Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности - Владимир Гаков

Попытка бегства в мирное и безмятежное будущее не удалась. Не только в данной конкретной повести, но и во всей послевоенной советской научной фантастике, если понимать название повести Стругацких как метафору. Запрет наложен не какими-то особенными физическими законами — что они писателю-фантасту! — а скорее законами совести. Мирным будущее само по себе не станет, надо за него побороться, выстрадать его. Боролись, дрались за него в прошлом — может, понадобиться и сейчас. Как тут расслабишься, когда вновь зашевелились "коричневые" и "серые", в форме цвета хаки, забряцали оружием стратеги, которых прошедшая война как будто ничему не научила…

Приходится драться. И не с теми, кто уже заражен бациллой милитаризма (они — жертвы, их изолировать и лечить надо), а с самой этой опасной болезнью. И в предстоящей драке будут и жертвы, советские писатели-фантасты хорошо это понимают.

Одно только творчество братьев Стругацких в достаточной мере опровергает легенду о "мирно-розовой" советской научной фантастике.

Только что закончилась "ограниченная" ядерная война на далекой, до боли похожей на Землю планете Саракш — месте действия повести Стругацких "Обитаемый остров" (1971). Картины, нарисованные фантазией писателей, менее всего уводят мысль далеко к звездам — скорее рождают вполне понятную "земную" тревогу:

"Внизу — рукой подать — оказался широкий проход между холмами, и по этому проходу, вливаясь с покрытой дымом равнины, сгрудившись, гусеница к гусенице, сплошным потоком шли танки — низкие, приплюснутые, мощные, с огромными плоскими башнями и длинными пушками. Это были уже не штрафники, это проходила регулярная армия. Несколько минут Максим, оглушенный и оторопевший, наблюдал это зрелище, жуткое и неправдоподобное, как исторический кинофильм. Воздух шатался и вздрагивал от неистового грохота и рева, холм трепетал под ногами, как испуганное животное, и все-таки Максиму казалось, будто машины идут в мрачном, угрожающем молчании. Он отлично знал, что там, под броневыми листами, заходятся в хрипе ошалевшие солдаты, но все люки были наглухо закрыты, и казалось, что каждая машина — один сплошной слиток неодухотворенного металла… Когда прошли последние танки, Максим оглянулся назад, вниз, и его танк, накренившийся среди деревьев, показался ему жалкой жестяной игрушкой, дряхлой пародией на настоящий боевой механизм. Да, внизу прошла Сила, чтобы встретиться с другой, еще более страшной Силой, и, вспомнив об этой другой Силе, Максим поспешно скатился вниз, в рощу…

…И в этот момент та, другая Сила нанесла ответный удар.

Максиму этот удар пришелся по глазам. Он зарычал от боли, изо всех сил зажмурился и упал на Гая, уже поняв, что тот мертв, но стараясь закрыть его своим телом. Это было чисто рефлекторное — он ни о чем не успел подумать и ничего не успел ощутить, кроме боли в глазах, — он был еще в падении, когда его мозг отключил себя.

Когда окружающий мир снова сделался возможным для человеческого восприятия, сознание включилось снова… Все вокруг изменилось, мир стал багровым, мир был завален листьями и обломанными ветвями, мир был наполнен раскаленным воздухом, с красного неба дождем валились вырванные с корнем кусты, горящие сучья, комья горячей сухой земли. И стояла болезненно-звенящая тишина. Живых и мертвых раскатало по сторонам…

Кустов больше не было, спекшаяся глина дымилась и потрескивала, обращенный к северу склон холма горел. На севере багровое небо сливалось со сплошной стеной черно-коричневого дыма, и над этой стеной поднимались, распухая на глазах, ярко-оранжевые, какие-то маслянисто-жирные тучи. И туда, где возносились к лопнувшей от удара небесной тверди тысячи тысяч тонн раскаленного праха, испепеленные до атомов надежды выжить и жить, в эту адскую топку, устроенную несчастными дураками для несчастных, дураков, тянул с юга, словно в поддувало, легкий сыроватый ветер"[37].

Планета "несчастных дураков" не успела пережить одну ядерную войну, а уже близка к новому всепланетному кровопусканию. И хотя дело снова обошлось всего лишь обменом ограниченными ядерными ударами, повесть "Обитаемый остров" по сей день остается самым ярким описанием атомной войны в советской литературе.

Но я несколько забежал вперед — об "атомной" советской фантастике речь впереди. Зато вполне знакомая читателям Стругацких "обычная" война идет не прекращаясь в другой их повести — "Парень из преисподней" (1973). На сей раз — на планете Гиганда, откуда на Землю, позабывшую о войнах, доставлен подросток — уже вполне сформировавшийся маленький фашист.

Уже отмечалось, что фашизм немыслим без милитаризма. В повести "Глиняный бог" (1964) одного из ветеранов советской фантастики — Анатолия Днепрова (Анатолия Петровича Мицкевича, человека удивительной судьбы — военного разведчика, а затем ученого-физика и талантливого популяризатора науки) продолжатель дела уэллсовского доктора Моро мечтает создать идеального кремнийорганического солдата. Фактически человека-робота, тупого и послушного, и самое главное — непобедимого (ибо от его груди пули отскакивают как от стенки!). Но мы-то знаем, что военных роботов не обязательно создавать искусственно, из каких-то подручных материалов.

Времена франкенштейнов и россумов, видимо, прошли. Совсем недавняя история научила, как и без фантастической технологии огромные массы народа отдавались стихии беспрекословного подчинения и безоглядной веры в демагогические речи какого-нибудь (тоже вполне реального) вождя. Или фюрера, или "кормчего" — титул в данном случае неважен… И может статься, что ни высокоразвитое общество будущего (как у Стругацких), ни могущественные инопланетяне из рассказа молодого фантаста Алана Кубатиева "Ветер и смерть" (1983) не справятся с примитивным мышлением дикаря, мозг которого разъела язва фашистской идеологии. Не справятся нравственно… Гаденыш-сопляк из какой-то инозвездной "гитлерюгенд" у Стругацких или вполне земной японский летчик-камикадзе у Кубатиева — из нашего грешного прошлого.

И постоянный гнетущий страх, заставляющий искать все новые, более совершенные средства обороны от тех, кто нападать-то как раз и не собирается, — тоже оттуда, из нашего земного прошлого. И может статься, как это изобразил в рассказе "Полигон" (1971) известный советский писатель Север Гансовский, прошедший войну и раненный на ней, — что какому-то "стратегу" придет на ум весьма дальновидная идея создать новое "сверхоружие", запускаемое… этим самым страхом. Новый, испытываемый на полигоне чудо-танк стреляет по цели только тогда, когда его чуткие сенсорные устройства почувствуют исходящие от жертвы эманации страха.

И если вдруг прошлое стреляет в нас, это тоже — от страха, с которым мы некогда не сумели совладать…

Мне представляется знаменательным, что о нем, о прошлом, уносясь мыслями в далекие дали, постоянно помнят и авторы-ветераны, и молодое поколение советских фантастов. Немало ярких антимилитаристских произведений последнего десятилетия вышли из-под пера недавних дебютантов.

На ежегодной конференции "фантастоведов" в американском городе Форт-Лодердейле мы вновь встретились с Полом Брайнсом. На сей раз как содокладчики по теме "Литература о ядерной войне". Информация о наличии таковой в Советском Союзе слушателями, насколько я мог судить по их реакции, была воспринята как само по себе нечто фантастическое. А в зале сидели не новички — профессора и преподаватели университетов США, Англии, Канады, других стран; как они сами признавали, во многих учебных заведениях их коллеги — специалисты-советологи — уверенно отрицали наличие такой литературы у русских.

Вот что пишет, например, Патрик Мак-Гуайр в монографии "Красные звезды: политические аспекты советской научной фантастики" (1987): "Рассказы на тему "после бомбы" в западной научной фантастике возникли еще во времена, когда атомная бомба сама относилась к терминам научной фантастики. Однако ни в одном произведении советской литературы тема эта после 20-х годов не поднималась в открытую. Кошмары "холодной войны" еще можно было продолжить в недалекое будущее, и в некоторых рассказах даже присутствуют ядерные инциденты и "розыгрыш" — по то был предел допустимого, по крайней мере если дело происходило на Земле"[38]. А в другом труде тот же автор уточняет: "…запрет цензуры означал, что вы, к примеру, не можете развивать идею о ядерной войне на Земле и образовании постъядерной цивилизации"[39].

Автор этих заключений — один из самых авторитетных специалистов по советской научной фантастике. Он стажировался в Ленинграде и за нашей литературой следит внимательно. Мне приходилось с ним встречаться в Москве, и, зная, его научную дотошность, готов допустить, что разыскать примеры советской "атомной" фантастики Мак-Гуайру оказалось нелегко. Однако "нелегко" не значит невозможно.