Викинг - Эдисон Маршалл

И люди бились с противником, которого никогда раньше не видели, и на которого надо было обрушить всю свою ярость, потому что убить врага — значит выжить самому. И хёвдинги, узнавая лордов по дорогому оружию, дрались, пробиваясь сквозь вражеские ряды, чтобы сразиться с ними. Люди падали к их ногам, мертвые, раненые, оглушенные, кто молча, кто с криком или предсмертным хрипом. Звенела сталь сталкивающихся мечей и гулко гремели щиты. Но самыми страшными были звуки ударов боевых топоров по железным шлемам, хруст разрубленных костей и плоти.

Я мельком увидел громадного Рольфа, который бился своей секирой с английским гвардейцем, вооруженным мечом, и еще каким-то ратником, а у его ног уже лежали мертвые тела врагов, но когда мне удалось посмотреть на них еще раз, все трое уже были мертвы. Я увидал, как враг отрубил кисть Эрику Шутнику, и подумал, что ему уже не до веселья. Но даже теперь у него нашлась шутка. Он направил обрубок в лицо своему противнику, а когда фонтан крови ослепил его, Эрик подхватил свой меч левой рукой, разразился диким хохотом и проткнул англичанина. Еще двое врагов отшатнулись от неистового воина, но Эрик успел зарубить их прежде, чем сам пал мертвым.

Натиск врагов разорвал наши ряды, но мы сомкнулись вокруг них, словно волки вкруг овечьего стада, и из этого стального кольца ни один из них не вышел живым. Но вся дружина с «Хельги», первого корабля, который последовал за мной в этот поход, была отрезана от нас. Но еще до того, как мы пробили строй копейщиков, пытаясь выручить их, они упали мертвыми на вал из убитых ими врагов. Павел, которому я дал щит и копье, человек, выживший когда-то в сарацинском плену, проколол вражеского воина с тяжелой секирой, который хотел взять меня в плен сзади, но и сам упал, пробитый, с мечом, застрявшим в ребрах. И пока владелец меча пытался вытащить свое оружие, я свершил скорую месть.

Битва продолжалась, я уже начал чувствовать жар, возникший сперва в затылке, а потом распространившийся по всей спине. Этот жар заполнил все мое тело и душу чувством наслаждения, какое бывает от любви, и я начал драться с такой яростью, что мои противники дрогнули.

Я услышал свой собственный крик: «Один! Один!», и прорубаясь к могучему эрлу со щитом, обитым золотыми гвоздями. Он командовал крылом вражеского войска, и я так и не понял, как и когда он упал. Когда же я вновь пришел в себя, меня укрывал щит, а солнце уже село.

Тогда я понял, что нашел дорогу берсерка.

Из шести тысяч викингов, вступивших в бой, пало около трех тысяч, вдвое уменьшив наше войско. Хотя мы перебили больше половины, их ряды пополнялись вооруженными отрядами из города. Наши боги были бы рады, если б мы дрались и погибли все, и валькирии бы спустились унести души героев, но душу мою отягчал вес трех тысяч оставшихся, и я должен был выбирать между двумя страшными решениями.

Первое — испить горькую чашу и бежать. Тогда за нами погонятся кровавые пчелы и будут жалить нас; многие наши воины падут, мы заплатим кровавую плату, и в конце концов я тоже лягу среди убитых. Второе — попытаться прорваться сквозь вражеские ряды, бросив драккары. Те, кому суждено пасть, не будут убиты в спину, но зато ран будет гораздо больше. Те, кто должен прикрывать наши спины, не останутся на берегу драться и сдерживать врага, зная, что корабли уйдут и с ними не будет их хёвдинга. Напротив, они будут биться с большей яростью, видя, что их вожди дерутся в их рядах.

Мои мысли о выборе были внезапно прерваны. Из облаков пыли за рекой показалось свежее войско, набранное, бесспорно, Осбертом на севере. Оно опоздало к битве, но пришло вовремя, чтобы довершить наш разгром. Мысли о позорном отступлении были забыты, хотя гибель была неотвратима. И даже самый большой тугодум среди норманнов почесал свою голову, беспокоясь о том, что его вши скоро станут бездомными. Он мог ни о чем не думать и драться, драться, драться, пока не будет убит.

Но прежде, чем мы воззвали к Одину в жарком порыве, ободрение и радость в английском войске куда-то исчезли. Вновь прибывшие, одетые и вооруженные, как англичане, почему-то вдруг выкликнули имя Одина и, ступив на поле, принялись на каждом шагу лить английскую кровь. Из-за щитов раздалась грозная песня Северного ветра, а сталь воинов была северной холодной сталью.

— Нет нужды убивать их дальше, — перекрывая грохот боя, проревел Оффа. — Этот лик напутает их до смерти!

В синем небе поднялось солнце и маленькие облачка засверкали, как раковины только что выловленных устриц. Птичьи горла зазвенели песнями, пчелы собрали уже половину своего нектара, летний ветерок шелестел листьями дубрав.

Я спал на палубе, среди соратников и старых друзей. Большинство моих снов было о Моргане, которая спала на носу корабля, порученная опеке Китти. Она собиралась уйти вместе с братом Годвином, когда он сможет исполнить все положенные похоронные обряды над королем Аэлой. Они должны были вернуться в Уэльс ко двору ее отца под охраной Хастингса. Когда я удивился этому, Китти сказала, что он уже отдал приказ. И это было лишь одним из напоминаний о том, что он — главный.

Сотня кораблей, которые он привел вверх по реке, стояли вокруг моих десяти. Около семидесяти из них были старыми товарищами «Гримхильды» по походу на Рим. И в хаосе страхов и надежд, теснившихся в моем мозгу, было одно поистине радостное зрелище. Это был «Огненный Дракон». Он приближался. И когда драккар подошел на расстояние полета копья, мы услышали чистый, далеко разносящийся голос Хастингса, который приказал гребцам браться за весла, а затем обратился ко мне.

— Оге Кречет! — позвал он.

— Да, Хастингс Девичье Личико.

— Прикажи своим людям взять гроб Аэлы и пустить его по реке вслед за мной.

Он говорил так, словно отдавал приказ. Это было его право с самого начала. Он и его братья Ивар, Хальдван и Бьёрн стояли во главе всех викингов, вторгнувшихся в Англию, тогда как я был лишь проводником. И это знали все.

— Да, — ответил я.

— Если Голдвин, монах, хочет отправиться с тобой присмотреть за душой Аэлы, можешь позволить ему, — продолжал Хастингс.

— Мы заберем его тело в город для Эгберта.

— Я не знал, что Эгберт здесь.

— Он встретил нас возле Тайна и приплыл сюда с нами. Он поможет стране утихомириться, а мы сделаем его игрушечным королем. Я встречусь с тобой на его корабле.

— Ладно.

— Захвати с собой Алана, свою Вёльву и, конечно, Моргану. Есть дело, касающееся их всех. Да, и прихвати своего глухого.

Он отдал приказ гребцам, и мокрые лопасти засверкали в скором беге. Я спустился на берег, куда уже дюжина моих людей вытаскивала гроб. Священники, которые со вчерашнего утра ждали возможности забрать тело в храм, спокойно наблюдали за происходящим, лишь изредка касаясь своих серебряных распятий, но зато многие викинги хватались за обереги и амулеты. Брат Годвин окликнул меня.

— Оге Дан!

— Да.

— Я слышал слова Хастингса, и я иду с вами.

Пока мы поднимались вверх по реке, я не пытался оценить события, грянувшие так быстро. Поскольку они не были мне подвластны, мой разум предпочел выбрать и остановиться на событиях прошлого, многие из которых были чудесными, и все привели прямо сюда, к сегодняшнему дню, избавив меня от объяснений сожалений. Мое сердце билось легко, не чувствуя тяжести. Но из моих друзей лишь Куола не терял присутствия духа, он явился свое любимое место — на нос, — откуда все прекрасно видел. Моргана была бледна, и глаза ее запали. Глаза же Алана ярко горели, словно он настраивал свою арфу, Кулик выглядел так, будто начал вдруг говорить и слышать. И лишь на глазах Китти лежала, словно смертельная пелена.

У берега, в тени крон нескольких дубов, стоял корабль Эгберта, а борт о борт с ним — «Огненный Дракон». Мы встали напротив. Люди Эгберта, многие из которых были моими старыми друзьями, теснились в основном посреди корабля. Хастингс стоял за навесом вместе со своим кормщиком, Эгбертом, двумя женщинами в черных платках и еще одним юношей с острым лицом, чье имя я никак не мог вспомнить.

— Оге, поднимитесь все к нам на борт.

— Иду. Я привел всех, кто еще со мной, — ответил я. — Берта обручена и ее увозят.

— Может статься, увезут кого-то другого — хорошего спутника в долгой поездке. Но сомневаюсь, что он обручен.

— Кто бы это мог быть? — спросил я.

Остролицый парень ответил высоким пронзительным голосом:

— Оге, ты прекрасно знаешь…

— Придержи язык, шут! — приказал Хастингс. — Пока я не велел вырвать его.

Только тогда я узнал в парне дурака Аэлы, которого видел смешно одетым в тот день, когда привез Рагнара на его встречу со смертью. Тогда он был разряжен как лорд.

Я еще мог далеко прыгнуть, нырнуть поглубже и уплыть подальше под водой. И тогда бы я смог сбежать, или утонуть. И казалось, что я волен совершить это, но душа моя смеялась над столь глупой фантазией, а вот Китти чуть не плакала. Не в этом было мое предназначение. И Алан знал это — по его глазам было видно. Хастингс смог бы объяснить это лучше любого из нас, но поскольку мыслил он не как норманн, то просто не понял бы меня, и я не свернул со своего пути — пусть боги видят.