Американские девочки - Элисон Аммингер

если оно целиком состоит из того, что мы оставляем после себя для уродов, которые будут с этим разбираться? Из нашего мусора? Из шоу, которые мы уже смотрели? Из поп-звезд, чья музыка приходит и уходит? Разве не все, что сейчас есть, является частью пустоты?

Я слушала его, но мне это не мешало наблюдать за тем, что происходит в комнате. В углу стоял Лео Спарк. Он курил сигаретку и то подтягивал, то ослаблял струны гитары. Он был выше Карла Маркса, в джинсах в обтяжку и в красной шелковой рубахе. Великолепные волнистые каштановые волосы спадали ему на лоб, пряча не менее прекрасные карие глаза. Когда ему особенно нравилась какая-нибудь мысль Карла, он оставлял гитару и показывал на него пальцем, а потом снова возвращался к своему занятию. На пальцах у Лео было три серебряных кольца: ободок с бриллиантами, череп и орущая мартышка с разинутым ртом – символ группы, который носили все участники «Фрикманки». Если прищуриться, я бы, наверное, их разглядела, и мне ужасно хотелось просто надеть очки, подойти к нему поближе и поглазеть.

Музыка, доносившаяся из-за стен, изменилась, и все музыканты встали. Карл поцеловал Оливию взасос, а потом, к моему ужасу, по пути на сцену то же самое сделал Лео. Она каждому из них вернула поцелуй, и это был такой же долгий и горячий поцелуй, как у Делии с Роджером. И я, хоть и старалась не пялиться во все глаза, все же не смогла удержаться. Шаря языком во рту у Лео Спарка, Оливия Тейлор открыла глаза и посмотрела прямо на меня. Даже без очков ее взгляд невозможно было не заметить.

Группа направилась на сцену, а Оливия – ко мне. Без каблуков она была одного со мной роста; я начала озираться в поисках выхода.

– Анна, – произнесла она, обнимая меня обеими руками и целуя в щеки, как будто я ее долбаная игуана. – Я так рада, что ты здесь, Анна. Ты и мой чертов брат. Обожаю этого малыша.

Потом она повернулась к Джереми и его тоже поцеловала. Он дернулся, будто об него затушили окурок.

– Спасибо вам обоим, что позаботились о моих детках, – сказала она. Оглядев нас, она добавила: – Я так люблю вас обоих. Любовь – это единственный способ проложить путь сквозь мусор.

Интересно, а приглашала ли она когда-нибудь Лео или Карла к себе домой? Возможно, скоротав вечерок в ее коттедже, они и родили идею создать из мусора и отходов лунный пейзаж?

«Фрикманки» начали выступать на бис, и Оливия схватила меня за руку и потащила в сторону толпы.

– Любишь ли ты их так же сильно, как я? – спросила она и вжала пальцы в мою ладонь. Когда она убрала руку, на ладони у меня остался маленький клочок бумаги. Я поднесла его к глазам и прищурилась, чтобы рассмотреть.

Джереми коснулся моего плеча:

– Сама до дома доберешься? – Говорил он не слишком категорично, однако ключи от машины держал в руке наготове, будто в любом случае собирался уезжать. – Я не хочу тебя бросать и не хочу портить тебе вечер, но для меня все это невыносимо.

И на минуту, даже на секунду, я всерьез задумалась о том, чтобы остаться. Если в длинный список того, что можно изменить, мне предложили бы добавить всего одну-единственную строчку, я выбрала бы изменить этот миг и уйти в ту же секунду. Мне нужно было сразу сбросить руку Оливии и кинуться к выходу. А вместо этого я ждала. И ждала так долго, что чуть не упустила Джереми, догнав его уже у дверей.

18

Мы ехали по бесконечным извилистым дорогам, все время вверх и вверх, на гору, и Джереми теперь вел машину быстро, как нормальный человек. Я не спрашивала, куда мы едем. По идее, я должна была бы умирать от счастья, но вместо этого на меня наползало прямо-таки противоположное чувство. Такое, знаете, щемящее ощущение, что этим летом я каким-то образом сделала все неправильно, и каждое мое решение было ошибкой. Не надо было сегодня вечером идти на концерт «Фрикманки» и даже на идиотскую заключительную вечеринку. А надо было весь вечер сидеть в одиночестве и сочинять длиннющее, печальное и полное сожалений письмо Дун о том, что я совсем не хотела задеть ее чувства. Мне нет никакого смысла торчать в Лос-Анджелесе, общаться с людьми, которых я едва знаю, и жить у сестры, которая просто смирилась и как-то меня терпит. Я упустила и брата, и свою лучшую подругу, и кусок собственной реальной, пусть и совсем не гламурной жизни. Такое же ужасное чувство мне доводилось испытывать под конец сезона в летнем лагере, – как будто я теряю что-то, хотя еще в нем нахожусь, как будто рядом идет прекрасная жизнь, но только без меня. Я поняла, что я сейчас разревусь, но как-то не хотелось плакать на глазах у Джереми. Еще подумает, что это из-за его сестры. И я не знала, как объяснить ему мои переживания.

– Представляешь, какой бред? – Он надолго замолчал. – Оливия мне позвонила перед самым началом нашей финальной вечеринки. И просто умоляла прийти на концерт. Сказала, что они с Карлом сильно поругались, уверяла, будто в ее доме установлены «жучки», и вообще несла какую-то дичь. И вот, прикинь, мы заявляемся туда и наблюдаем всю эту картину.

– А ты знал, что она будет диджеить?

– Ты это так называешь? Нет, не знал.

– Но вид-то у нее был вполне себе счастливый.

– Счастливый? – Он крепче сжал руками руль и налег на него грудью. – Какой интересный выбор слова для описания моей сестры. Вряд ли оно первым пришло бы мне в голову.

Я вспомнила марочку, которую она сунула мне в руку, – крошечная голова мартышки на клочке бумаги – и почувствовала себя еще более тупой, чем когда садилась к Джереми в машину.

– Иногда мне хочется, чтобы я могла переделать все, прожить это лето заново, совсем по-другому. Я скучаю по своему брату, по своей дурацкой маме и даже по дурацкой-предурацкой Линетт. У тебя бывает чувство, что ты все сделал неправильно?

– Безусловно, – сказал он и заложил такой резкий поворот, что земля будто накренилась. – А лето для тебя действительно оказалось таким ужасным?

Я чуть было не призналась, что единственной прекрасной вещью за все лето было знакомство с ним. И эта составляющая лета была настолько хороша, что почти перекрывала всю остальную муть. Остатки блесток все еще мерцали у Джереми на волосах, и он был так роскошен, так красив, что