Введение в историческую уралистику - Владимир Напольских

Примерно с начала второй половины II тыс. до н. э. начинается и постепенно нарастает, достигая максимума в I тыс. до н. э., проникновение в Прибалтику (и во внутренние районы Финляндии — см. выше) культуры ложнотекстильной керамики, которая представляет собой здесь новое явление, явно связанное с влияниями и миграциями с востока, из районов Верхнего Поволжья [Моора 1956:76—77; Янитс 1959:349—351; Турина 1961:158—164; 1963:200—203]. В середине и в конце I тыс. до н. э. влияние этой культуры, точнее — влияние с востока выросшей из той же общности культур ложнотекстильной керамики в Верхнем Поволжье дьяковской культуры — распространяется вплоть до западных районов Латвии и эстонских островов (городища Кландюкалнс под Ригой, Иру под Таллином, Асва на о‑ве Сааремаа), причём сохранение фольклорной традицией местного населения памяти об этих городищах может указывать на реальную этническую преемственность от их создателей до исторических прибалтийских финнов [Моора 1956:79—84].

Почти одновременно с началом развития в Прибалтике культуры ложнотекстильной керамики (в последней четверти II тыс. до н. э.) начинается широкое распространение с юга на север и северо-восток в Прибалтике (до Ильменя, Приладожья и южной Финляндии) культуры штрихованной керамики, с создателями которой, в конечном счёте, связано формирование восточных балтов [Граудонис 1980; Васкс 1991:108—114].

Таким образом, в первой половине I тыс. до н. э. на севере Восточной Прибалтики после целой серии миграций различных групп, полностью разрушивших неолитическую этническую карту региона и, скорее всего, приведших к полной ассимиляции пришельцами местного постнеолитического населения (кажется, нет никаких свидетельств сохранения традиций культуры типичной гребенчатой керамики где-либо в Прибалтике уже к началу I тыс. до н. э.), имело место тесное взаимодействие в основном трёх этноязыковых компонентов: скандинавского (создатели культуры каменных курганов с ящиками, скорее всего — носители прагерманских, восточногерманских или древнескандинавских диалектов), южного (культура штрихованной керамики, предки восточных балтов) и восточного верхневолжского (культура ложнотекстильной керамики — дьяковская культура). Именно в результате их взаимодействия складывается в этот период в основном на территории Эстонии культура каменных могильников с оградками (нем. Tarandgräberkultur) [Laul 1982:18], в последние века до н. э. — первые века н. э. распространяющаяся и в северной Латвии и на юго-западе Финляндии [Васкс 1991:106—107; Salo 1968] в связи с чем можно говорить о формировании в первые века н. э. ареала прибалтийско-финских языков[35] и балтско-финской этнической границы в Латвии. Значимо при этом, что сложение сопровождается распространением ложнотекстильной керамики, например, на севере Латвии, где она в этот период вытесняет штрихованную керамику [Васкс 1991:107, 117—118], а первые железные изделия культуры каменных могильников с оградками в Финляндии и Эстонии копируют бронзовые формы меларских кельтов, характерных для ранних памятников культур ложнотекстильной керамики (см. выше) [Salo 1968:237]. Эти обстоятельства указывают, по-видимому, на сохранение в эпоху раннего железного века восточной доминанты в культурном развитии севера Восточной Прибалтики, подобно тому, как это наблюдается на севере Фенноскандии, и на то, что носителями этого восточного влияния здесь, на юге, были племена культуры ложнотекстильной керамики, в которых, судя по всему, следует видеть население, говорившее на начальном этапе (вторая половина II тыс. до н. э.) на языках финно-волжской общности, а на более позднем этапе — на диалектах прибалтийско-финско-саамского и прибалтийско-финского праязыков [Sedov 1980:429—438; Седов 1990:90—91; Luho 1968:56—57].

Во всяком случае, бесспорно, что из названных выше трёх основных групп, взаимодействовавших на севере Восточной Прибалтики в эпоху поздней бронзы — раннего железа, только с носителями культуры ложнотекстильной керамики можно связывать генезис прибалтийско-финских языков (см. также в разделе V о соответствии этой модели реконструируемой картине взаимодействия балтских, германских и западных финно-угорских языков).

Есть основания думать, что восточное влияние и сопровождавшийся им сдвиг этнических границ начала железного века не были каким-то особым беспрецедентным явлением в этнической истории Восточной Европы, но стали завершающим звеном в цепи событий, связанных с влияниями или проникновениями восточных групп в лесной зоне на запад вплоть до Восточной Прибалтики и Фенноскандии. С наибольшей вероятностью реконструируемым эпизодом такого рода в более раннюю эпоху было широкое распространение в конце III тыс. до н. э. на севере Восточной Европы вплоть до Приладожья и западной Финляндии памятников, которые А. Х. Халиков находил возможным просто включать в круг гаринско-борских, и возникновение на юго-западе Финляндии группы памятников типа Пюхеенсилтя, керамика которых весьма близка гаринско-волосовской («синдром Пюхеенсилтя» в терминологии финских археологов) [Chalikov 1986:38, 44—49; Третьяков В. П. 1969; Мейнандер 1982:11]. Едва ли случайно, что находки в Финляндии (Ylistaro) полозьев нарт, изготовленных, в отличие, например, от мезолитических находок такого рода, из древесины сибирской кедровой сосны, датируются именно последней четвертью III тыс. до н. э. [Indreko 1964:194—195]. Можно, по-видимому, полностью солидаризироваться с С. В. Кузьминых, писавшем: «Вживление ананьинско-текстильных групп населения в палеоевропейскую и балтскую [и германскую! — В. Н.] среду на северо-западе и севере Восточной Европы и в Финляндии венчало тысячелетний процесс инфильтрации в эту среду прауральцев, начиная с культур волосово-гаринского круга» [Кузьминых 1993:82].

Таким образом, общие истоки этнической истории западных финно-угров (финно-волжских народов) связаны с культурами Верхнего и Среднего Поволжья поздней бронзы — раннего железа (время формирования культуры ложнотекстильной керамики) и энеолита (время существования волосовско-гаринской общности).

Сложение в третьей четверти II тыс. до н. э. культуры ложнотекстильной керамики происходило в Верхнем Поволжье и в северной части Волго-Окского междуречья с участием поздняковской, фатьяновской, абашевской, чирковской, волосовской, поздних северных памятников культуры ямочно-гребенчатой керамики волго-окского (льяловского) типа. Ранее всего такая керамика появляется на памятниках поздняковской культуры, распространённой в основном на Нижней Оке (середина II — начало I тыс. до н. э.), которая возникла, судя по всему, как результат экспансии на север группы срубных племён из степного Подонья [Бадер 1970a:59; Попова 1960; Бадер, Попова 1987]. Уже это обстоятельство однозначно указывает на невозможность в данном случае проводить параллель между археологической преемственностью (керамика) и этноязыковой (истоки финно-волжских языков): срубное население степей безусловно было ираноязычным. По-видимому, прав был О. Н. Бадер, считавший, что образование культуры ложнотекстильной керамики явилось результатом сложного синтеза разнокультурных компонентов и «истоков <её> нельзя искать в какой-либо одной культуре» [Бадер 1970a:74—77]; практически близкой точки зрения придерживаются и другие исследователи [Гурина 1963:200—203; Третьяков П. Н. 1966:140]. При этом, очевидно, среди носителей названных выше культур только создатели культуры ямочно-гребенчатой керамики, чирковской и волосовской могут претендовать на роль языковых предков финно-волжских народов.

Практически аналогичная ситуация с проблемой генезиса волосовской культуры. Объединение её в единую гаринско-волосовскую общность с прикамскими памятниками гаринского типа [Бадер 1953; Халиков 1990; Chalikov 1986:49] — сильнейший аргумент в пользу решающего участия в её генезисе восточного компонента, восходящего к волго-камской (хуторской) неолитической культуре и в целом — к культурам урало-западносибирского круга [Третьяков 1966:49— ; Халиков 1969; Бадер 1972:25—27]. Ситуация, однако, не так однозначна: во-первых, гигантская территория распространения волосовской культуры (от оз. Ильмень до устья Камы и от верховий Сухоны до низовий Цны) вызывает сомнения в возможности существования на ней единого этнического массива [Крайнов 1987:12—13], существование локальных различий породило даже дискуссию о единстве этой культуры как таковой [Никитин А. Л. 1974; Третьяков В. П. 1975]; необходимость выделения внутри неё отдельных культурных областей, в частности — средневолжской (Марийское Поволжье), очевидна. Во-вторых, этнокультурная ситуация в Среднем Поволжье в середине III тыс. до н. э. (время формирования волосовской культуры) определялась взаимодействием трёх культурных групп: балахнинской культуры с ямочно-гребенчатой керамикой волго-окского типа, хуторской культуры с гребенчатой керамикой камско-уральского происхождения и весьма интересных памятников с так называемой накольчатой керамикой, создатели которых, в отличие от создателей первых двух групп памятников, не были аборигенами лесной зоны, но являлись пришельцами откуда-то с юга (Подонье, Нижняя Волга — ?) и были, видимо, знакомы со скотоводством; сложение средневолжского варианта волосовской культуры происходило при взаимодействии всех этих групп [Никитин В. В. 1993] (ср. близкую точку зрения в [Третьяков В. П. 1969b]). Нельзя, вероятно, не учитывать и участия в формировании верхневолжского варианта волосовской культуры местных племён — потомков создателей ранненеолитической верхневолжской культуры [Крайнов 1981; 1987:25—28], хотя принять гипотезу Д. А. Крайнова о происхождении волосовской культуры в целом от верхневолжской, особенно в её этноисторической части (соотнесение верхневолжцев и волосовцев с прямыми языковыми предками балтов и славян), едва ли возможно. Бесспорным будет, пожалуй, заключение о том, что в сложении волосовской культуры приняли участие как минимум два лесных неолитических компонента: волго-камский (хуторская культура) и волго-окский (культуры с ямочно-гребенчатой керамикой волго-окского типа), при этом развитое волосово обнаруживает безусловную близость к выросшей на волго-камской основе гаринской культуре (см. выше), а его распространение во II тыс. до н. э. в Волго-Окском междуречье выглядит как явный приход нового населения, вытесняющего носителей культуры с ямочно-гребенчатой керамикой [Третьяков В. П. 1972:119].