Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей

Мартин кивнул, хотя понятно было не всё. Он побоялся показаться ведьме глупыми или, что ещё хуже, невнимательным. Да и речь шла о вещах сложных. И пережил Мартин за последнее время слишком многое, хоть немалую часть дурных приключений позабыл.

И вообще, что греха таить: рядом с Геллой сложновато было ясно мыслить. Всё тянуло подумать о греховном. Между тем ведьма продолжила.

— Вы, человеки, видите нас созданиями Тьмы. Противниками Света. Это очень примитивные категории, годные лишь для неспособных понять истинную суть вещей, но если вам так проще… пускай. Настоящая беда наших краёв не в том, что есть Тьма — а в том, что со Светом нынче стало непросто. Ночь не виновата, если в доме кончились свечи. Тот, кого вы зовёте Творцом Небесным, хоть он не заслуживает столь громкого титула, давно молчит. Не замечал, сколь бессмысленны стали молитвы? Многие корят себя — дескать, они недостаточно праведны, не верят истово, неправильно Творцу Небесному поклоняются… глупости. Нам он тоже не отвечает.

Мартина глубоко поразили эти слова. Его вера в Творца Небесного давно начала рассыпаться: да что там — бросив крестик в огонь, юноша так или иначе её отринул. Но изменить вере — это одно. Признать же нечто подобное… что значит — Творец Небесный молчит? Выходит, его просто нет? Но ведь бог умереть не может. Или может?

— Не могу сказать, Мартин, что я сама по Творцу Небесному сильно скучаю. Однако в чём штука: силы, которые меняют сущее, так или иначе проявят себя в положенное время. Наши проблемы им безразличны. Дождь ведь не станет ждать, пока ты залатаешь крышу? И это угроза. Очень большая угроза: если порядок и так-то зыбкий, невесть во что он способен обратиться за порогом перемен. Поэтому то, что вы считаете «тёмными силами», чувствует себя… неуютно. Очень неуютно, Мартин. Всё идёт совершенно не как должно, и мы стараемся это исправить. Увы, наши силы ограничены пределами установленного порядка. Человеки не смогли бы так легко разделить Свет и Тьму, не будь те связаны определённым образом. Чтобы настала ночь, должно закатиться солнце. А иначе новый день не придёт! Вот о чём речь. По нраву это вашей Церкви или нет, но мы — часть Порядка. И помним об этом куда лучше паладинов, жгущих деревенских девок почём зря. Чего-то мы не можем сделать, а чего-то делать просто не должны — иначе выйдет только хуже. Потому мне приходится говорить с тобой, с Тиберием, с прочими… Хорошо, когда с человеками не приходится лишний раз разговаривать. Но иногда нужно направлять их, даже если естественный твой удел — морочить.

Звучало пугающе донельзя: ничуть не слабее слов о конце времён в Святом Писании. Но как Гелла верно отметила, там всё объясняли предельно ясно. Любой деревенский дурачок, даже не умея читать, уж проповедь-то поймёт. Тут — увы.

— То есть, что же… мир в опасности?

— Не могу судить обо всём мире. Всё мироздание — не моя забота: я ведь говорила, оно устроено очень сложно. Лес Орфхлэйт — место очень особенное. Таких в мире немного. Мы здесь живём издревле, потому что так положено. И заботимся не обо всём мире: лишь о его части. Не хочу тебя лишний раз пугать, однако Великая война покажется ерундой в сравнении с тем, что может выйти теперь. Никто рад не будет. Ни королевства на месте Старой Империи, ни гвендлы, ни даже те, кто живёт по ту сторону Орфхлэйта. И мы тоже не будем. И даже тот, с кем ты говорил, не порадуется. Улавливаешь эту иронию? Тьме выпало сберечь устоявшееся от того, что может оказаться ещё хуже. Так бывает. Ты ведь читал про разные войны: не всегда на последнем рубеже стоят хорошие человеки. Чаще всего на последнем рубеже хороших мало.

— Значит, эти силы… силы перемен, если я верно понял… они враги?

— Не совсем. Человеки, вы такие… человеки: Свет-Тьма, друзья-враги… Это не вражда. Не будет смысла в Свете без Тьмы, я уже объясняла. Порядок без перемен тоже смысла не имеет: это уже не порядок никакой, а болото. Неужели так трудно понять?.. Всё устроено как устроено: лишь бы работало. Ради этого нам предстоит бороться, понимаешь? Чтобы ветер перемен гнал колесо по дороге дальше, а не опрокинул.

Мартин совсем запутался, и Гелла почувствовала это. Она нежно коснулась ладонью его щеки.

— Ладно, не переживай. Ты ещё во всём разберёшься. Когда время придёт.

Мартин совсем не чувствовал себя в силах разобраться. Он оказался в полном смятении от таких откровений — а в ещё большем от непонимания, ради чего с ним ведут подобные разговоры. Ну почему именно с ним?

Мартин отвернулся, потому что побоялся расплакаться. Гелла обняла его.

— Так уж сложилось, милый Мартин: тебе предстоит тащить на плечах многое. Вместо человеков покрепче, которым стоило бы этим заняться. Но кто-то ведь должен, правда? Иногда бремя ложится на случайного человека. Иногда герой кажется слабым, даже самому себе — но лишь поначалу. Ничего не напоминает? Да: уверена, ты в книжках читал о подобном. Ничего не бойся. Человеки любого, кто капельку сильнее них, готовы представить всемогущим. Даже полководца или короля — что говорить обо мне или ком позначительнее? Ах, кабы и правда было так! Но увы. Среди человеков нет всемогущей власти: почему они решили, будто таковая имеется выше? Ума не приложу. Но раз готовы верить — для нас это хорошо.

Они говорили ещё очень долго. Говорили обо многом. Мартин Мик по-прежнему понимал далеко не всё, но перестал из-за этого волноваться. Он осознал: понимать всё не требуется, особенно в начале пути. Ведь Церковь тоже предлагала прежде всего поверить. Идти верой, но не видением.

И теперь происходило почти то же самое.

Глава 12

Мало на свете более отвратительных ощущений, чем когда пьёшь и не можешь опьянеть. По крайней мере, так думал Робин Гаскойн. По крайней мере — сейчас. В чертоге было темно. Раньше на столе горели свечи, но сейчас они потухли, а зажигать заново недосуг. Бутыль ишке, обжигающего горло, юный рыцарь видел и так — в свете камина. Наливай да пей.

То ли это ишке пролился на руки, то ли никак не отпускало липкое ощущение давно отмытой с них крови. Робин, сгорбившись, сидел за столом в нижней рубахе — но не сняв с ног латной защиты.

В одной ладони молодой Гаскойн держал серебряную чарку. В другой — рукоятку меча, пребывавшего в ножнах. Бесполезный клинок, сжимаемый по привычке. Ощущение бессилия — особенно отвратительное, когда уже привык быть сильнейшим из окружающих. Пустота и отчаяние.

Рыцарь не видел вошедшего в зал, но узнал отца по тяжёлым шагам и кряхтению. Да прислуга и не решилась бы показаться здесь — служанку Робин со злости едва не ударил. А женщины из их семьи давно спали. Юноше уснуть не грозило: забыться разве что.

Отец какое-то время молча стоял за спиной Робина. А затем стукнула об столешницу вторая чарка.

— Плесни-ка и своему старику.

Барон сел рядом, и они выпили, не чокаясь. Потом сделали это ещё раз. Лорд заговорил первым.

— Вижу, повод есть. И у меня тоже: много людей погибло за эти дни. Сир Киаран тяжело ранен: Творец Небесный ведает, выживет ли. А сира Вилфорда Винслоу больше нет.

Робин Гаскойн уже слышал странные и страшные известия из Колуэя. Казнь очередной ведьмы не кончилась ничем хорошим. Кончилась даже хуже, чем некоторые прежние — что оборачивались деревенскими погромами. Но о судьбе Колуэя сейчас как-то не думалось. Ответ юноши касался сира Вилфорда:

— Туда и дорога. Он был подонком.

— Он был нашим подонком, сынок. Тебе ещё предстоит научиться оценивать людей так, как это делают лорды и полководцы, а не простые рыцари. Потому как самому суждено стать лордом и полководцем. Наш удел — война, а новая рано или поздно случится: вряд ли на твоём веку суждено лишь мирное время. Когда возьмёшь первый вражеский город и потребуется навести в нём порядок, ты сразу поймёшь, чем хороши подобные люди. У сира Вилфорда было много пороков, но имелись две главные добродетели вассала: верность и исполнительность. Ему я мог уверенно поручать вещи, о каковых большинство рыцарей и не попросишь. За это я его ценил. Подонок, говоришь? Может быть. Но этот подонок отдал жизнь за Гаскойнов.