Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Дмитрий Васильевич и Антонина Ивановна (урожденная Гуаданини), родители Василька, в семейном кругу называли друг друга Крокодилом и Крокодилицей, а сына – Пухом или Пушком. Как читатель уже знает, дядя Дима, несмотря на близкое родство, был первым мужем моей матери; его мать, Екатерина Градовская, и его отец тоже были родственниками по материнской линии. Григорий Градовский, отец «тети Кати», как называла ее моя мама, был известным публицистом, знал Толстого, Достоевского, Лескова; он печатался в шульгинском «Киевлянине», где, скорее всего, и познакомился со своей женой Евгенией Поповой, сестрой матери В. В., Марии Константиновны. Градовский был либералом и, перебравшись в Петербург, прославился своим гражданским пафосом и борьбой за свободу печати[299]. Мать Василька была сестрой моей бабушки, Нины Гуаданини, второй жены моего деда Билимовича.

Антонина Ивановна Гуаданини (конец 1920-х)

Дмитрий Шульгин (1935)

В очередной раз не удивлюсь, если читатель запутался в хитросплетениях родственных связей, но, как я уже писала, они типичны для нашей семьи. Близость в семействе Шульгиных поддерживалась не только любовными и идеологическими, но и собственно семейными связями, создававшими тесный, закрытый мир.

В семье В. В. у каждого было прозвище: для детей В. В. был Бибом, Бибищем и Бибисусом, Екатерина Григорьевна – Му, сына Диму она называла Принцем Карлючим (Prince Karlutchy), а он ее – Музичкой. Мужа она звала Боб, Бобик и Бобочка[300]. В письмах к отцу Дима подписывался «твой Боцман». Моя мать этот стиль не любила и называла шульгинскими «выкрутасами». Мне кажется, что он также способствовал образованию того закрытого, сокровенного семейного мира, который их и пленял, и сковывал. Дима и В. В. из него бежали, правда, только во второй части своей жизни – сын женился на американке, которую, однако, научил русскому языку.

Как читатель тоже уже знает, В. В. любил фантастические сюжеты, распространив эту любовь на свою публичную деятельность: он писал исторические романы из жизни вымышленного князя Воронецкого, а один из его эмигрантских рассказов назывался «Нечто фантастическое». Любовь к фантазированию унаследовали и его сын, и внук.

Дядя Дима с ранней юности хотел быть моряком (отсюда – «твой Боцман»). В эмиграции он закончил Морской кадетский корпус в Бизерте (Тунис, в те годы французский протекторат), затем с помощью В. А. Маклакова[301] поступил в военное училище Сен-Сир, располагавшееся неподалеку от Версаля, – его, между прочим, закончил Шарль де Голль. Романтической мечтой Димы был Французский иностранный легион, но в 1928 году там было слишком много русских эмигрантов, и его не приняли.

Его первой любовью была молодая поэтесса, дочь Константина Бальмонта, жившая в Париже. Они даже собирались пожениться, хотя В. В. был против этого брака. На радость отцу и к огорчению сына, Мирра передумала. (Ее назвали в честь Мирры Лохвицкой, в которую Бальмонт еще в России был влюблен.)

После неудачи с Иностранным легионом Дима вернулся в Югославию и кончил Белградский университет. Вместо рискованной экзотической профессии легионера ему пришлось избрать штатскую профессию инженера-строителя, хотя любил он другое: мореплавание и быструю езду на велосипеде. Мама рассказывала, что, живя у В. В. в Сан-Рафаэле (Лазурный Берег), они объездили весь юг Франции, и автомобилисты приветствовали их за лихую езду. Об их гонках втроем вспоминал и сам В. В. в письме к маме из СССР, написанном после освобождения из тюрьмы. В том же Сан-Рафаэле В. В. с сыном построили лодку, на которой собирались плыть в Северную Африку! Такими Шульгины были авантюристами; пусть эта мечта, подобно многим другим, не осуществилась – главное было жить фантазиями. И в юности, и зрелым уже человеком В. В. делал байдарки и плавал по рекам юго-запада России, а затем – Сербии. Узнав, что я еду в Киев, Василек попросил меня поискать в семейном архиве рисунки этих байдарок – вдруг они сохранились!

Письма В. В. к сыну в начале 1930-х полны темой мореплавания. Он пишет о возможности устроиться журналистом на югославский корабль «Кралица Мария»: «С каким восторгом я бы послал тебя вместо себя, но требуют „писателей“. Пока это антре ну»[302]. Живя в Дубровнике, сообщает: «Из морских новостей: вчера под ручку протащили какое-то раненое судно» – и спрашивает сына, правильно ли он решил, как следует себя вести на корабле во время «ужасающей бури». Этому вопросу сопутствует некоторое количество подробностей и морских терминов. Еще В. В. делится впечатлениями о прочитанной им книге некоего Алана Жервье о путешествии по Атлантике[303].

Василек недавно рассказал мне, что после смерти матери они с отцом бросали дротик в карту Америки и ехали туда, куда он попадал. Так они избороздили все Восточное побережье, но поразительно даже не это, а все то же лихачество: когда им нужно было поменяться местами за рулем, они делали это на ходу, причем рискованный маневр предлагал не молодой сын, а пожилой отец, не желавший тратить время на остановку. Дядя Дима не боялся подвергать себя и сына опасности и не думал о полицейских, а сыну такой отчаянный отец наверняка импонировал. Василек говорил, что научился водить машину в двенадцать лет и что отец примерно с тех же пор позволял ему ездить одному.

Выйдя на пенсию, Дима купил старый аэропланчик, дал ему прозвище «Ильюшка» и летал на нем вдвоем со слепой женой, которая читала карту по Брайлю (последнее обстоятельство, скорее всего, легенда, но красивая); иногда с ними летала их ворона в клетке. После смерти тети Тоси дядя Дима женился на молодой американке и любил повторять, что ему повезло: «Сью не видит, какой я старый». Она учила у него русский язык на специальных курсах для слепых в Джорджтаунском университете (Вашингтон), организованных в 1959 году при участии ЦРУ в рамках профессиональной подготовки инвалидов. Слепые, изучавшие русский язык, должны были заниматься «прослушкой». Сью работает до сих пор, но не на разведку; она – социальный работник, помогающий слепым.

Василек подрабатывал на этих курсах. В 1961 году университет посетил президент Кеннеди и, знакомясь с Васильком, спросил, какое у него гражданство. Василек ответил, что ждет официального присвоения американского – и ждать ему еще восемь месяцев, пока очередь не дойдет до буквы S (Schulgin). Президент обещал посодействовать ускорению этого процесса; Василька вызвали через две недели, и он получил гражданство вместе с новоиспеченными американцами на букву L: такую роль сыграл Кеннеди в жизни шульгинского семейства. Васильку тогда было восемнадцать лет; в этом возрасте эмигрант имеет право на соискание американского гражданства отдельно от родителей.