Мир человека в слове Древней Руси - Владимир Колесов

Taméion "внутренняя комната" в славянских текстах передается словами ложьница (и ложе) — клѣть — сокровище, таилище — храмъ (Евсеев, 1897, с. 111; Михайлов, 1912, с. 93; Ягич, 1902, с. 94; и др.), но русским и, видимо, славянским было клѣть (из древнего глагольного корня *kiēu- "сжимать, теснить, ограничивать", отсюда и слово клетка, которое сохраняет древнейшее значение).

Kéllion ("чулан", "конура" и "подвал") тоже обозначает внутренние покои, но размещенные внизу; кроме заимствованного из греческого слова келья известны такие его замены: хлѣвина, храмина (Ягич, 1902, с. 86); это самые общие слова для обозначения помещений, которых либо вовсе не было у славян, либо они назывались иначе. Суффикс славянских слов (-ина — суффикс единичности и указания на относительную неважность) подтверждает, что подобные «хлевина» или «храмина» не были основными помещениями в доме.

Греческому tóichoi "стены" соответствуют палаты и стѣны (Златоструй), но когда речь заходит вообще о процессе строения, употребляется слово зьдание, буквально: сотворение дома (зьдъ — это глина, строительный материал, с помощью которого зодчий созидает). Как и слово творение, зьдание обозначало только процесс строительства, а не его результат.

Понятия жилища вообще или места обитания (в соответствии с греческими dṓma, katályma, katoikía) в старинных переводах передаются множеством слов, но сразу становится ясно, что все они вторичны, отчасти придуманы тут же, при переводе, отчасти следуют внутреннему образу греческих соответствий. Слова жилище, обиталище, обитѣль, витальница и подобные возникают и исчезают по мере надобности (Ягич, 1884, с. 42; Ягич, 1902, с. 89; Жит. Вас. Нов., с. 481; и др.). Отвлеченных понятий о доме подобного рода у славян того времени еще нет. Дом всегда соотносится конкретно со своим домом, с нашим домом. «Домъ отца моего» — мой дом, «домъ князя» — тоже в известном смысле «мой»; «Никто же разрушаеть свой домъ, а ближняго созижеть» (Пандекты, л. 212б; в болгарском переводе: храмина). Свой дом всегда противопоставлен чужому, в этом и заключается основной смысл слова домъ в отличие от остальных обозначений понятия «дом»: отчий дом, родной дом, свой дом.

На этом фоне возникают и множатся искусственные слова, в точности следовавшие греческому оригиналу. Пришедший на свидание к хозяйке дома соблазнитель назван домогубьцемь (Пчела, с. 39; в болгарском переводе: домотлитель), потому что в греческом тексте стоит oikophthóros "доморазвратитель". Домочадцы иногда называются воспитѣниками дому (Михайлов, 1904, с. 126), потому что oikogenḗs и есть "родившийся и воспитанный в доме, свой". Приставление домовьное, устроение и смотрение заменяют слово oikonomía (Ягич, 1902, с. 91), которое буквально значит "заведование домашним хозяйством", еще ничего общего с «экономией» не имеющее. Подобные попытки приноровиться к вершинам греческой мудрости и образности не всегда оказывались успешными, потому что не находили себе соответствия в образном мире славян.

Конкретность славянского мировосприятия не делала разницы между разными степенями отвлеченности в представлениях «дома» как совокупности зданий и как населяющих здания лиц. Особенно трудно было разобраться со сложными греческими словами, ведь у самих славян еще не было ни положений, ни должностей, которые могли бы именоваться «икономами» или «домогубцами».

Русским словам домъ и чертогъ в переводе «Пандектов» соответствуют болгарские храмъ и храмина, а выражение въ чертозѣ нашего сердца (Пандекты, л. 158б) передано как въ сокровища (т. е. в том, что скрыто в надежной глубине). Словам клѣть и храмина соответствует у болгар словосочетание комнатки монастырские, другие соответствия русского и болгарского слов клѣть — залоги, кровъ — обитѣль, пребывание (или пребывалище) — жилище.

В сочинении игумена Даниила в начале XII в. уже совершенно четко разграничены пределы дома, да и сами дома хорошо различаются по видам и типам. Домъ — это общее название («было село и домъ» — Хож. игум. Даниил., с. 14). Теремець — какой-то навес: гроб святого стоит посреди церкви, «и есть теремець надъ гробомъ святаго Савы, учинено красно» (там же, с. 55). «И подъ та моста течеть Иорданъ сквозѣ комары мосту тою» (с. 100); комара означает "своды" (в том числе и в храме; с. 32, 43); а на «комарах» «полати пространьны, и тамо живеть патриархъ» (с. 19), потому что полати — это "хоры в церкви". «И съ тое храмины, на югъ лиць [т. е. лицом] поидучи, въздѣсти есть по степенемъ яко на горницю» (с. 58—59), потому что «горница» всегда наверху; слово горница в переводах дается иногда как горнее или даже въ гору в соответствии с греческим eis tḗn oreinḗ "в гору, вверх" (см.: Ев. Иаков., л. 17б; в русском списке сочетание въ горницю стоит даже на месте выражения въ гору). Здание — уже всегда строение: «И есть градотъ Акра великъ велми и твердъ зданиемъ» (Хож. игум. Даниил., с. 89—90); по отношению ко всему, что создано, также употребляется здание (с. 32—33). «И в той же церкви сионьстѣй ту есть храмина, за олтаремъ тоа церкви, и въ той храминѣ Христосъ умы ногы ученикомъ своимъ» (с. 58); хоромы, следовательно, могут находиться и внутри здания, потому что главный их признак — крыша, высокий и нарядный шатер. Слово жилище упоминается в «Хождении» также в связи с дикими зверями: «И ту суть жилища пардусомъ, и осли дивии мнози суть» (с. 56); обозначает оно лишь то место, где живут. Это же слово в других случаях обозначает место обитания страшного зверя, например змея, который похищал девушек: «а абие посхити ю змей и внесе ю в жилище свое и затвори ю» (Пов. Тирон., с. 95), «и съ звѣрьми дивими будеть жилище твое» (Евсеев, 1905, с. 76, 90); оно встречается на месте греческого katoikía "размещение, расселение". Напротив, когда игумену Даниилу понадобилось назвать место, на котором отдыхала во время бегства Богородица с младенцем, он употребляет сочетание доброе обителище (с. 49), которое обозначает "приют". Из прочих слов Даниил использует еще шатеръ, и очень уместно: он говорит о том, где «шатеръ стоялъ Авраамль» (с. 70), т. е. не дом, а именно шатер кочевника. Так распределяются наши слова в «Хождении игумена Даниила».

За полвека до. этого Феодосий Печерский употребляет только слова келья или храмина (что для него одно и то же), чертогъ и обитель (что для него также однозначно), однако чертогъ — всегда небесный и высший, а обитель — замена чертога на земле. Он упоминает и общее слово домъ в значении "род": «дахъ тя дому Израилеву» (Поуч. Феодос., с. 19). Такое же значение слова известно в «Речи философа» (в составе «Повести временных лет»), что определялось не только библейским содержанием текста, но еще и зависимостью его от переводов, созданных южными славянами. Очень характерно, что именно такого значения не было у русских; для них домъ — граница своей территории, а не пределы рода (иначе: Филин, 1949, с. 157—158).

В переводе «Жития Василия Нового», который по времени был осуществлен между «Поучениями» Феодосия и «Хождением игумена Даниила», клѣть и храмина — комната. «В подклѣтѣ живяше» (Жит. Вас. Нов., с. 503) — в подвале, в чулане; в палаты вселяются, в храминах живут, небесный чертог или «чрьтогъ славы» — небесное обитание («в чюдесномъ томъ чертозѣ», «въ изрядномь томъ чертозѣ» — там же, с. 588). Хлевина — темная комната (Флавий). Никакие другие слова нашего списка не известны в источниках XII в.

Только в переводах, и притом нерусских, встретились слова зьдание, кущи, хыжа, чрьтогъ, жилище. В XIII в. известны заимствованные слова: колимогъ — "шатер на повозке", "стан в поле" (Ипат. лет. под 1208 и 1254 гг.; слово сохранилось и сегодня — это колымага); то же значило и заимствованное из тюркского шатеръ "походная палатка": именно шатры разбивал в чистом поле князь Святослав, отправляясь в свои походы (Лавр. лет., л. 19, 964 г.), но это также и "стан, состоящий из походных шатров".

Издавна было известно истобка "изба" или "баня", скорее последнее, судя по тем контекстам, в которых встречается древнейшее упоминание о слове. Когда в 945 г. Ольга мстила деревлянам, некоторых лучших мужей заманили в «истобку», предлагая помыться, и подожгли ее со всех сторон («пережгоша истобку» — Лавр. лет., л. 15б). Это слово известно и позже, оно было собственно русским, потому что теплый дом (а именно отапливаемый дом и обозначало это слово) был совершенно необходим в суровом северном крае. Клеть упоминается часто, это комната, в которой наряду с каким-либо имуществом, запасами хранились также ценности; именно туда запрещалось проникать постороннему, потому что взявший что-либо в клети считался вором. С конца XII в. клѣткой или клетцей стали называть всякий амбар или кладовую; по-видимому, это то помещение, которое запиралось «клѣтьскы». Комара как "свод" встречается часто, это также привычное для русских слово. Палаты — всегда "нарядные комнаты"; у князя Владимира были именно «полаты»; в текстах говорится о том, что в «полате» своей сидел князь, что «полаты» были золотыми и царскими, что их «созидали» особо, не так, как прочие комнаты. Собирательность значения слова состоит в том, что в одно и то же время оно обозначало и помещение знатного человека, и сокровищницу, которая находилась при нем, и особую форму строения — шатровую, кровельную или иную, но устремленную вверх (как символ стремления, вознесения вверх, к небу?).