Нестандартный вариант - Марик Лернер

Это сидит в каждом, и иногда стоит чуть-чуть себя отпустить, рискнув ради чего-то стоящего, чтобы не вырвалось наружу в таком вот идиотском виде.

— Значит, хоть раз, но педаль до самого пола, и будь что будет?

— Один раз уже было, когда в армию ушла, — буркнула Энджи.

— А?

— Не морочь голову. Это, в конце концов, мое личное дело. Что смогу, сделаю. Не нравится мне вся эта история, но назад отыгрывать поздно. Спи, излишне любопытный.

Пришлось повернуться на бок и спать.

Я слетел с кровати, уже держа в руках пистолет. Не бывает такого, чтобы я спросонья вдруг решил, что нахожусь в казарме, в то время как прилег отдохнуть после хорошей гулянки в общаге, у меня в этом смысле все прекрасно с соображалкой. Вот только когда над ухом кричат «подъем!», лучше сначала отреагировать, а потом разбираться. Нервы-то играют, хоть и делаю морду кирпичом. Слишком много всего, и без предупреждения.

— Пора, — довольно сказала Энджи.

— Ночь еще, — тупо глядя в окно, удивился я.

— Оно и прекрасно, сейчас Ивэн займется наблюдателем, а мы как раз и подъедем.

И чего скалится? У меня по утрам всегда настроение паршивое. Совы, жаворонки… Фигня это все. Если вставать в одно время, быстро приучаешься и входишь в ритм. Усталость копится, если не высыпаться регулярно, но вполне нормально себя чувствуешь, пока есть необходимость бегать и действовать.

Утро я не любил не за это. Вечно все плохое начинается на рассвете. Мощное наступление, старательно запланированное в штабе, о чем никто заранее не предупредил, но любой дурак прекрасно знает, заснувший часовой или очередная кража. Ночь на то и существует, чтобы прямо с рассветом ты обнаружил очередную гадость. И никто меня не переубедит, что это не всемирный заговор против моих нервов.

— Можно не вполне приличный вопрос? — спросил, когда меня в очередной раз с комфортом загрузили в машину и личный водитель вырулил к выезду из мотеля.

— Нет этого.

— Чего «нет»? — оторопел я.

— Мы не спим с Ивэном. Друзья — да, но не больше.

— Я не про это. Извини, если как-то глупо звучит, но услышал, как Ивэн с изрядной гордостью заявил — он истинный, а твои брат и племянница не оборотни. А я понял, что это твой родной район. Как с тобой вышло?

— Бывает, — бросила она, внимательно глядя на дорогу, — за такие вопросики морды бьют чересчур любопытным, но вообще это не большая тайна. Наш район, — заговорила она после непродолжительного молчания и вроде даже не столько для меня, сколько объясняя себе хорошо известные вещи, — начал заселяться в начале века и в двадцатые — тридцатые годы продолжал расти. В те годы это был новый и перспективный городишко, недалеко от большого города, где селились квалифицированные мастера и работники. Ирландцы, итальянцы, поляки, немцы, голландцы. Производство росло, требовались руки. Люди старались обеспечить себя да и, естественно, свои семьи.

Тогда это был район с уважающими себя людьми среднего достатка, которые смогли чего-то добиться в жизни. А потом пришел Великий Кризис тридцатых годов. Он очень больно ударил не только по занятости, но и по психологии. Люди теряли работу, оставались без средств к существованию и уже не способны были платить за свои дома. Многие сломались, другие стали искать всевозможные способы заработка, не всегда законные, но дающие живые деньги. Постепенно кварталы погружались в нищету. И вот тогда начался наплыв оборотней. Им редко продавали или сдавали квартиры в приличных районах. В те времена легальные были по положению не лучше негров. Вроде и равноправные, но общество их отвергало, не желая иметь дело с такими соседями и опасаясь их. А у нас цены были низкие, и многие старались хоть таким образом заработать. Никто не купит твой дом, кроме оборотня, а дарить банку люди не хотели. Так становилось их все больше и больше.

А оборотни очень часто оказывались работниками не хуже местных, и ко всему еще им нередко можно было платить меньше, так что и хозяева многие закрывали на подобные вещи глаза, лишь бы без шума. Вот и получалось, что совсем нищие исчезали, более или менее обеспеченные стремились переехать, а часть была вынуждена приспосабливаться к новому соседству. Не всегда выходило гладко и без проблем, но впрямую цеплять таких типов, проживающих на твоей лестничной площадке, не каждый решится. С другой стороны, и они тоже не слишком выкобенивались. В те времена в любом конфликте полиция автоматически становилась на сторону человека.

Потом началась война, и опять потребовалось множество работников на заводы. Молодых мужчин призывали в армию, а вот оборотней до тысяча девятьсот сорок третьего года — нет. Даже потом из них создавали отдельные подразделения, не смешивая с остальными. К тому времени уже прекрасно умели вычислять, кто есть кто, по анализу крови. Ну, на какое-то время у нас все утряслось. Люди ведь бесятся, когда им кажется, что от кого-то исходит угроза. Утрата работы достаточно веский повод для постоянных столкновений, а в этот момент делить было нечего. На наших предприятиях вполне нормально работали бок о бок и люди и оборотни. Когда их стали призывать, исчез последний повод для ругани. Сам понимаешь: «Мы кровь проливаем, а вы отсиживаетесь!» На самом деле нелегальные очень часто под любыми предлогами или за серьезные взятки уклонялись или доставали справки от врача. Это ж в те времена было как клеймо. Узнают — выживут и из дома и с работы. Но у нас-то жили уже попавшиеся или не считающие нужным это скрывать, так что и особой проблемы не было.

Со временем людей становилось все меньше, а оборотней все больше. Их не трогали, и, в отличие от районов, где преобладали люди, не пытались выжить. Очень часто как раз напротив — стремились помочь. Это уже как категория своих, десятки лет проживших рядом и всем прекрасно знакомых. Необязательно хорошие люди, но известно, чего ждать. Только молодые все равно рвались из гетто при малейшей возможности.

Моя семья была из тех, которые сохранились с давнишних времен. Я с детства крутилась в обществе оборотней и ничего необычного и странного в этом не видела. Уже потом, когда у меня появились знакомые в другой среде, они очень удивлялись. Страшно меня жалели. — Она усмехнулась. — Как я могла жить там и почему меня вообще не съели? Объяснить, что девяносто девять из сотни никогда не пошли бы против закона, было бесполезно. Не верили, подозревая меня бог знает в чем.

А я вот бродила по улицам, крутилась в общей компании, находясь в самом центре всего этого, и не замечала никаких особых ужасов. Вечером выходили в дворики пообщаться и пожарить мясо на мангалах, сидели на ступеньках и трепались про соседей и про политику. Люди как люди. Со своими делами, заботами и каждодневными проблемами. С нормальными проказливыми детишками, выпивкой и драками между подростками. Но это всегда так. Мне так на улице было даже лучше: отец пил по-страшному и запросто мог поучить нас, детей, да и мать тоже, кулаками. А она была старого воспитания, когда подобное обращение положено терпеть.