Птички в клетках (сборник рассказов) - Виктор Притчетт

— Моя жена! — Стоило собраться хотя бы нескольким зрителям, и в редакторе пробуждался актер. Он перевел глаза с администратора на незнакомца, стоящего подле, и весело привзвизгнул: — Да я не женат! — Незнакомец отпрянул. А редактор обратился к стоящей тут же чете: — Повторяю, я не женат. — Он обвел глазами холл, в надежде привлечь публику. — Дичь какая-то! — сказал он. Но не привлек ничьего внимания, и, повысив голос, попросил администратора: — Разрешите, я посмотрю картотеку регистрации. Миссис Друд не существует в природе.

Администратор и глазом не моргнул, дабы никто не усомнился в респектабельности гостиницы. Однако на карточке ее почерком было выведено: "Мистер и миссис Друд (Лондон)".

Редактор театрально повернулся к очереди.

— Подлог! — возопил он. И засмеялся, приглашая всех посмеяться вместе. — Эта женщина разъезжает под моим именем.

Администратор и люди в очереди отвели глаза. Куда ни поедешь, а уж на одного психованного англичанина непременно нарвешься.

Лицо редактора потемнело: он понял, что истощил интерес публики.

— Багаж в четыреста пятнадцатый, — крикнул администратор.

К редактору подскочил проворный, как ящерка, молодой носильщик и подхватил его чемоданы.

— Минутку, минутку, — сказал редактор. Он вдруг почувствовал себя так, будто стоит чуть ли не нагишом перед этим юнцом в ловко пригнанной униформе. Вот так и в Судный день разбитной юнец, лоснясь от потаенного превосходства, с равнодушной миной утащит в паре чемоданов заодно с грехами и твои добродетели, напевая неведомую тебе мелодию.

— Мне надо позвонить, — сказал редактор.

— Пожалуйста, сюда, — сказал молодой человек, опуская чемоданы на пол, но редактор проследовал не к телефону, а к главному выходу из гостиницы. Улица манила свободой. Самое разумное было бы без промедления покинуть гостиницу, но он знал, что сегодня же вечером она объявится на лекции. Нет, надо положить этому конец. Он вернулся к телефонной будке. Пустая будка зияла, как западня. И он прошел мимо. Он терпеть не мог застекленных будок — ему чудилось в них нечто блудливое, притворно-безразличное. Они были всегда какие-то липко-жаркие от все еще витавших в них беспорядочных страстей. Он обернулся: будка по-прежнему пустовала. "Наверняка кому-то из вас нужен телефон?" — хотелось ему обратиться к людям, снующим по холлу.

Его задело, что никого не заинтересовал случившийся с ним казус. Все равно как если бы ты написал статью, а ее никто не захотел прочесть. Даже носильщик и тот куда-то запропастился. Оба чемодана были прислонены к конторке. И он, и они уже намозолили всем глаза.

Редактор стремительно зашагал взад-вперед по холлу, но никто не обратил на него внимания. Тогда он стал останавливаться на самых видных местах, и это не прошло незамеченным: его роскошная шевелюра неизменно притягивала взгляды.

Редактор снова безмолвно обратился к публике:

"Вы не уловили суть дела! Все, кто читал мои статьи, знают: я принципиальный противник брака как такового. Вот почему поведение этой женщины так нелепо! Думать о браке, когда мир вступил в один из самых страшных периодов своей истории, — ребячество чистой воды".

Он пустил ядовитый хохоток. Никакой реакции.

Вошел в будку и, оставив дверь открытой — пусть все слышат, — набрал ее телефон.

— Говорит Джулиан Друд, — резко сказал он. — Мне необходимо увидеть вас наедине в вашем номере.

Он услышал, как она дышит. Что за люди! Дышат себе и думают, будто одного этого достаточно! Задаешь серьезный вопрос, а они что? Дышат! Но тут редактор услышал детский голосок — он невнятно, неразборчиво прошелестел.

— Ой! — сказал голосок. И в трубке снова задышали: — Слушаю.

Два этих слова показались ему гребнем волны, готовой обрушиться на берег, хлестануть по песку и уползти с протяжным коварным шипением.

— Прошу вас, — добавила она.

И шипением, протяжным, неутоленным, прозвучали ее слова.

Редактор опешил — он никак не ожидал такого томного ответа на свою резкость.

Господи, подумал он. Она и точно там, в этом номере.

Он не видел ее — она была на другом конце провода, и от этого ему почудилось, будто она летит очертя голову вперед с разинутым ртом и того и гляди обрушится на него. Он положил трубку, почесал ухо: ему мнилось, что какая-то ее часть затаилась там. Редакторское ухо расслышало страсть. Накал страсти.

Ему доводилось слышать о страсти. Ему часто рассказывали о страсти. О ней пели в опере. У него были друзья, которые были игрушками страсти, — они нередко обращались к нему за советом. Ему не случалось испытывать страсти, не испытывал он ее и сейчас; но, шагая от телефонной будки к лифту, он понял, что теперь у него иная роль. Эта женщина не просто надоеда, она что-то вроде Тоски[16]. Когда он вошел в лифт, в язычнике проступил грубиян, в святом — ловчила.

— Ah, les femmes[17],— посетовал он лифтеру. Но немец не понимал по-французски.

Редактор вышел из лифта, миновал ряд бдительных белых дверей, подошел к номеру 415. Постучал раз, другой. И, не дождавшись ответа, толкнул дверь.

Запах духов и пряностей встал перед ним незримой стеной, и он попятился, решив, что ошибся дверью. С кровати на него, раскинув длинные ноги, таращила голубые глаза тряпичная кукла. Из раскрытого чемодана на полу свисали диковинные тряпки. Женские туфли вывалились на диван.

Мисс Мендоса стояла спиной к секретеру. Вернее, ядовито-зеленое платье, фигура обрубком были ее, а вот голова чужая. Смоляно-черных патл как не бывало — волосы ее золотились. Будто идола обезглавили и к туловищу приставили женскую головку. Лицо гватемалки было бесстрастным, но потрясение, отразившееся на лице редактора, передалось и ей, в свою очередь сменившись выражением крайнего ужаса — ужаса человека, застигнутого врасплох на месте преступления. Она вдруг оробела, испугалась, потупилась. Подхватила оставленный на кровати чулок и спрятала за спину.

— Вы на меня сердитесь, — сказала она, набычась, как заупрямившийся ребенок.

— Вы заняли мой номер. По какому праву? Я очень-очень вами недоволен. И еще зарегистрировались под моей фамилией — помимо всего прочего это противозаконно. Не может быть, чтобы вы этого не знали. Я вынужден просить вас удалиться — иначе мне придется принять меры…

Она так и не подняла глаз. Наверное, он зря упомянул про меры. Светлые волосы придавали ей жалкий вид.

— Почему вы так поступили?

— Потому что вы не хотели меня видеть, — сказала она. — Вы вели себя жестоко…

— Мисс Мендоса, отдаете ли вы себе отчет в своих поступках? Я с вами едва знаком. Вы гоняетесь за мной по всей Европе, буквально затравили меня. Занимаете мой номер. Выдаете себя за мою жену…

— Вы меня ненавидите? — залепетала она.

Проклятье, подумал редактор. И чего бы мне сразу не переменить гостиницу?

— Я вас совсем не знаю, — сказал он.

— А вы не хотите узнать меня поближе? Узнать, какая я? Я знаю о вас все, — сказала она, вскинув на него глаза.

Этот укор выбил редактора из колеи. Охота лицедействовать пропала. Он взглянул на часы.

— Через полчаса ко мне придет репортер, — сказал он.

— Я не стану вам мешать, я выйду.

— Как это понимать — выйдете?

И тут ему стало ясно, в чем его промах. Он разучился — а все потому, что за границей только и делал, что выступал перед большими собраниями, где все лица сливаются в одно, — отделываться от докучных посетителей.

Он решил сесть, отпихнул туфли на край дивана. Одна туфля упала на пол. Ну и пусть: в конце концов, имеет он право сидеть в своем же номере.

— Мисс Мендоса, вы нездоровы, — сказал он.

Она уткнулась глазами в ковер.

— Вовсе нет, — сказала она.

— Вы нездоровы и, сдается мне, очень несчастливы. — Он перешел на тон мудрого язычника.

— Нет, — сказала она чуть слышно. — Я счастлива. Вы говорите со мной.

— Вы женщина необыкновенного ума, — сказал он. — И вы поймете меня. Одаренные натуры, такие, как вы, в высшей степени ранимы. Жизнь в воображаемом мире делает их уязвимыми. Мне это известно.

— Конечно, — сказала она. — Вам ведомы все беды мирские… И ваше сердце обливается кровью.

— Мое? А, ну да, — сказал редактор и просиял улыбкой святого. Однако комплимент ненадолго отвлек его. — Впрочем, я не о том. Вы поэт, и воображение вам необходимо. Однако оно увело вас от реальности.

— Нет, не увело. Я вижу вас таким, как есть.

— Пожалуйста, сядьте, — сказал редактор. Его раздражало, что она нависла над ним. — И закройте окно: ничего не слышно.

Она повиновалась. Тут редактор заметил, что молния на ее платье разошлась и из прорехи выбивается нечто, отороченное пугающими кружевцами, и всерьез переполошился. Редактор не выносил нерях. Он понял, что медлить нельзя. И постарался быть к ней еще добрее.