Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

— Не бойся — я только сниму мерку для маски. Селкет говорила, ты хочешь пойти с нами в город. Для этого нужно сделать обличье, — сказал Железный господин, а затем опустил ладонь и снова откинулся на подушку. Скрипнули сжатые зубы.

— Мо… может, мне позвать Сиа?

— Не надо. Ты тоже можешь идти.

— Но… — я запнулся, не зная, что сказать, — с одной стороны, мне очень хотелось бежать отсюда; но с другой, Железный господин был, несомненно, болен. Не зря же лекарь велел мне остаться и присматривать за ним.

— Со мной ничего не случится, — медленно произнес лха, опять закрывая глаза — будто и не ко мне обращался. — Если я не засну, ничего не случится.

Ненадолго воцарилось молчание; и вдруг я проблеял, содрогаясь от собственного нахальства:

— Хочешь, я расскажу что-нибудь? Например, Сиа научил меня одной загадке: зад волосат, язык — сущий ад!

Не успел я договорить, как сам понял, какую глупость ляпнул; но, к моему удивлению, бог ответил:

— Луковица. Снизу у нее волосы — корни, а сверху — едкие перья.

— Точно! Откуда ты знаешь?

— Это старая детская загадка. Я слышал ее еще в Новом Доме.

— Господин, а ты правда помнишь свои предыдущие жизни, до того, как ты стал… ну, Эрликом?

Лха долго молчал; но вот снова щелкнули четки и раздался глухой голос:

— Да.

— А… что ты помнишь?

— Я могу рассказать тебе; это… поможет не заснуть. Но тогда сядь — рассказ будет долгим.

***

Я привожу слова Железного господина очищенными от всяких примесей, прозрачными, как прирученная вода, — без череды назойливых вопросов, которые я не смог удержать под языком, без шумов ночи, цеплявшихся за гриву, как когти летучей мыши, — так, как они были бы произнесены в закрытых комнатах Перстня, в кругу ближайших учеников-почжутов.

И пусть я не был посвященным шенпо и поначалу не уразумел даже половины сказанного, — но и возница не видит вращение колес, а его повозка все же движется. Читающий эти строки! Не забывай об этом.

***

…до того, как мое Рен распалось на две части, меня звали Нефермаат.

Я был помощником ругпо на этом корабле. Только мы двое — я и ругпо — и хранительница Меретсегер бодрствовали, когда Кекуит отправилась от луны Старого Дома к системе звезды Тубан. Большую часть пути мы преодолели одним быстрым прыжком, но после этого месектет предстояло еще долгие годы лететь сквозь тьму, чтобы добраться до планеты, которая могла бы приютить наш народ.

На что она была похожа? Представь слугу у подножия царского трона. Он не смеет ни шевельнуться, ни оторвать глаз от своего господина; его лицо обливается потом, его спину сводит от холода. Вот какой была та планета: одна ее часть, всегда обращенная к солнцу, пылала, другая — поросла льдом. Ученые ремет надеялись, что на границе между невыносимыми жаром и холодом хватит места для нас.

Но нам не суждено было добраться туда.

На пятый год после прыжка перед носом Кекуит загорелась белая искра, не больше зерна горчицы; с каждым днем она увеличивалась в размерах, превратившись сначала в серебряную монету, затем — в круглое зеркало. Вскоре мы уже могли различить ленты облаков и под ними — черный океан и четыре махадвипы. Ты знаешь их имена, Нуму?

Тут я, припомнив уроки Ишо, отвечал, что на севере расположен Уттаракуру, шлем мира, золотой в лучах солнца; на западе — красный Апарагояна, где с великим грохотом и шумом вырывается наружу подземный огонь; на востоке — белый от испарины Пурвавидеха, поросший дождевыми лесами, и на юге — Джабудвина, засеянный синими камнями. А Олмо Лунгринг находится в самом сердце южного двипа, окруженная неприступными горами. Выслушав это, Железный господин продолжал:

Верно. Хотя восемь веков назад здесь не было ни дзонгов, ни дворцов, ни даже глиняных домов шингпа, мы сразу поняли, что нашли кеми[5]— мир, похожий на Старый Дом. Землю, которая могла принять нас. Поэтому мы с ругпо условились разбудить первую сотню спящих и исследовать ее; после этого Кекуит должна была продолжить намеченный путь.

Тогда это решение казалось верным.

Корабль вошел в тонкие слои Шу. Свет звезд, пройдя сквозь толщу воздуха, померк и стал красным — будто в небе разбросали рдеющие угли. Другие ремет должны были проснуться через шесть часов; а до тех пор я вернулся к себе, оставив Кекуит попечению ругпо, и попытался уснуть.

Но какой-то сон разбудил меня — кошмар, которого я даже не помню. Устав бороться с тревогой, я встал и отправился в командную рубку — но там не было ни души. Хуже того, Кекуит молчала, сколько я ни звал ее. Тогда я спустился к Меретсегер — если корабль был поврежден, хранительница первая узнала бы об этом, — и в ее покоях встретил ругпо.

Его глаза блестели, с губ свисали нити пенящейся слюны; будто слепой, он шарил пальцами по стенам, горящим красными огнями, — движения казались лишенными смысла, но каждое из них отдавалось болью во внутренностях Кекуит. В правой ладони он все еще сжимал сен[6] — оружие, убивающее на расстоянии. В дальнем углу я увидел Меретсегер, черную, как тень. Она была без сознания; за ее затылком блестела полоса крови.

Когда ругпо заметил меня, он закричал:

— Не подходи! Не подходи! Иначе я направлю корабль на землю, и мы все пропадем!

Он выплевывал слова, как непрожеванную пищу, одною рукой направляя на меня оружие, а другой продолжая перекручивать кишки Кекуит. Пол под ногами дрожал; казалось, все вот-вот развалится на части. Я не мог тратить время на то, чтобы усмирять безумца… поэтому я убил его.

Ругпо умер быстро — и все же успел выполнить угрозу. Кекуит рухнула вниз — мне удалось только замедлить падение.

О том, что случилось дальше, знает каждый шенпо: в дыме и пламени боги спустились на землю, небесный дворец увяз в расплавленном камне Когтя, как муха в меду. Раны, нанесенные Кекуит, были глубоки. Даже сейчас, через много лет, ее ядро не может разгореться в полную силу; ей уже никогда не подняться в небо.

Но падение было только началом наших бед. Следом пришла болезнь. Ты наверняка слышал о ней от Сиа: у нее не было имени; от нее не было лекарства. И мы не знали, что делать — покинуть корабль, рискуя выпустить наружу неведомую хворь, или запереться внутри, сделав месектет своей гробницей. Если бы речь шла только обо мне, я бы принял эту судьбу — но страдали другие; меня же болезнь, будто нарочно, обходила стороной. Все же, став новым ругпо, я велел закрыть двери корабля. Мне казалось, лучше пожертвовать тремя сотнями ремет, чем целым миром.

А пока мои товарищи умирали, у подножия скалы, там, где сейчас плещутся воды Бьяцо, собирались племена Олмо Лунгринг. Денно и нощно их старейшины протягивали к небу ладони, красные от хны и жертвенной крови, и призывали своих богов. Разгадать наречия вепвавет было несложно: скоро мы смогли понять каждое слово. Они молились, заклинали — и просили привести к ним отмеченного болезнью, чтобы они могли исцелить его. В конце концов я согласился.

— Почему ты передумал? — хотел спросить я. — Что убедило тебя? Слова колдунов? Жалость к страдающим ремет? Или что-то еще, чего ты и сам не помнишь?..

Но тогда я смолчал; а теперь мне уже никто не ответит.

В первый раз к рогпа отправилось семеро ремет: трое наблюдало, четверо несло носилки с больным. С корабля за нами наблюдали через глаза — ирет. Когда мы ступили на землю, скользкую от жира сожженных жертв, долину будто затопили пестрые волны — черные, рыжие и белые. Это были спины распростершихся перед нами.

Затем вперед вышли ведьмы и колдуны; их языки, вываленные до подбородка в знак приветствия, парили на утреннем морозе; на шеях бряцали ожерелья из нанизанных на веревки ребер — кто знает, чьих? В лапах они держали горящие ветки можжевельника, двойные барабаны и погремушки из копыт оленей и дронгов. Приблизившись, они пустились в пляс, громко вскрикивая и ударяя тлеющими прутьями друг о друга так, чтобы в воздух поднимались искры. Пока они окуривали нас дымом и обдавали огнем, другие вепвавет раскладывали на плоских камнях подношения — и торопливо отступали, подгоняемые наседающей толпой. Скоро перед нами выросли груды даров — самородки золота, серебра и полосатого железа; шершавые куски янтаря размером с баранью голову; бусины из «глазастого» агата; шкуры красных и серых лисиц, барсов и медведей; опахала из хвостов яков; нити речного жемчуга; капалы трех видов — из сухих белых черепов, из высыхающих желтых, из красных, еще сочащихся влагой, с растрепанными гривами и выпавшими из орбит глазами. Внутри этих жутких сосудов помещались куски свежего мяса и горячие потроха, лиловые сердца, отрезанные лапы, носы и языки; рядом лежали веера из хлопка, какими сейчас раздувают костры, и чаши с шецу.