Великие битвы XI–XIX веков: от Гастингса до Ватерлоо - Эдвард Кризи

Пройдя через поля и заросли кустарника к Буа-де-Боссю, мы наконец остановились на отдых. Генерал попросил меня: «Отправляйтесь на ферму Катр-Бра и скажите там, что мы здесь. Там должен быть император или Сульт. Спросите их указаний и напомните, что я буду ждать здесь. Жизнь этих солдат зависит от того, как вы выполните мой приказ». Для того чтобы попасть на ферму, мне пришлось выехать на дорогу. Несмотря на то что я был на лошади, меня постоянно теснила толпа спасавшихся бегством по дороге солдат. Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось пересечь дорогу и доехать до фермы. Там находился генерал Лобау со своим штабом. Вообразив, что они находятся в безопасности, офицеры отдыхали. Все были уверены, что их солдаты тоже остановились у фермы. Но, несмотря на приказ остановиться на отдых, те вскоре побежали догонять своих товарищей из разбитой, спасавшейся бегством армии. Уже были слышны выстрелы подходивших пруссаков. Наверное, генерал Лобау прямо на этой ферме и был взят в плен. Я поспешил поехать обратно к своему командиру, что мне удалось сделать с большим трудом. Я обнаружил, что он остался один. Наблюдая за всеобщим бегством и заразившись охватившей всю армию паникой, солдаты бежали.

Что мы должны были делать? Спасаться вместе с толпой беглецов? Генерал Фуа и слышать не желал об этом. Вместе с ним осталось пять человек, все офицеры. Генерал был ранен примерно в пять часов вечера, и рана все еще не была перевязана. Она доставляла ему большие страдания, но моральный дух генерала оставался непоколебимым. «Давайте, – предложил он, – пойдем параллельно дороге, может быть, нам удастся проложить себе путь». И мы пошли вперед по чьим-то следам.

Ярко светила луна, которая открывала перед нами картину всеобщего бедствия и отчаяния. Вместе с нами поехали бригадир и четыре солдата-кавалериста, встретившиеся нам по пути. Мы продолжали идти вперед. Вскоре звуки отступления стали удаляться от нас. Я решил, что мы оказались слишком далеко от дороги. Поскольку луна все более смещалась влево, мои сомнения превратились в уверенность. Я доложил об этом генералу, но тот ничего не ответил, погрузившись в свои мысли. Мы оказались у ветряной мельницы, где попытались узнать свое местонахождение, но, поскольку нам никто не отвечал и мы не могли попасть внутрь, нам пришлось продолжить свое ночное путешествие. Наконец мы въехали в деревню, но никто не открывал нам дверей. Нам пришлось прибегнуть к угрозам, чтобы попасть в один из домов. Бедная женщина, хозяйка того дома, ни жива ни мертва, встретила нас как врагов. Прежде чем узнать дорогу, мы умоляли ее дать нам что-нибудь поесть. Она принесла хлеб, масло и пиво. Все это вскоре исчезло в желудках мужчин, которые сутки не видели никакой еды. Несколько приободрившись, мы спросили: «Где мы находимся? Как называется эта деревня?» – «Вивиль».

Взглянув на карту, я понял, что мы слишком отклонились вправо и что мы двигались в направлении на Монс. Для того чтобы попасть к Самбре, на Маршьенский мост, необходимо было проехать лишних 15 км. Вряд ли бы нам удалось преодолеть этот путь до наступления дня. Я заставил одного из местных жителей стать нашим проводником, привязав его к стремени своего коня. Он провел нас через Ру (Рё) к Маршьену. Бедняге пришлось весь путь пробежать рядом с моей лошадью. Это было жестоко, но мне пришлось пойти на это, потому что у нас совсем не оставалось времени. В шесть часов утра мы въехали в Маршьен.

Там находился маршал Ней. Наш генерал отправился к нему за указаниями. Ней спал. Наш генерал не стал лишать его первого отдыха за четыре дня и вернулся назад. И действительно, каких приказов он мог теперь ждать от маршала Нея? Вся армия переправлялась через Самбру. Каждый делал это там и так, как он мог. Некоторые форсировали реку у Шарлеруа, другие у Маршьена. Мы решили поступить так же, как все. Находясь уже на другом берегу, мы решили сделать остановку, так как и люди, и лошади очень нуждались в отдыхе. Мы проехали через Тюэн. Вскоре у дороги мы нашли небольшую рощу, в которой единодушно решили остановиться на отдых. Пока наши лошади паслись, мы уснули. Каким сладким был тот сон после трудного дня сражения и еще более мучительной ночи бегства! Мы отдыхали в той маленькой роще до полудня. Все это время перед нами по дороге продолжали идти остатки нашей армии. Это было душераздирающее зрелище! Среди всеобщего хаоса солдаты сумели организовать какое-то подобие порядка, сбившись в группы по родам войск. Наш генерал, к которому вернулись силы, принял решение присоединиться к большому отряду кавалерии. Кавалеристы шли в Бомон, до которого оставалось примерно 15 км. Мы уже подъезжали к городу, когда слева из леса показался конный полк. «Пруссаки! Пруссаки!» – послышались крики, и наш отряд, рассеявшись, поскакал прочь. Всадники, которые повергли их в такой ужас, по численности не составляли и десятой части нашего отряда. К тому же на самом деле это оказался 8-й гусарский полк нашей собственной кавалерии, в котором носили зеленые мундиры. Но паника распространилась так далеко от поля битвы, что наши спутники галопом бросились в Бомон, который к тому времени уже был наводнен нашей пехотой. Нам пришлось присоединиться к ним в этом стихийном порыве. Въехав в Бомон, мы выбрали дом, который, судя по виду, принадлежал зажиточным хозяевам, и потребовали у хозяйки еды для нашего генерала. «Увы! – ответила та. – Это уже десятый генерал, который с утра стучится в наш дом.

У меня ничего не осталось. Можете проверить сами, если хотите!» Несмотря на то что нам не удалось раздобыть для генерала еды, я убедил его снять мундир, чтобы я мог осмотреть его рану. Пуля вошла через крученую нить левого эполета и, распоров кожу, вышла в районе плеча, не повредив кости. С помощью хозяйки дома мне без особого труда удалось перевязать рану, хотя я совсем не обладаю медицинскими навыками.

После этого я поехал в город, чтобы добыть для генерала и товарищей хоть немного еды, пусть даже простого хлеба. Я видел, как повсюду происходят грабежи и мародерство. На улицах валялись пустые полуразбитые ящики от боеприпасов. Тротуары были усыпаны разорванной одеждой. По дороге мне встретились лишь мародеры и бродяги. Выйдя из себя, я выхватил саблю и попытался остановить одного из мародеров. Но тот, опередив меня, нанес мне удар штыком, который пришелся в левую руку. Как оказалось, мне повезло, так как удар был нацелен мне в бок. Затем он тут же скрылся в толпе, через которую я не смог пробиться на лошади. Привыкший к дисциплине, я забыл, что в подобных обстоятельствах солдаты могут превратиться в стаю диких зверей. Но меня очень угнетало то, что, не получив ни царапины в боях при Катр-Бра и Ватерлоо, я был ранен своим же соотечественником. Я пытался повернуть назад, к генералу Фуа и моим товарищам, но в этот момент через Бомон промчалась очередная орда беженцев, которая вынесла меня из города. До тех пор пока я не был ранен, я все еще полностью сохранял самообладание. Но теперь, измученный борьбой, истекающий кровью и испытывавший сильнейшую боль от полученной раны, должен признать, что я поддался всеобщей панике и позволил себе безучастно нестись в общем потоке толпы беженцев. Потом, не помню когда и как, я оказался в Ландреси. Там мне встретился полковник Урдаи, который отстал от своих солдат после того, как случайно был сбит повозкой и получил ранение. Он взял меня с собой в Париж, где в кругу семьи мне удалось вылечить свою рану и восстановить силы. Занимаясь собой, я совсем не следил за дальнейшими политическими и военными событиями».

Потери французов в сражении при Ватерлоо, вне всякого сомнения, были огромными. Можно провести параллель с количеством убитых и раненых в армиях союзников. В этом вопросе прусские и британские источники сходятся в своих оценках. Цифры ужасны.

В армии, которой командовал герцог Веллингтон, за один день сражения было убито и ранено 15 тыс. человек. Кроме того, при Ватерлоо пало и было ранено 7 тыс. прусских солдат (потери Наполеона – 32 тыс. убитых и раненых и вся артиллерия). Такую ужасную цену пришлось заплатить за освобождение Европы (а вот для Наполеона вид десятков тысяч убитых и раненых, запах крови и др. был лучшим зрелищем и ощущением. – Ред.).

Никто так тяжело не переживал эти потери, чем сам победитель при Ватерлоо. Как видно из рассказа майора Макриди, во время битвы герцог не выказывал никаких эмоций при виде даже самых тяжелых потерь в своей армии. Но после ее окончания, когда герцог объехал место сражения, вид мертвых тел, которыми было усеяно поле, и в особенности агония тысяч и десятков тысяч раненых, их стоны от невыносимых страданий тяжело подействовали на победителя. (Ужасная цена была заплачена русскими и их союзниками в великих битвах 1812 и 1913 гг. (бои 1814 г. тоже дорого стоили). Так, при Бородине русские потеряли 44 тыс. убитыми и ранеными (французы – свыше 50 тыс.), при Лейпциге союзники потеряли свыше 50 тыс., в т. ч. 22 тыс. русских (французы – 80 тыс.). – Ред.) Вернувшись в штаб, расположенный в деревне Ватерлоо, Веллингтон с беспокойством расспрашивал о своих многочисленных друзьях и знакомых, вместе с которыми в то утро он начинал битву и к которым он испытывал чувство самой горячей привязанности. Многие из них были уже мертвы. Другие были живы, но с тяжелыми ранениями лежали в близлежащих зданиях, приспособленных под госпиталь. Только словами самого герцога можно описать то, что он тогда чувствовал. В письме, написанном сразу же по возвращении в штаб, он высказался об этом так: «Мое сердце разбито тяжестью утраты многих друзей и товарищей, моих бедных солдат. Поверьте, что ничто, кроме, наверное, проигранного сражения, не может вызывать такую печаль, как выигранная битва. Отвага моих солдат спасла меня от еще большей тяжести. Но выиграть такое сражение, как при Ватерлоо, ценой жизней стольких храбрых товарищей, можно считать тяжелой неудачей, если не принимать во внимание реакции общества».