Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вперед! Быстро на позиции, до второго залпа! – приказывает капитан Айхерт. Солдаты гусиным шагом уходят в ночь. Айхерт со своим адъютантом и батальонным врачом торопятся к блиндажу, в котором должен располагаться командный пункт. На пути им попадаются салазки; на них двое, укутанных одеялами. Доносятся тихие всхлипы. В двоих солдат, тянувших сани, попали. Один не шевелится; из головы у него торчит осколок. Другой чуть приподнялся, опершись на руки. Он протяжно стонет и не может встать. Адъютант и медик поднимают его и тащат в убежище; он кричит от боли. Следом капитан тянет салазки. Позади гремит еще один взрыв, мимо, гудя, точно рой злых насекомых, проносятся осколки гранат. Из блиндажа им навстречу спешит офицер и, даже не поприветствовав их, склоняется над раненым.
– Господи, и Книпке тоже! – шепчет он, помогая затащить солдата внутрь. – Книпке, как же вас угораздило… Вас, старого вояку! И вот так под конец…
Прибывший с Айхертом врач осматривает его.
– Небольшой осколок попал в крестец, – успокаивает он раненого. – Ничего страшного! Через две недели будете снова на ногах!
Книпке бледен как мел, но он мужественно сжимает зубы и умолкает. Глаза его чуть не выходят из орбит.
– Давайте, собирайтесь! – бросает офицер кому-то в темном углу. – Книпке кладем на сани! Проявляйте осмотрительность!
С пола поднимаются двое. В них с трудом можно распознать солдат – они с ног до головы покрыты коркой грязи. Они молча пристегивают ружья и выносят товарища обратно на улицу. Офицеру, обер-лейтенанту, наконец представляется возможность заняться новоприбывшими, смущенно топчущимися и упирающимися головами в чересчур низкий потолок. Его глаза и щеки, как и у всех, впали. На лоб падают черные пряди. Видно, что он давно не мылся и не брился.
– Те двое, что я сейчас послал на улицу, были нашими последними штабными, – признается он. – От батальона почти ничего не осталось! Русские вчера нас добили. Комбат пал, адъютант тяжело ранен… На позициях осталось лишь несколько часовых.
Долговязый капитан, устав стоять скрючившись, присаживается на ящик с патронами и снимает шапку.
– Что ж, теперь ваше положение изменится, – произносит он в ответ.
На полке стоит радиоприемник. Из него доносится далекий, размытый голос связиста, передающего сводки с фронтов – ничего не значащие сообщения о каких-то успешно отраженных атаках. Через равные промежутки времени его перекрывает громкий, наглый голос передатчика помех, назойливо и протяжно выкрикивающего одни и те же слова:
– Гитлеру – смерть!.. Что – творится – в Сталинграде?.. Командование – обманывает – народ!..
– Сколько блиндажей на вашем участке? – спрашивает Айхерт.
– Четыре. Все сооружены в свое время русскими, – отвечает обер-лейтенант, что-то злобно проворчав, выключает приемник, ставит на место крышку и кладет серо-зеленый ящик к прочим своим уже собранным вещам. Капитан в задумчивости качает головой.
– Да уж, нам строить не из чего – дерева нет, – продолжает офицер. – Кроме того, днем здесь даже голову нельзя наружу высунуть. В одного из тех двоих, что на санях, попали, не успел он ступить за порог. Унтер-офицер хотел было втащить его внутрь – и сам схлопотал. Проклятое место!
– Что, больше и впрямь ничего нет? – спросил Айхерт, поигрывая поднятой с пола ручной гранатой. – Ни одного укрытия, имею в виду?
– Окопы, прикрытые брезентом.
Побеседовав, капитан и обер-лейтенант выдвигаются на осмотр позиций. Они осторожно следуют от окопа к окопу, порой преодолевая приличные участки ползком, а порой падая и на несколько минут замирая, чтобы переждать внезапные вспышки сигналок и пулеметные очереди. Русские оживились; кажется, они чувствуют приток свежих сил на стороне врага. Поодаль мерцает красноватый огонь. В крохотном углублении укрылись четверо солдат, в том числе часовой с наблюдательного пункта “Эрих”, и развели костер.
– Вас никак бес попутал? – возмущенно шикает на них Айхерт. – Последние мозги вышибло? Да тут вслух говорить опасно – все слышно, а они огонь развели! Русские за вами придут – глазом моргнуть не успеете!
Те смотрят на капитана с непониманием и упреком. Ну конечно! Это же новички!
– Да ведь перед нами еще один пост, господин капитан. Разве ж может что-то случиться?
Айхерт грубо одергивает их, призывая к порядку. В блиндаж он возвращается со смешанными чувствами – а вот обер-лейтенант, напротив, воспрял духом.
– До чего же замечательно вновь видеть в окопах жизнь! – ликует командир. Видно, что на него нахлынули воспоминания; он тихо прибавляет:
– А ведь всего три дня тому назад было так же – и вот…
Но грусть быстро улетучивается. Офицер и не думает скрывать, как он рад тому, что уезжает, и взволнованно оглядывает блиндаж, проверяя, не оставил ли чего-то в углу.
– Что ж, ни пуха ни пера, капитан! – говорит он на прощанье, не уставая жать остающимся штабным руку, словно за что-то благодаря. – Надеюсь, вам повезет больше, чем нам!
Айхерт и Бонте молча переглядываются. Они чувствуют, как неотступно приближается неизбежное, и их охватывает страх.
Лейтенант Дирк лично разводит свою роту по окопам. На дне ям – лишь охапка соломы и немного ветоши. Как офицер-зенитчик он не обладает достаточным опытом службы в пехоте, но на фоне этих несчастных созданий, задающих наивнейшие вопросы, он сам себе начинает казаться “стариком”. У солдат в голове не укладывается то, чего от них требуют: прежде и без того приходилось туго, но хоть крыша над головой была и малая толика тепла, а теперь им, оголодавшим и истощенным, в одной только легкой форме, приказывают заползти в ямы и ночевать на улице, сутками не шевелиться, а днем даже головы не поднимать? Лежать и даже не надеяться, что ранение или смерть положат этому конец? Но такого ведь быть не может! Это уже не война, а самое настоящее убийство, бессмысленная бойня!
Его беспардонно тянет за рукав невысокий тощий артиллерист.
– Господин лейтенант, – шепотом спрашивает он, – правда же, Гитлер этого так просто не оставит? А он вообще знает, что тут творится? Надо бы, чтоб кто-то доложил ему, что на самом
