Прости меня…Фантастическая поэма - Юрий Дружков

Он хотел изобразить улыбку.

— Лучше лететь, если видишь звезды. Они как плывут: или вниз, или обратно вверх. Назад не убегают. Вы замечали?

Я не ответил. Он встал, направляясь к пилотам, долго разговаривал с ними, возбужденно показывая руками.

Самолет качнуло. Командир корабля резко повернулся и выставил Американца из кабины.

Значит, нервничает.

Опять колыхнуло нас, наклонило, вдавило в сиденье. Виляя, хватая поручни, Американец пошел ко мне. Самолет круто лез вверх.

Они включили в салоне музыку. Это не радио, слишком чисто, магнитофон. Мы летим с музыкой, летим ко всем чертям. И музыка не глушит скрежет снега за тонким бумажным бортом.

Американец ходил как маятник. Он опять выключил свет и долго смотрел в ночь.

Я закрыл глаза.

— Прожектор! — вдруг крикнул он. — Прожектор! Смотрите, прожектор!

Я вскочил, бросился к иллюминатору. Внизу тающей голубой сосулькой тянулся к нам слабый свет.

Американец побежал к пилотам. Я поспешил за ним.

— Садитесь по пеленгу! — заорал он.

Я подхватил:

— Конечно, садитесь по пеленгу!

Командир корабля резко сдвинул скулы.

— Здесь командовать буду я… Куда садиться? Куда? Вот послушайте.

Он протянул мегафоны сначала мне, потом Американцу. В наушниках тихо скулила морзянка и далекие голоса, перебивая друг друга, спешили что-то сказать, волновались, гасли, вновь пробивались в шумах и треске, звали в снежном тумане, звали, наверное, нас.

— Ваши передали: принять не могут, ураган. Австралийцы передали: не могут. В Мак-Мердо не могут. Посадки нет. Ураган, — сказал командир корабля.

Ураган.

Крепкий, надежный, твердый материк не мог принять единственный самолет, затерянный в буране, гонимый, как наказание людской самоуверенности.

Пилоты повели последнюю нашу надежду — хрупкий самолет вдоль воздушной волны в океан. Уйти подальше, скорей, скорей, пока не вспыхнули аварийные лампочки.

Потом когда-нибудь я удивлюсь, наверное, такому неслыханному прыжку. Или скажу: ничего не поделаешь, двадцатый век! Но тогда…

Мы вышли в обнимку с пилотами на зеленый, зеленый, сказочно зеленый газон. В наших малахаях мы, как медведи, катались по траве, запускали в нее жадные пальцы, рвали зубами. Я жевал ее, зеленую, колючую траву, и слезы от блеска и солнца, горячего солнца мешали мне видеть лазурное горячее небо, зеленые холмы, черную, теплую землю.

Мы смеялись, мы орали каждый на своем языке, мы гладили добрый спасительный металл. Мы дарили друг другу часы, монеты, шапки, рукавицы, авторучки, взмокшие смертельным синим потом. А вокруг сиял нежданный, как подарок, синий, зеленый день. И не было нисколько, ни капельки, нигде ничего белого, ни зернышка, ни крошки белого цвета, ни крупинки, ни пятнышка. Волшебная картинка, детский сон.

Мы прыгнули через океан. Мы опустились на суверенной территории Соединенных Штатов.

Потом… что было потом.

Антарктический лайнер сел на частном аэродроме. Около нас металлические птички были, как игрушки.

По словам командира получалось так: надо ждать появления властей, заправки горючим, полета на федеральный аэродром. Если учитывать погоду, перелеты, заправку, мелкие формальности, самолет сможет уйти в Антарктиду не раньше будущей среды.

Пилоты вынесли пакеты, банки с наклейками, виски. Мы легли на траву, пили одну бутылку, по кругу, закидывая голову к ослепительным небесам.

Почему в Антарктиду? Я больше не могу в белое, холодное, хочу домой, туда, на восток. А мой чемодан? Какие формальности применят к нему?

Я не думал о том, что будет, я не знал, что в таком случае делают.

Мой Американец кипел:

— Прыгнули, а! Вырвались! Ребята, едем ко мне. Отпразднуем. Тут недалеко, ерунда, восемьсот километров. Приглашаю всех.

Малахитовые пригорки, синие дали, вино и солнце пьянили нас.

Двое зевак в оранжевых комбинезонах шли к нам. Нарядные, как тропические жуки, маленькие самолеты-цыплята вокруг нашей громадной оранжевой наседки — все это как разлив эмалевых красок, дневное сияние разноцветных лучей.

— Едем ко мне! Я мигом найду аэро! К черту визы, мистер Магнитолог! Вы мой гость. Едем! А то нагрянут власти, журналисты… Едем. Ребята без вас не полетят, верно, ребята? Едем?

А в захмелевшей спасением душе моей звучало: «Близко Лахома! Понимаешь? Близко! Лахома, Лахома…»

В мире все казалось чудесно простым и легким. Поеду, вернусь, полечу. Мы так привыкли к невиданным расстояниям, а тут восемьсот…

— Едем! Я тысячу лет не был дома! Я мигом найду самолет, — уговаривал Американец.

— Едем, — сказал я.

Во сне кадры меняются, как заверяют врачи, с удивительной быстротой. В одно мгновение полжизни можно посмотреть.

Мы летели в нарядной мягкой бабочке. Вел бабочку веселый, румяный владелец аэродрома, в оранжево-глянцевом комбинезоне, как ветеран-антарктидец.

Я крепко держал на коленях мой чемодан.

Мимо нас к аэродрому прошел гремучий военный вертолет.

2

В сорока с небольшим километрах от города стоит коттедж Американца. В комнате, где я пишу, старинная смешная мебель — последний крик индустрии спален, кухонь, гостиных и прочих домашних апартаментов.

Камин электрический. В нем загорается рубиновым светом пластмассовый уголь. Нажмешь кнопку — слышны треск огня и гудение ветра в несуществующем дымоходе. Я сам включал, но погода стоит очень теплая, камин пока не нужен.

В решетке над камином — вентиляция, четыре кнопки. Нажмешь одну — в комнате прохлада, нажмешь другую — здорово пахнет сосновым лесом. И опять фокус: нажми соседнюю кнопку — слушай, как шелестит густой сосновый бор и стучат по стволам дятлы, чирикают, свистят птахи, даже кукует кто-то. За окном редкие платаны в садике, а тут первозданный лес.

Четвертая кнопка — соленый морской воздух, пахнут йодом выброшенные в песок водоросли. По желанию тут же будет гул прибоя, шорох пены.

А на кухне шипят вакуумные сковородки, жужжат таинственные аппараты, по дому плывет запах кофе, печенья, ванили, жареного, с луком барашка, маринованных огурцов, красного перца — домашний запах, на этот раз не фальшивый. Там колдует не очень старая негритянка — прислуга и одновременно сторож Американца.

Вчера, когда мы позвонили у калитки, она выбежала к нам, сияя белозубой радостью, чуть не плакала.

— Хозяин?! О, мистер! Как вы загорели! Как вы помолодели! Наконец-то вы у себя дома. Какая радость! Какая радость, о боже!..

Потом она дала нам похожие на ковер мохнатые простыни.