Три любовных романа Лучшие из лучших — 1996 (из второго десятка). - Патриция Уилсон

— Пожалуй, мне пора.

Фентон втиснул пустой бокал в руку Клео и, сверкнув глазами в сторону Джуда, направился к дверям.

— Я зашел только поздравить. У вас прелестная жена, Мескал. Просто чудо!

— Я вас провожу.

Игнорируя протесты Фентона, Джуд последовал за ним; из‑за дверей послышался его ровный голос.

Клео прислонилась к стене, все еще сжимая бокал в дрожащей руке. Когда Джуд вошел? Что он слышал? Она панически напрягала память, пытаясь припомнить, что Фентон наговорил. Кажется, какая она умница, что вышла замуж за состояние Джуда, получив одновременно и свое! Джуд решит, что она хвасталась этим — перед Фентоном, перед всеми… Да еще поила Фентона его лучшим бренди!

Она быстро поставила бокал на стол и несколько раз вздохнула, пытаясь успокоиться. Позади раздались шаги, и в комнату вошел Джуд.

— Вы давно знакомы?

Слишком прямой вопрос не может быть вежливым.

— Около двух лет, — ответила Клео, ища его взгляда, чтобы угадать настроение. Но не обнаружила ничего, кроме непроницаемой внимательной холодности, и интонация его голоса была лишь интонацией вопроса:

— И он зашел только затем, чтобы поздравить?

— Ну да, только поздравить.

Она не сомневалась, что он услышал ложь в ее голосе, прочитал ложь в ее глазах, и, отвернувшись к вазе с тюльпанами, стала поправлять и без того прекрасно составленный букет. Ее дрожащие пальцы ощущали прохладно‑восковое прикосновение лепестков; она ждала осуждения, которое неминуемо должно было обрушиться на нее, если Джуд слышал слова Фентона.

Но Джуд молчал, и когда Клео нашла в себе силы оглянуться, комната была пуста.

На синем, словно вышедшем из‑под кисти художника, небе ярко сияло солнце, искорками рассыпалось по тончайшему золотому песку, зайчиками прыгало по белым стенам нескладных рыбацких домиков, сгрудившихся невдалеке на морском берегу.

Клео потянулась, нежась в жарких солнечных лучах, и услыхала небрежный голос Джуда:

— Перевернись. Ты слишком долго так лежишь, спина может сгореть.

Сердце Клео учащенно забилось, а тело настороженно замерло. Она не слышала, как он подошел, — песок скрадывает шаги — и решила притвориться, что не слышала и голоса. Ведь песок такой мягкий, вот она и задремала, а шелест и плеск прибоя вполне могли заглушить его слова.

Он заговорил снова, на этот раз громко и резко.

Клео поняла, что это приказ, и повернулась, сбив под собой пляжное полотенце. Опять Джуд застал ее врасплох! Всего неделю она была замужем за этим человеком и чувствовала себя в этом браке как на минном поле среди волнующих, тревожных ожиданий чего‑то неведомого.

Она надела солнечные очки, чтобы скрыть хоть какую‑то часть своего тела. Помимо очков, на ней не так много было надето. Изящный черный купальник открывал почти все, что можно было открыть, и, знай она, что Джуд вернется с рыбалки так рано, она выбрала бы другой. Онато надеялась, что большую часть дня проведет в одиночестве!

— Ты рано вернулся.

Сказано небрежно, нарочито безучастно. Клео гордилась своей способностью прятать беспокойство, волнение, страх. Он склонился над ней, и она быстро отвела взгляд. На нем были только черные хлопковые шорты, потертые и выцветшие; его бронзовое тело, оттененное жесткими волосами, источало бесконечную мужественность, силу, скрытую угрозу. Увидев его таким, она невольно вздрогнула, охваченная неведомым чувством. Это страх, сказала она себе, обычный животный страх. Но кроме страха было еще что‑то, имени чему она не знала.

— Не хотел быть обвиненным в недостаточном внимании к жене.

В его голосе слышались язвительные нотки, которых она не замечала за всю неделю их брака, и почувствовала, что его отношение к ней изменилось. Эта едва заметная перемена заставила ее насторожиться.

Это все, что она могла сделать, чтобы держаться в соответствии с его холодно‑вежливым обращением, которое, впрочем, было ей приятно. Четыре дня, проведенные на острове, явились для нее, как она и предчувствовала, тяжким испытанием. Он был обходителен, заботился о том, чтобы она всем была довольна, ни в чем не нуждалась. Что же касается горничной, очевидно жившей при вилле, то ее соображения по поводу отдельных спален и независимого времяпрепровождения супругов Клео совершенно не волновали.

Она испытывала благодарную привязанность к своей уединенной комнате, своему уголку и напоминала ребенка, считающего и пересчитывающего последние бесценные деньки школьных каникул. Она видела, какие взгляды Джуд бросал на нее порой, и инстинктивно чувствовала, что они означали. Он нормальный, здоровый мужчина, и, в конце концов, она его жена.

Но если он окажется чересчур настойчивым в своих мужских притязаниях, а ведь оставалась еще неделя до того рокового дня, когда он мог на полном основании предъявить свои супружеские права, — она не знала, как вынесет это. Не знала, что будет с нею, когда делить с ним постель станет ее обязанностью. Останется только закрыть глаза и умереть…

— Ай! — взвизгнула она, и все ее мрачные мысли разлетелись от внезапного ощущения чего‑то холодного и вязкого. Это был крем для загара, и сильная теплая рука Джуда принялась втирать его в ее обнаженное тело.

— Я и сама могу! — лепетала она, энергично пытаясь высвободиться или хотя бы сесть, при этом его рука оказалась зажатой между ее поднятыми коленями и грудью.

Дымчато‑серые глаза широко распахнулись за темными стеклами очков и, встретив его ответный взгляд, замерли. Непостижимая синева его глаз, утопающих в черноте ресниц, была подобна целующему берег морю, и в ней, как в море, роились изумрудные сверкающие искорки. Это были искорки смеха!

Он смеялся, черт бы его побрал, но не в открытую, а тайно. Смеялся над ее глупой девичьей робостью, и от этого она чувствовала себя маленькой, неуклюжей, нелепой.

— Я знаю!

Его хрипловатый голос звучал у самого ее уха. Он наклонился, и его дыхание обдало ее кожу. Он высвободил руку из нежного плена и уложил Клео на полотенце.

— Но я тоже могу, так почему бы тебе не полежать спокойно? Тебе будет приятно, — прибавил он, и его слова пронизали все ее существо.

Сопротивляться было бесполезно: при желании он мог побороть ее одной рукой. Кроме того, подобное поведение было бы низким: он бы решил, что его жена сущая ведьма. Он заслуживал лучшего.

Клео, сжав зубы, подчинилась. Она закрыла глаза и ядовито напомнила себе, что пора привыкать к его вольностям, вольностям, откровенность которых через неделю неизмеримо возрастет!

Они заключили договор, и Клео слишком уважала его и себя, чтобы сдать позиции; поэтому она решила попробовать самовнушение. Особых результатов она не ждала, но нужно было хоть что‑то делать, и Клео повторяла про себя: «Я буду хорошей женой. Я хочу быть ему хорошей женой». Наконец безмолвное увещевание слилось с мерным шумом прибоя, с нежным прикосновением сильных рук, втирающих крем в ее длинные стройные ноги.