Если небо молчит - Дмитрий Герасимов

Он покачал головой.

– Никого не напоминает… Но Сырой Яр – это город, в котором я родился и жил до восемнадцати лет.

– Тогда, может быть, что-то для вас прояснится, когда вы узнаете, что было дальше. Едва Руслан пришел в себя, он увидел, что бандит вытащил из-под шкафа чемодан, перевернул его и копается в вещах. В ваших вещах, Максим! Найдя фотографию, он ткнул ею в лицо Куше-ву. Узнаешь, мол, кот потасканный? Напрасно тот пытался объяснить, что он не Максимка и что фотография не его. Бородач не слушал. Он стащил с Руслана штаны, достал из кармана бритву и…

Танкован закрыл глаза.

Стальное лицо Сашки Коржа выплыло из темноты. Он услышал его мерзкий ледяной смех, его голос с дрожащей хрипотцой: «Танкован! Ты ответишь мне за Марго! Жить не захочешь, физик!»

Единственный человек, готовый мстить Максиму за свое унижение, за свой позорный проигрыш, за уязвленное самолюбие, – «сыроярский мент»! Дворовый хулиган, нацепивший милицейские погоны, уже не знает границ дозволенного. Тупоголовая шпана, облеченная властью, не просто хамовата, но еще гипертрофированно жестока.

Сначала – Свирский. Теперь – Руслан. А на месте Кушева должен был оказаться он, Максим! Это к нему Корж прислал бородатого мясника с опасной бритвой в кармане! Танкован, кажется, даже слышит, как мстительный мент отдает приказ: «Иди! Отрежь этой гниде яйца! Пусть мучается всю оставшуюся жизнь. Пусть воет на луну и рвет на себе волосы от отчаяния. Пусть останется один на белом свете – без друзей, которые пару раз из жалости навестят его в больнице, а потом отвернутся и забудут (а может, и не навестят, кстати, поскольку не найдут слов утешения!) и, конечно, без женщин».

От этой мысли все внутри холодеет и дрожит.

– Значит, – медленно произнес Макcим, словно разжевывая заученную теорему, – налетчик мстил не Руслану, а мне… И теперь, узнав об ошибке, он может вернуться.

– Верно, – кивнула Михеева. – Вот почему я сказала, что не исключаю второго несчастья. Вам угрожает опасность, Максим!

Он посмотрел на нее странно, потом отвел взгляд и уставился на прозрачные голубые занавески.

– Бред…

– Явь, – поправила адвокатесса. – И логика, которую вы столь уважаете.

– Мне нужно подумать, – сказал он.

– Вам нужно понять, откуда исходит опасность. – Татьяна поднялась, достала с полки вазочку с шоколадными конфетами и поставила ее на стол. – Только тогда станет ясно, как действовать. – Она сложила руки на груди. – Хотите мое мнение? Избитая мудрость, старая, но тысячу раз проверенная: шерше ля фам.

Маским скривился.

– Ля фам здесь ни при чем. Ей в голову такое не придет – присылать в Москву бородатого отморозка с бритвой. Она – глупая, наивная, но не кровожадная.

– Вы говорите о той, что была на фотографии? – уточнила Михеева. – Она не москвичка?

– Она из Сырого Яра. – Танкован бросил быстрый взгляд на адвокатессу и снова отвел глаза. – Одноклассница. Подруга детства.

– Это не мое дело, конечно, – пожала плечами Татьяна, – но все-таки: что вас с ней связывало? Роман? Увлечение?

– Марго уверяет, что… родила от меня ребенка, – неохотно признался Максим. – Мальчика…

– Что? – Адвокатесса открыла рот. – У вас в Сыром Яру остался сын?

– Это еще нужно проверить, – пробормотал Танкован, почесывая висок. – Не факт, что ребенок – от меня…

– Прошу вас! – с жаром перебила Михеева. – Не падайте в моих глазах окончательно! Мне иногда кажется, что вы больше выглядите циником, чем являетесь им на самом деле!

– Цинизм – здоровое качество, – важно заметил он. – Присуще художникам и врачам. А еще цинизм – маска, способ выживания, защитная реакция.

– Вы все время от кого-то защищаетесь? – полуутвердительно хмыкнула Татьяна.

– Я вынужден, – подтвердил Максим. – Несмотря ни на что – я совсем один… Как пес. Как подранок, отбившийся от стаи и все-таки выживший. – Его голос дрогнул. – Родители, немногочисленные приятели, женщины – не в счет. Они меня не понимают и даже при желании не могут разделить со мной мой мир: мои проблемы, радости, печали и успехи.

– А ту женщину… – Михеева запнулась. – Вы…

– Никогда не любил, – опередил ее вопрос Танкован. – Нам было по восемнадцать. За плечами – школа. Впереди – вся жизнь. Нам казалось, что пока она не началась – можно все. Знаете, как на репетиции в театре. Перед премьерой не грех и подурачиться на сцене и покривляться – словом, успокоить нервную дрожь, дать волю бесшабашности, пока не пришла пора ответственности. Режиссер простит, потому что знает, что свою роль нам еще предстоит сыграть десятки, сотни раз. А сейчас, за опущенным занавесом, пусть поваляют дурака… Пускай порезвятся, пока не прогремели литавры и не вспыхнули софиты.

– Значит, вы порезвились, – подытожила Татьяна. – А как пришла пора ответственности – нырнули в кусты, правильно?

У Максима дернулась щека.

– Неправильно, – отрезал он. – Я не боюсь отвечать за свои поступки. Но как только меня начинают шантажировать… Ребенком или… чем-то еще… – Он вспомнил Светку и со злостью хлопнул ладонью по столу. – Я оставляю за собой право поступать так, как сочту нужным! И с этого момента чувствую себя свободным от любых обязательств!

– Эта женщина шантажирует вас ребенком? – удивилась адвокатесса.

– Она не оставляет надежды вернуть меня, – интимно пожаловался Танкован. – Не имея на это никакого морального права.

– А сын? – не унималась Михеева. – Разве ваш сын не дает ей такого права?

– Кто ее просил рожать? – вскипел Максим. – Она даже не посоветовалась со мной! Даже не призналась в том, что беременна! Просто поставила перед фактом, когда мальчику был почти год. А это что значит? Это значит, что она сочла возможным принимать решение самостоятельно и поэтому не имеет права ни с кем делить ответственность за него!

Татьяна, казалось, задумалась.

– И все-таки… – пробормотала она. – Неужели в вас не шевельнулись отцовские чувства? Неужели вам ни разу не хотелось повидать своего ребенка, обнять, прижать к себе? Как бы вы ни относились к его матери, он ведь ваша плоть и кровь, и он ни в чем не виноват!

«Тебе-то что за дело, моралистка хренова?!» – хотел крикнуть Максим, но сдержался, сокрушенно покачал головой и, как ему показалось, очень трогательно вздохнул:

– Конечно, хотелось, Таня… Я ведь… Я ведь мечтаю о семье. О настоящей, крепкой семье, где все построено на чистой взаимной и искренней любви, а не на обмане и шантаже. Вы правы: дети не в ответе за глупость родителей. Они вправе рассчитывать на их любовь, несмотря на то, что между самими мамой и папой никакой любви нет в помине.

Танкован заметил, что адвокатесса отвела взгляд и часто заморгала.