Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой - Жак Пикар

Трехдневное погружение продолжалось с 11 по 14 декабря 1968 года, проходило точно по плану и позволило нам сделать наблюдения, сыгравшие важную роль. На этот раз в команду вошли Дон Казимир, Эрвин Эберсолд, Гарольд Дорр, Джон Грив, Рэй Девис и я. Девис — микробиолог, ему предстояло три дня охотиться за микробами, чтобы выяснить, где они станут прятаться, где будут выходить из своих укрытий, и что надо сделать, чтобы они нас не трогали.

11 декабря в 10.45 мы отошли от пристани и заняли позицию посредине гавани. В 11.34 были задраены люки.

В 11.38 открыли клапаны затопления и в 11.47 сели на грунт. За три дня мы надеялись если не сделать какие-либо сенсационные подводные открытия, то хотя бы провести интересные наблюдения в окружающей толще. Когда аппарат достиг дна, видимость была скверная, и мы смогли рассмотреть лишь несколько рыб, они плавали вокруг нас в одном-двух метрах. Однако мы рассчитывали, что с началом прилива видимость улучшится, ведь море приносит в гавань огромное количество чистой воды.

Нас было шестеро, и мы разбили сутки на четырехчасовые вахты. Я нес первую вахту вместе с Гарольдом Дорром; он мне очень нравился своим спокойствием, уверенностью и усердием.

Вообще-то дел было немного, система жизнеобеспечения работала почти автоматически, и я мог сколько угодно глядеть наружу через иллюминаторы. Правда, в наши обязанности еще входили различные регулярные наблюдения. Кроме проверки процента кислорода и углекислого газа в воздухе, мы должны были следить, чтобы в атмосфере мезоскафа не появился какой-нибудь ядовитый газ. Что может быть проще: скажем, нагреется изоляция электропроводки, вот уже и могут выделиться отравляющие вещества. Правда, при коротких погружениях эти газы в малых количествах не опасны, но совсем другое дело, когда вы заперты в аппарате на несколько дней или недель.

У нас был набор пробирок с реактивами, изготовленный любекской фирмой «Дрегер». Он позволял обнаружить малейшие следы «ядовитых газов», которые могли появиться на борту, — от ацетона до гидразина. В эти «от и до» входили трихлорэтилен, толуол, треххлористый углерод, фосген, озон и еще три десятка «вредных газов». Сразу отмечу, что в это трехдневное погружение мы обнаружили следы лишь ацетона, метилбромида и олефина.

Уровень углекислого газа легко регулировался пластинами с гидроокисью лития, которая поглощает и связывает этот газ. Пластины заменялись по мере надобности. Однако приходится отметить, что приборы, регистрирующие уровень углекислого газа, давали разноречивые показания. К счастью, углекислый газ вызывает головную боль задолго до того, как становится по-настоящему опасным. К тому же активность пластин с гидроокисью лития легко определяется по их нагреву: как только они остывают, ставь новые.

А вот проблема влажности воздуха оказалась более твердым орешком. Выше я уже говорил, что настойчиво советовал применить силикагель. Однако специалисты продолжали искать другое вещество с достоинствами силикагели, но без ее недостатков, например что-нибудь не столь тяжелое и громоздкое. А такого вещества найти не удалось, да еще и от силикагели отказались, поэтому процент влажности в мезоскафе быстро достиг порога насыщения. Началась конденсация влаги на стенках корпуса, потом стал накрапывать дождик. Не такой ливень, какими славна Флорида, но все же вполне достаточный, чтобы наши книги, таблицы, блокноты и прочие бумаги отсыревали. Вообще все вещи, включая одежду, простыни и одеяла, жадно впитывали влагу. Ляжешь спать или просто отдохнуть — и подвергаешься этакой изощренной восточной пытке. Сверху непрерывно падают отвратительные, холодные настырные капли. Привыкнешь — дремать можно, но выспаться как следует не дадут.

В 15.15 прибыли гости. Жерар Бехлер и Брюс Соренсен спустились к нам и заглянули снаружи в иллюминаторы. Лица различить было трудно, но я узнал Бехлера по снаряжению, привезенному из Швейцарии. Мы общались с ними знаками; кроме того, на маленьких дощечках они написали, что после посадки на грунт мезоскаф сместился на три метра. Это подтверждалось нашими наблюдениями ориентиров на дне, которые наметил Эрвин Эберсолд. Температура внутри мезоскафа медленно поднималась; температура воды оставалась постоянной: 26 °C. Мы с интересом ждали, на каком уровне стабилизируется разность внутренней и наружной температур.

Во второй половине дня нас навестил красивый скат длиной 60–70 сантиметров; потом мы увидели несколько мелких «аквариумных» рыбок. Тут были рыбы-бабочки, рыбы-ангелы и другие обитательницы тропических морей.

Перед самым ужином мы включили несколько прожекторов, и вскоре свет привлек облачка планктона, очевидно копепод. Явный пример фототропизма…[66]

Ужинать сели в 18.30. Не могу сказать, чтобы меню было аппетитным, отнюдь. Но эта трапеза была знаменательная — мы впервые сели вместе за стол на борту мезоскафа. И если не считать влажность, нам было так удобно и уютно в нашей подводной лодке, окружающий нас покой так благодатно влиял на душу после лихорадки предшествовавших дней, что этот ужин остался в памяти как приятное событие. Сидя за круглым столом, одни открыли себе банку консервов, другие «оживили» водой обезвоженного цыпленка. Чтобы воодушевить нас, нам говорили, что это-де специальный паек, которым НАСА[67] снабжает своих космонавтов, а так как НАСА все делает на высшем уровне, то и пайки должны быть замечательными. Мы ожидали, что цыпленок вот-вот оперится и забегает, как после долгой спячки… И постарались не выдать своего разочарования, когда увидели, что пюре, получаемое при впитывании воды дегидрированным порошком, упорно сохраняет свою консистенцию.

А, ерунда! Как-нибудь потерпим один день. Три дня. Даже месяц.

После ужина я на несколько часов прилег. Честно говоря, мне было не до сна, но на удобной койке просто полежать и то приятно. Особенно когда рядом иллюминатор, через который видно море над тобой. Правда, в тот вечер мне не пришлось заметить ничего потрясающего, но я уже представлял себе, каково будет ночью в Гольфстриме…

По интерфону я попросил вахтенного Эрвина Эберсолда включить прожектор, и вскоре в толще воды закопошилась живность. Совсем мутная из-за отлива вода в гавани все равно изобиловала планктоном. В полночь я снова заступил на вахту вместе с Гарольдом Дорром. С полчаса разговаривал по телефону с Уолтером Манком. Он подробно охарактеризовал новый кабинет министров, утвержденный президентом Никсоном. Любит он пофилософствовать, этот Уолтер… Увлечение вычислительными машинами не сделало его сухарем. В его изложении и с его комментариями последние известия звучали для меня куда более содержательно, чем если бы я сам читал газету. Манк умеет излагать живо и увлекательно.

Во время этого разговора мы пользовались обычным проводным телефоном. А еще днем был испытан подводный телефон — гидроакустическое устройство, которое позволяет переговариваться с поверхностью без проводов, как бы глубоко мы ни погрузились.

В часы вахты я мог продолжать наблюдение через иллюминаторы. Несмотря на муть, рыб было много. Мое внимание привлекли прозрачные юркие мальки длиной около полутора сантиметров. Затем появились стаи серебристо-серых рыбешек длиной 15 сантиметров с красивым черным пятнышком в основании хвостового плавника; сам плавник оторочен желтой каймой. Эти представители карангов, напоминающие маленьких пампано,[68] очень распространены во флоридских водах.

Процент кислорода в атмосфере мезоскафа медленно возрастал: в полдень было 20,6, теперь же 21,5 процента. За двенадцать часов прибавился один процент. Значит, приток кислорода слишком велик. Применяемый нами кислород хранится на борту в двух баллонах с полной термоизоляцией, в жидком виде, при температуре ниже минус 180 °C. Подача кислорода регулируется, и сначала приток составлял 3 литра в минуту, то есть по 0,5 литра в минуту на человека. В четыре часа ночи я уменьшил подачу до 2,5 литра в минуту.

Многие рыбы идут на свет — многие, но не все, во всяком случае не всегда. Похоже, больше всего свет притягивает планктон. Он скапливается у самых светильников, а немного погодя появляется рыба; возможно, ее привлекает не столько даже свет, сколько планктон, составляющий ее корм.

В 2.22 ночи я включил один из кормовых прожекторов и увидел косячок усатых рыб вроде сомиков. Едва на них пал свет, как они исчезли; менее яркие лучи света из иллюминаторов их явно не смущали.

Второй день прошел безмятежно. Время от времени «Бен Франклин» чуть смещался под действием приливно-отливных течений, но сохранял при этом полную остойчивость. Шутки ради мы на пари соорудили карточный домик — он стоял так же надежно, как если бы мы находились на суше.

За окнами были все те же рыбы. То скат пройдет мимо самого иллюминатора, то уже описанные каранги; роился планктон. Морская фауна была на диво активной для гавани.