Иду на свет (СИ) - Акулова Мария

Его обвели вокруг пальца, а Санта умудрилась зацепиться за их общую суть. Это требовало куда больше сил, чем защита собственной чести. Она выбрала потратить себя на это.

Он так искренне верил в её эгоизм, а оказалось, что сам — куда более цинично-эгоистичен. И даже это она ему в вину не вменила.

А он теперь думал постоянно — о степени каждого.

Сыновья Петра возлагали всю на собственного отца, лелеяли свою обиду и злость. Пётр шел у них на поводу.

Его за это нельзя осудить. Они — его дети. И в их воспитание он вложился, насколько мог. Но что выросло — то выросло. Могло ли вырасти что-то другое, не разведись их родители? С высокой вероятностью, нет. Просто виноватые находились бы другие.

Живые доказательства тому — Лена и бесконечные попытки её унизить. Сам Данила, виновный в том, что где-то оказался лучше, где-то человечней, где-то просто ближе их отцу… Абсолютно ничего не успевший сделать, виноватый перед Щетинскими просто за факт своего рождения, «очернивший» биографию Игната Данечка…

Санта. Сестра, которую не жалко настолько, чтобы…

Данила не додумал. Квартира девочки-Света встретила его глухой тишиной.

Он сознательно не крутил головой, не оживлял воспоминания. Задача проста — собрать какие-то вещи, чтобы Санта могла остаться у него. На сколько дней, недель или жизней — неизвестно. Просто сделать так, чтобы его новое «Санта, я тебя не отпускаю» имело малейший шанс на ответ: «хорошо».

Ему необходимо вернуть ей уверенность. Как это сделать — сходу не понятно, но он разберется. Он в таких кейсах за свою жизнь побеждал… Никто не верил, а он видел…

И тут увидит. Должен.

А пока ей нужно в чем-то спать, в чем-то ходить. Она вечно таким количеством баночек орудовала… Нужно сгрести всё, что осталось в душевой…

Нужно четко исполнять свои же указания, чтобы не зависнуть взглядом на кровати… Чтобы не вскипеть…

Санта сказала, что она абсолютно ничего не помнит из той ночи. И за это с натяжкой можно благодарить бога. Он хотя бы так её пожалел. Но это ведь не отменяет факта… Самого ужасного в жизни Данилы факта.

Он знал, что Максим — гниль. Он знал, что гниль — братья Санты. Но недооценил.

Насильники — не люди. Пособников точно так же — на корм собакам. Хотя они с высокой вероятностью и есть не станут — побрезгуют.

Гадко, что он дал им целых три месяца, чтобы жить в уверенности — даже такое может сойти с рук. Даже за такое наказаны не будут.

Гадко, что своими руками подарил уродам три месяца жизни в мире, где они чувствуют себя правыми, чувствуют, что за ними победа.

Только такому не бывать. Добро всегда побеждает зло.

Малейший луч света разрезает тьму. Даже если кажется, что она кромешна. Даже если кажется, что её больше. Это иллюзия. Труссы всегда стараются брать массой. Боятся смелости лучей.

Данила собирал вещи, то говоря с собой, то себя же пресекая. Ему бы внимательным быть, а он как-то пропустил…

— Даня…

Дернулся, только услышав свое имя. Ещё и голосом, так похожим на голос Санты…

В дверном проеме её спальни стояла мать.

Лена смотрела, будто привидение увидев…

Застыла, бродя взглядом по нему, по полусобранному чемодану, по полувыпотрошенному комоду…

И в голове у Данилы прокручивается знакомый с детства алгоритм: поздороваться, улыбнуться, спросить, как дела…

А он молча продолжает…

— Даня…

Когда Лена окликает ещё раз громче, собравшись с мыслями, получает от него только быстрый хмурый взгляд. Это не рационально, но Лену он сейчас воспринимает угрозой.

— Даня, где Санта? — она его, кажется, тоже.

Заходит в спальню, кладет такие же ключи, как нашел он в сумке у её дочери, на угол комода, тянет руку к нему.

Он не реагирует сразу. Она сразу не отступает. Сжимает пальцами плечо, не просит об ответе — взглядом и жестом — требует.

Пытается извернуться и заглянуть в лицо сама. Не играет в жесткость, не станет пусто угрожать, но и слабостью в ней не пахнет. Она же мать…

— В безопасности, всё хорошо…

Он выдает херню, сам понимает. Таким Лену не успокоишь. Хотя её, наверное, вообще сейчас ничем не успокоишь…

— Она не берет трубку. Должна была днем ещё дома быть. Где она, Дань?

Тон Елены — спокойный. Вопросы — разумны. Она с ним разговаривает, как с опасным психом. В голове наверняка крутятся совсем другие формулировки, но она достаточно умна, чтобы держать их внутри.

— Санте ничего не угрожает… Всё хорошо. Она наберет. Спит просто…

— Где спит?

Их диалог сейчас — максимально далек от адекватности.

Данила продолжает закидывать вещи, пальцы Лени продолжает вжиматься в его плечо. Оба знают, что физически она против него — ничто. Но оба же в жизни не подумали бы, что это может иметь хоть какое-то значение…

— Даня!

В итоге не сдерживается именно Лена. Ещё не вскрикивает, но говорит значительно громче. Практически заставляет на себя посмотреть.

В её глазах — решительность. А он — как баран на новые ворота. Сам знает… Не знает только, что сказать…

— Она у меня…

Ума хватает только на это.

— Зачем?

А на второй вопрос — уже никак.

Зачем? Потому что так должно было быть всё это время.

— Она соглашалась?

Лена спрашивает, Данила же может только голову из стороны в сторону перевести.

Санта не соглашалась. Он её не спрашивал.

— Даня…

Он опускает взгляд от женских глаз, в которых вспышками злость и паника, вниз. Видит, что Лена дышит чаще…

— Даня…

Окликает несколько раз, но реакции ноль. А ей она нужна — реакция.

И за себя она уж точно не боится.

Поэтому шагает ближе, отпихнув тяжелые чемодан ногой, сжимает ладонями его щеки, поворачивает и наклоняет голову так, чтобы в лицо смотрел. В глаза. В решительную душу.

— Где мой ребенок, Данила? Скажи мне, где? Я поеду её заберу.

Лена говорит, а у Данилы один рефлекс — мотать головой, преодолевая женские попытки сдержать. Хотя что там сдерживать?

— Данила… — и она это прекрасно понимает. Лену тоже кроет. Голос срывается, она пытается удержать голову и внимание… — Данила… — обращается по имени, дожидается, когда он, как большая битая собака, сфокусируется на ней… — Это мой ребенок, Данила… Мои дети, понимаешь? Скажи мне, где забрать?

— Нигде…

Он уворачивается и отступает. Потому что может. И потому что страшно.

— Даня! Данечка… Послушай… — но Лене страшнее. Поэтому она снова цепляется. Снова обращается. Уже просит. — Я понимаю, что она перед тобой виновата, наверное… — Лена хочет, как лучше, сгладить пытается, а Данила жмурится. Внезапно даже для себя.

Ему с Сантой не было так сложно, как сейчас.

— Она, наверное, тебе больно сделала… Унизила… Ты не заслужил… Тебе больно, я понимаю… Но мы все люди… Мы все совершаем глупости… Даня…

Лена запнулась, снова обратилась, прося глаза открыть, а он как не может. Там, где жгло всё это время, парализовало болью.

— Не говорите…

Он просит, и головой махает уже Лена. Ей кажется, она всё правильно говорит, пусть даже сама так не думает. Просто с психами нужно так — соглашаться, подтверждать, быть на их стороне…

Она хочет своих детей из его лап…

— Санта перед тобой виновата, но она сама себя наказала, Данечка… Её больше не надо…

Лена заканчивает практически неслышно. И это по-особенному сильно впечатывает.

«Сама себя наказала»…

«Сама». «Себя».

Её другие наказали. Другие. Ни за что и без вины.

— Сука…

Не в силах сдерживаться, Данила отступает.

Отходит к стене, вжимается в неё лбом, снова жмурится…

Знает, что Лена вздрагивает так же, как вздрогнула Аля, когда его кулак въезжает в стену.

— Я не знал, что она беременна… Я ничего не знал, Лен…

Эти слова — первое вразумительное, что Данила произносит, оглянувшись.

Видит перед собой бледную напуганную женщину с завязанным на голове цветастым палантином…

Видит будто похудевшую и меньше ставшую…