Берег мертвых незабудок - Екатерина Звонцова

– Противник убит. ― И его наверняка услышали все.

Черный рыцарь отступил, огляделся и как ни в чем не бывало победно вскинул меч. Часть толпы, болевшая за него, ― тоже как ни в чем не бывало ― одобрительно завопила. Мало кто удивился, еще меньше зрителей испугались: разве не ради подобного они посещали турнир? Блюстители тут следили лишь за тем, чтобы не нарушались самые простые правила: никто не стрелял в фехтовании; не кидал в глаза песок; не добивал поверженного. Этот поединок был чистым; Вальин не заметил за черным рыцарем нарушений; блюстители, похоже, тоже. Не рассчитал силы. А противник наверняка еще ударился при падении. Так и оказалось, когда труп стало видно лучше: голова рыжеватого мужчины была разбита, нос сломан. И Вальин узнал его правильно.

Барон Ростан Аллентарис из рода Колокольчика. Верховный судья Ганнаса.

– Какой ужас… ― пробормотал Вальин.

Но он не был уверен в словах: о бароне ходили разные слухи, подтверждавшиеся чаще и чаще. Например, что не всех, кого он приговорил к виселице, следует вешать, и наоборот: не все разрушители темных храмов, сеятели Разлада находят гибель. Но Аллентарисы были династией судей, и сместить очередного значило взбаламутить треть города.

Черный рыцарь снял шлем, и ветер взметнул копну иссинячерных кудрей. Что ж, и его Вальин узнал верно: Арнст с самого начала собирался участвовать, и никто не сделал для организации турнира столько, сколько он. Теперь он упивался восхищением зрителей, поводил головой то вправо, то влево, не опускал меча. В какой-то миг Вальин понял: Арнст смотрит прямо на их с Ирис трибуну, ждет вердикта. И, глубоко вздохнув, поднял руку в одобрительном жесте: «Все честно». Тут же стало дурно, затошнило, сильнее пробрал озноб. Наверное, из-за усиливающегося ветра и близящейся грозы.

– Слово королю! ― рявкнул Арнст. С его голосом-трубой перекрыть рев толпы получилось легко.

– КОРОЛЮ СЛАВА! ― отозвалась толпа и тут же выжидательно смолкла.

В неумолимой тишине Вальин расправил плечи, прокашлялся, вздернул подбородок. Он не мог нарушить традицию и ободрял себя тем, что осталось немного. Его слов ждали. И он сказал то, что подобало, что говорили сотни раз до него:

– Что ж. Ты сражался достойно. Да творится воля богов! Да пребудут они с тобой!

Эта затверженная формула давно потеряла вкус и тон. Но толпа, даже та ее часть, что болела за погибшего, столь же заученно зашлась довольным гвалтом. Арнст просиял и глубоко поклонился сначала Вальину и Ирис, потом ― всем. Он подошел к самому юному блюстителю-пажу, стоявшему в стороне, взял из корзины, которую мальчишка держал, красную розу и приблизился к трибуне. Тут произошла заминка: она была высоковато, чтобы дотянуться до короля и королевы.

Ирис ждала. Она больше не казалась испуганной, скорее взбудораженной.

– Можно? Можно я, а не ты? ― Она едва не подпрыгивала, хотя цветок подобало принимать, величественно восседая на троне. Вальин спешно кивнул. Его самого мысль прикоснуться к розе, пусть протягиваемой другом, теперь почему-то тяготила. Может, потому что в той или иной мере цветок был окровавлен.

– Я же сказал, ― прошептал он с натянутой улыбкой. ― Наслаждайся.

– Что ж… ― Арнст, встретившись с Ирис глазами, откинул за плечо витой локон. ― Мне даже нравится, что вы недосягаемы. Так и должно быть. Не балуйте нас любовью.

Ирис польщенно улыбнулась. Они тоже были близкими друзьями, давно, и Вальин, зная это, не мешал ни говорить глупости, ни нарушать церемониал. Он лишь смотрел то на жену, то на Арнста и отрешенно гадал, как тот справится с ошибкой строителей трибун. Он справился изящно: подцепил розу на зазубренный обломок меча, вытянул оружие вперед, и оно оказалось на уровне груди Ирис. Ей осталось протянуть руку и взять цветок. Она понюхала его, прижала к себе и твердо, четко проговорила:

– Да благословят тебя Дзэд и Равви, победитель! Пусть долго еще цветет твой род. И пусть совершается справедливость.

– ПУСТЬ! ― Толпа снова зашлась бодрым гвалтом.

Опять сказанное было заученной формулой, но последнюю фразу Ирис добавила сама, блеснув парадоксальной иронией. Справедливость… Тонкое напоминание о верховном боге Соляных земель, точнее, то, что должно было выглядеть им. И почти выглядело.

– Моя королева… ― Арнст подмигнул Ирис и перевел синие глаза на Вальина. ― Мой король… О да. О справедливости я знаю достаточно.

Вальин попытался рассмеяться. Губы саднило, во рту разливался кислый привкус.

– Поднимись к нам, ― только и сказал он. ― Мы будем рады тебе.

Он снова прекрасно знал, что делает. Ему необходима была тишина. Арнст просиял:

– Сейчас! Снять бы только эти доспехи…

Он поднялся скоро ― уже в привычной легкой кольчуге и алом плаще. Ему успели подготовить кресло и бокал подогретого вина, а на арене тем временем начиналось последнее состязание: бились на алебардах. Низенькие коренастые рыцари были в одинаковых серых доспехах, а над шлемами их качались красный и зеленый плюмажи.

Арнст, усевшись рядом с Вальином, с улыбкой пригубил вино. Чуткий вкус, как всегда, ему не изменил.

– Красное… с гор. Мерзлый виноград? Мое любимое. Привет от этого вашего…

– Бьердэ. ― Вальин кивнул, не сводя с Арнста глаз. ― Он все еще иногда вспоминает меня.

Такую бутыль вместе с банкой особого травяного сбора он получал перед каждым фииртом. Со строжайшим напоминанием следить за здоровьем. В такие дни обида в нем пылала особенно невыносимым пламенем, белым и прохладным, как шерсть бывшего придворного медика. Но потом пламя гасло и сменялось тлеющим детским теплом. Вальин достаточно знал о вине ― не том, что пьется, но той, что так хочется загладить хоть как-то. И ни разу еще не вернул подарки.

– Удивительно, сколько же у вас друзей всюду, ― вздохнул Арнст. ― И во всех народах. Завидно порой. Пока не задумываешься о том, каково скучать по ним.

Вальин проследил направление его взгляда и сам потянулся к синему стеклянному флакончику. Отвинтил пробку, поднес сосуд к губам, сделал маленький глоток. Ле Спада наблюдал за ним, но без привычного суеверного неприятия и осуждения. Сегодня он не имел права ни на какие лишние вопросы и советы, что прекрасно понимал сам.

– Что ж, за вас, ― все, что он произнес, пригубив вино еще раз, и перевел глаза на сцену. ― Каждому ― свои живительные