Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

Чего он вообще решил подойти именно ко мне? Решил, что мне можно доверять? Почему вдруг?! Я уже почти проклинал его за то, что он поставил меня в такую двусмысленную ситуацию.

А ситуация была очень серьезной. Речь шла не о дисциплинарках и не о карцере. Слово «террористы», непроизвольно вырвавшееся у Кито, возносило ситуацию на совершенно новый уровень. Таких терминов не применяют к мелким правонарушителям.

Похоже, что сидя здесь, в физической и информационной изоляции, мы понятия не имеем о том, какова сейчас истинная политическая ситуация в Содружестве наций. А между тем она, видимо, далеко от тех идиллических картин, что нам пытаются нарисовать воспитатели. И власти, которым приходится предпринимать серьезные усилия, чтобы удержать контроль над ситуацией, видимо, начинают несколько отходить от принципов свободы и демократии (если только эти принципы вообще когда-то существовали в Содружестве, а не были вымыслом с самого начала — в конце концов один и тот же человек держит здесь власть уже больше двадцати лет).

Впрочем, какое мне до всего этого дело?!

Все, что мне достоверно известно — это то, что из-за каких-то неизвестных мне демонстрантов, которые выступали неизвестно за что или против чего, и, как я полагаю, были быстро разогнаны полицией, невинные парни вроде Шона и Ши становятся жертвами паранойи. Вместо того чтобы отбыть здесь два года каторги и выйти наконец в люди, они сейчас рискуют попасть в еще более серьезные неприятности, которые положат крест на всех их мечтах. Эх, ребята, ребята. Ну почему вы не могли держать язык за зубами?!

Все двадцать минут, пока Кито объяснял, что два ученика, возможно, предстанут перед судом за призывы к массовым беспорядкам и грозился самыми суровыми наказаниями тем, кто вздумает «распространять вредные, лживые и опасные слухи о вещах, которые просто неспособны понять ввиду своей неосведомленности и невежественности», я сидел с остекленевшим взглядом.

Когда куратор плавно перешел на меня и заметил, что крайне разочарован моим безответственным и детским поведением, я подумал, что сейчас он наложит на меня еще какое-то наказание, но ошибся. Кито лишь объявил о том, что мы с Парфеновым отбываем с завтрашнего дня в спецгруппу, и назначил на мое место исполнителя обязанностей старосты (им стал Ральф). Словосочетание и.о., примененное к Ральфу, значило, что Кито решил не смещать меня с должности и по возвращении из карцера меня вновь ждут прежние обязанности.

Я заметил, что Поль, когда куратор оглашал свое решение, сидел с бледным видом, то и дело бросая на Кито несчастные, умоляющие взгляды. Я вдруг догадался (и от этой догадки по моему лицу невольно растеклась злорадная усмешка), что Поль, сдавая нас всех с потрохами, надеялся, помимо всего прочего, заполучить себе должность старосты. Но этой мечте не суждено было сбыться. Кито, несмотря на всю свою зловредность, был рационален. Он никогда бы не наделил хоть каплей власти этого жалкого червяка, трусливого и неуверенного в себе, не имеющего даже намека на лидерские качества, который не имеет среди товарищей ни малейшего авторитета и не сможет поддерживать среди них порядок, как это делаю я, что бы он там ни говорил.

В какой-то момент, когда я взглянул в маленькие, злобные глазки профессора Кито, во мне шевельнулось трусливое желание рассказать о разговоре с Эдвардом и тем самым снять с себя все дополнительные подозрения. Но затем я глянул на Поля и понял, что все лучше, нежели уподобляться ему.

— Думаю, это все. Напоследок еще раз хочу напомнить, что все мы здесь — одна семья. Даже больше — единый организм. Никаких секретов у нас быть не может. Проблемы одного из нас не могут не касаться других, подобному тому, как проблемы с почками не могут пройти бесследно для желудка и кишечника. Мы растем и развиваемся вместе. Именно поэтому молчание о нарушениях, которые вам известны — это серьезный дисциплинарный проступок. Рассказав мне, абсолютно анонимно, о чем-либо подозрительном, вы не только принесете пользу своим товарищам, ступившим не на ту дорожку, но и облегчите свою совесть, убережете себя от дисциплинарного взыскания, сделаете еще один шаг к обретению самостоятельности, сознательности и взрослению…

Как всегда — давит на страх и эгоизм. Я подумал, многие ли еще по примеру Поля могут стать доносчиками. И решил, что многие, раз я сам был в шаге от этого. Далее общаться с Эдвардом я не собирался, ноги моей не будет в его 18-ой комнате, но все же донести на него… нет, я просто не мог.

— Ну и раскричался. Как будто мы все в этом виноваты, — недовольно пробурчал кто-то из товарищей, когда мы чистили зубы перед сном.

Я услышал вокруг еще несколько подобных комментариев, но ничего более существенного никто сказать не рискнул — после устроенной куратором взбучки все были насторожены и подавлены. Я чувствовал себя совершенно измотанным, а мысль о шестнадцатидневном заточении в карцере вызывала у меня почти физическую боль. Но при этом я ощущал какое-то мрачное удовлетворение от сделанного выбора. Я, по крайней мере, не стал таким, как Поль, по прошествии девяти месяцев в этом чистилище — трети от положенного мне срока.

Может, я смогу сохранить в себе что-то человеческое и еще через восемнадцать месяцев?

14 февраля 2078 г., понедельник. 308-ой день.

Вторая «ходка» в карцер, хотя ее длительность была меньше первой, произвела на меня даже более гнетущий эффект. Не знаю, было ли дело в том, что к этому времени истощился весь мой запас прочности, или в этот раз ко мне применили более интенсивную программу воздействия, но увидев дневной свет после семнадцати дней одиночества, на протяжении которых я мог лишь просматривать уроки через свой нанокоммуникатор и общаться с «домовым», я сделался до того шелковым, что Кито долгое время не мог сыскать приличного повода, чтобы выписать мне хотя бы обычный рядовой выговор.

Мне рассказали, что заявление на Ши Хона и Шона Голдстейна так и не было передано в полицию. Видимо, Кито не сумел убедить начальство в необходимости портить статистику, по которой в стенах «Вознесения» не совершается никаких преступлений. Однако им выписали по шестьдесят суток «зубрильной ямы». Весть о том, что ребята рано или поздно вернутся к нам, в каком бы то ни было состоянии, грела душу. Однако все, что позволил себе сделать, выслушав эту новость — это произнести с каменным лицом: «Надеюсь, это наконец вправит им мозги». Эти слова были лишь наполовину неискренними.

Я с головой окунулся в учебу, которая во втором семестре оказалась даже более насыщенной и напряженной, чем в первом, дав себе твердое обещание не впутываться больше ни в какие авантюры, чего бы мне это стоило. Я моментально одергивал всех, кто норовил втянуть меня в хоть сколько-нибудь двусмысленную ситуацию, дав себе зарок безжалостно сдать каждого, кто будет норовить втянуть меня в неприятности. И попытки очень скоро прекратились.

К тому времени, как в очередной февральский день профессор Лоуренс читал нам обзорную лекцию по политологии, касающуюся современной международной политики, я вспоминал о своем прошлом настолько редко, что мне самому сложно было бы в этом поверить, если бы я мог об этом задуматься. Обращаясь к себе мысленно, я называл себя «Алекс», и все мои помыслы были сосредоточены на решении стоящих передо мной практичных задач. Если бы в этот момент кто-то вдруг заговорил со мной о селении Генераторном или о семействе Войцеховских, я бы вряд ли сразу осознал, что эта тема меня как-либо касается.

Именно потому я поначалу слушал лекцию, в которой преподаватель описывал основные «горячие точки» современной Земли, с той же спокойной сосредоточенностью, с какой я мог слушать о биологии хордовых или о субатомных частицах, совершенно не задумываясь, что за словами, датами и фактами стоят люди и места, которых я знаю. По крайней мере, мне понадобилось время, чтобы осознать это.

— … в начале ноября прошлого года кризис принял затяжную стадию, — объяснял профессор. — Из-за зимних снегопадов вооруженные силы так называемого «ЦЕА» вынуждены были прекратить свою наступательную операцию приблизительно на этой линии. В зоне конфликта наступило относительное затишье. Учитывая, что обе стороны устали от противостояния и истощили свои ресурсы, это был благоприятный момент для того, чтобы сесть за стол переговоров. Однако все попытки Содружества поспособствовать дипломатическому урегулированию не увенчались заметными результатами. Военный конфликт обнажил хрупкость обоих участвовавших в нем образований, стихийно образовавшихся на обломках Старого света после трагедии 2055–2056 годов. Как ЮНР, так и ЦЕА находились в состоянии полураспада, переживали глубокий экономический и гуманитарный кризисы и фактически были недоговороспособными. Политические группы, отчаянно пытавшиеся удержать власть в этих рушащихся блоках, строили свою политику на воинственной риторике, так как не видели иного способа отвлечь внимание населения от насущных проблем. Чувствуя ответственность за судьбу цивилизованных общин Европы, Содружество оказало материальную помощь тем общинам, которые вышли из состава ЦЕА и обратились за ней. В то же время на обе стороны конфликта оказывалось дипломатическое давление с целью их принуждения к миру. По прогнозам политологов, мира оставалось ждать недолго, так как ни одна из сторон не имела сил, чтобы продолжить наступательные действия следующей весной. Многие прогнозировали, что к началу весны никаких «ЮНР «и «ЦЕА» больше не будет на карты Европы.