По ту сторону реальности. Том 3 (Сборник мистики и фантастики) - Коллектив авторов

Даже голос стал нечеловеческим – этаким глухим и трубным, истинным голосом преисподней…

– Слушай же меня, стекольщик, и внимательно! Ты – душа смертная, коей позволено будет помочь самому Князю Тьмы… Помочь совершить великое действо – позволить миру стать настоящим! Да! Он, – Дьявол поднял вверх палец с длиннейшим когтем вверх, – считает, что мир Его совершенен. Но знает, что это не так, причем – из-за вас! Вы, его творенья, настолько жалки и неуправляемы, что даже мечты не умеете воплощать! Все!!! Он хотел сделать вас идеальными – сделал похожими на себя, но ошибся. Его Мир – и вы, отродье, не получились! А я, изгнанный и проклятый им, ему помогу исправить это! Ибо я… обожаю совершенство. Во всем: в жизни, мечтах, смерти… Да! В смерти особенно… Но это уже потом. Я подарю Миру вашему свои картины – множество их, каждому смертному – по картине, картине, на которой будет изображена его самая тайная, самая сокровенная мечта. И пусть каждый смертный живет в ней!!! В мечте! Она сбудется, и сбудется именно так, и даже стократ лучше, чем грезилось!!! А картины будут на стекле. Почему? Ты знаешь, Мартин. Стекло усиливает сознание реальности того, что за ним… таинство стекла всегда было, есть, и будет именно тем, что позволит мне дать вам, грешным, полную свободу мечтать!!! Ты ведь видел даже Двери… Да, Двери – ты не ошибался… именно так все и есть – две Двери, обе из стекла, и ведут они к разным Владыкам! Стекло. Оно имеет власть над пространством и временем. Прозрачность времен недосягаема, она запретна для вас, ибо вы – вы не понимаете и малой толики того смысла, который заложен в этом. Ты же… ты всю жизнь был со стеклом, ты знаешь его, ты чувствуешь. И ты мне поможешь – мне нужны холсты для картин моих, – Сатана расхохотался снова, – а холстами послужат стекла. Ты… Ты станешь резать их на ровные куски, правильные и совершенные, идеально-прозрачные и блестящие, те самые, что будут дверями в мечту. И вы все, все! Вы будете жить в мечте… Мир станет совершенным… Абсолютно, ведь даже войны и смерть будут за стеклом… Люди уже не смогут без этого… Никогда… А владыкой идеального мира стану я! Он… я поставлю Его перед свершившимся, и Ему нечего будет сказать… И делать. Итак, готов ли ты, смертный?

Мартин, совершенно оглушенный и сломленный сказанным, не в силах был даже звука произнести и лишь слабо бормотал что-то…

Да… впрочем, твоего согласия мне и не надобно! Ступай к печи и возьми резак, – Сатана пальцем указал на сверкнувший алмазом золотой резак, лежащий на краю стола, – режь ровно, с любовью и вдохновением! Я же буду рисовать… Рисовать мечты нового мира! Но помни! – голос загрохотал громом, – если хоть крохотный кусочек стекла отколется… если трещинка, даже величиной с волосок, появится по твоей вине – все пропало!!! Я не смогу. Он поставил это условие. Давно, еще до того, как я появился в вашем городишке, когда я написал первую картину. Для чего – не знаю, но условия Его нужно выполнять. Таковы правила. Так что помни! Если что. – он еще повысил голос, – то я мгновенно испепелю тебя! Да, душа попадет на самое дно ада, в самые страшные муки, которые вы, людишки, даже и представить себе не можете! Ну, пошел!

Мартин, двигаясь, как во сне, на деревянных ногах, шаркая, поплелся к столу… Негнущимися, словно чужими, пальцами осторожно взял резак, не обращая внимания на пляшущих вокруг чертенят, оглашающих воздух визгом и кривляющимися рожицами выражающими свой восторг…

Холод, странный, пронизывающий все тело холод исходил от золотой рукояти, и алмаз резака, сверкающий холодным, надменным блеском, казалось, говорил: «Ты смертен. Мечты твои – ничто. Холод и пустота. Повинуйся».

«А как же Он? – вдруг молнией мелькнуло в мозгу старика-стекольщика. – Он-то все видит? Как же разрешил… Знает ли? Ведает? Козни этого… проклятого ему известны ведь всегда! А как же Царство небесное? Кому… кому уготовано место там, ежели все станут… в этих сказках жить. Ведь Мир помрет!!! А… детишек растить… Дома строить… Хлеб сеять… Нет!!! Он так не мог поступить! Вранье все это!!!»

Внезапно, словно бы убрав некую пелену, застилавшую мозг, возникло сияние… Слабое вначале, оно стало сильнее, осветив, казалось, весь полумрак проклятого подземелья… Мартин явственно увидел Дверь – прозрачную дверь из сияющего стекла, открывающуюся ему навстречу. И в проеме этой двери, освещенная неземным сиянием, появилась его Эльза. В простом светлом платье, молодая и красивая… такая, какой он впервые увидел ее лет сорок тому.

– Эльза… – тихо проговорил он. – Эльза, почему ты здесь? Ты ведь… упокоилась. Я… я скоро уж… К тебе…

Эльза не говорила ни слова, лишь смотрела на Мартина. Взгляд ее, так хорошо видный Мартину, такой чистый, казалось, говорил: «Я с тобой… Мне тут хорошо и спокойно.» И вдруг Мартин понял.

«Да ведь это Он мне говорит! Он! Говорит, что Мир-то его хорош!!! И мы хороши, а смерть – не страшна тому, кто чист!!! Эх, старый ты дурень, испугался смерти… нечистый запугал… Да ну его!!! Пора!!! Пора к Эльзе моей… Но Мир-то… Нельзя… Нельзя ему, проклятому, Мир отдавать, нельзя! Нешто хочет всех… под одну гребенку – в сон, значит, чтоб стали… как бараны… Ох… Нельзя!»

И вдруг зазвучал, отдаваясь барабанным грохотом в ушах и мозгу, голос Сатаны: «Но помни!!! Если хоть крохотный кусочек стекла отколется… если трещинка, даже величиной с волосок, появится по твоей вине – все пропало!!! Я не смогу. Он поставил это условие.»

Огромная печь, словно очнувшись от спячки, загудела огнем. Громко забулькала в ней ярко-оранжевая, с красными прожилками, масса… Гудение постепенно перешло в мерный рокот, котел наполнился варевом, которое проворные бесенята с поразительной скоростью помешивали длинными металлическими лопатками. И наконец извергнув облако синеватого дыма, печь выпустила в воронку поток варева, красно-желтого, пышущего адским жаром. Варево потекло вниз, распластываясь на столе, и, о чудо! – постепенно остывая и превращаясь в лист прекраснейшего, прозрачного, как слеза, стекла.

– Ну, что же ты медлишь, стекольщик! – вывел Мартина из забытья голос Сатаны. – Режь! Да осторожнее! Я устал ждать!

Мартин несмело приблизился к столу, сжимая в руке тяжелый резак. Стекло. Он никогда не видел такого, хоть на своем веку повидал немало стекол. Огромный толстый лист был чист и прозрачен, и, казалось, бесцветен, но в то же время поверхность его играла всеми цветами радуги, переливаясь и сверкая в свете чадящих факелов. Свет, испускаемый печным варевом, тоже отражался в нем – Мартину показалось, что на стекле он видит некие неясные образы, тени и лица. Вздрогнув, он поднял резак и приготовился провести линию реза.