придет время, а пока надо было спешить. Потому что дурная девчонка непременно влипнет в неприятности, если до сих пор не влипла.

А потом она ему все объяснит. Почему у него четыре лапы, как он с ними так ловко управляется и почему, черт побери, мир вокруг меняется с такой скоростью, словно он на литерном поезде мчится, а не перебирает своими мохнатыми лапами размеренной косолапой рысцой.

Лишь бы не пострадала, девчонка, а там он ей точно ремня задаст, раз в детстве недодали.

И если бы он действительно собрался претворить эти мысленные угрозы в жизнь, никаких проблем с этим не возникло бы: Анна и не подумала бы сопротивляться или возмущаться, потому что испытывала перед ним такой глубокий, жгучий стыд, что на все готова была, лишь бы он не злился и, может быть, когда-нибудь простил.

В ушах звучал его напряженный голос, перед глазами стояло беззащитно распростертое на земле тело, и взгляд… Она его, наверное, в кошмарах видеть будет, столько в нем читалось злости, неверия и обиды.

Это ведь предательство. Она воспользовалась его доверием, добрым к ней отношением, обрекла на мучительное изменение, лишила выбора дальнейшего пути, и… Можно ли вообще такое простить? Она бы смогла? Анна очень в этом сомневалась, и от этого было еще горше.

Господи, хоть бы все прошло как можно легче. Она после первого переворота два дня лежала пластом и приходила в себя, настолько это было мучительно. А она родилась с этим, унаследовав от отца.

В семье жило предание о том, как две сотни лет назад, когда эти места только осваивались ее народом, Александр Набель, давний их предок, спас от голодного шатуна молодого чжурского шамана. Медведя убил, но и сам оказался смертельно ранен, и чжур, пытаясь помочь, соединил две души в одном теле. Здесь, на стыке трех миров, вышло то, что не могло получиться в любом другом месте, земля приняла Александра и он стал первым ее хозяином. И неприютный, суровый край переменился под его рукой.

Как это происходило, не знали и старые шаманы, но двудушие передавалось в семье, притом порой вопреки желанию наследника. Был случай, когда ребенок у бездетного и неженатого предка обнаружился случайно на стороне, родила его одна из бордельных девиц, у которой не только снадобье от нежелательной беременности не сработало, но и потом вытравить плод не удалось. Шаоци полагал, что это воля старших, небесных духов, которым по нраву было наличие этакого привратника.