Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия - Максим Кантор

— Мне было безразлично, что думает на мой счет так называемая «либеральная» публика, и мне безразлично, что думает так называемая «патриотическая» публика. Было бы обидно не додумать мысль, не завершить работу, а общественная реакция значения не имеет. При этом, политика никогда не занимала меня сама по себе. Деления на политические лагеря не понимаю; что касается оскорблений (или даже угроз) чиновников или околотворческой публики, то ведь это нормально: донос — это форма жизнедеятельности городского журнального планктона. Когда я был моложе, реагировал на них, потом реакции притупились.

— Живя в США, я все больше ощущаю непонимание со стороны американцев в связи с тем, что в России происходит. Мол, до чего же вам, ребята, не везет: опять на те же грабли! В недавнем интервью писатель Владимир Сорокин заметил: «…. Я много езжу, все-таки переведен на 25 языков, и я с прискорбием замечаю, как начинают коситься на русских. Причем если в советское время косились с сочувствием, понимая, что это люди из «лагеря», то сейчас это уже такая брезгливость. Мол, какой-то ужас у них происходит, какая-то вечная страна негодяев. И это по сравнению с 90-ми, когда мир распахнулся нам навстречу, был такой интерес к русским. Нас ожидали. Казалось, мы развернемся и двинемся по человеческому пути. Сейчас уже не ждут. Все. Время потеряно…» Максим, ваши нынешние ощущения, человека, живущего на Западе почти четверть века? Ведь еще какое-то время назад мы все радовались изменениям и надеялись на то, что Россия станет достойной страной среди равных. Ведь так хотелось бы говорить о достижениях и о российских успехах в этом интервью, а не об угрозе всему миру со стороны так называемого «русского мира».

— Находиться в Москве тяжело, в Москве не бываю. Но это мало связано с политикой; я уехал не из-за Советской власти, совсем напротив, из-за нового феодализма, из-за того, что терпеть унижение другого невозможно. Азарт стяжательства, успехи на рынке мне противны; впрочем, не знаю — бывает ли варварский капитализм иным. В Европе я вижу больше социализма сейчас, нежели на родине.

Я очень любил город Москву; но той Москвы нет — и не хочу знать новую. Тяжело находиться в большом некрасивом городе: нечем дышать, не люблю транспорт и рекламу, не выношу ажиотаж толп. Москва, как и любой крупный центр, съедает жизнь человека, превращает жизнь в функцию. Но и в Европе я приезжаю в большие города по необходимости и сразу уезжаю.

Я не назову вам города, где сегодня приятно. Берлин и Париж — более пригодны для жизни, нежели Лондон, который абсолютно отравлен богатым ворьем. В Лондон съехалось такое количество жуликов всех наций, что город стал притоном. Мне невыносим быт Нью-Йорка так же точно как быт Москвы — и гражданские свободы тут не при чем. Просто не люблю все пестрое и суетное. Я люблю жить на острове, а то, что этот остров в Европе, важно лишь потому, что в Европе такие места остались, здесь не принято разрушать традиции столь резво. Теперь по миру приходится искать оазисы, где можно жить. Я также люблю университеты, некоторые больше, некоторые меньше; я люблю средневековые деревни; люблю библиотеки и музеи; но это все никак не связано с тоталитаризмом или его отсутствием — важно что-то иное. Библиотеки и музеи — это, вообще-то, довольно тоталитарные институты, там надо молчать и соблюдать дисциплину. Но вы спросили о другом — спросили о вечном русском провале, о возвращении в «страну негодяев» (это есенинский образ, кстати) от достижений 90-х годов.

Мне данное утверждение представляется неточным.

Я 90-е годы не люблю, обнищания народа и нео-либеральной капиталистической политики никогда не поддерживал, эта политика, думаю, и есть основная причина происходящего сегодня. И если возможно извлечь урок из происходящего, то этот урок прежде всего должен быть понят так называемой либеральной интеллигенцией: как можно было допустить унижение собственного народа до такой степени, что война стала для людей облегчением? Когда кончалась Советская власть, люди были усталые от агитации и пропаганды, их на войну было невозможно сагитировать, а сегодня идут на войну — легко. Кто же это сделал? Первый канал и кремлевские кукловоды виноваты — или те либеральные кукольные светские мальчики, которые смотрели, как грабят их народ и не шевелили пальцем, чтобы помешать грабежу?

И теперь, когда загнанный в угол народ ощетинился, вы ему говорите: ах ты, скотина, ты не соответствуешь правилам цивилизованной жизни — но справедливо ли это? Не сами ли обвинители загнали народ в угол? А то, что тиран протянул обворованным руку поверх голов олигархии, поманил простаков на подвиг и на войну, — так это закономерно, так бывало всегда. Тиран не умен? А вы вообще умных тиранов знаете? Тирания никогда не осуществлялась от большого ума. Милитаристы, имперцы, геополитики, ведущие к войне — отвратительны; но не менее отвратительны либеральные кукольные мальчики, которые рта не раскрыли, чтобы сказать единое слово против приватизации; все эти марионеточные фрондеры, которые жили на гранты ворья, нимало не беспокоясь о том, как живет сосед, у которого нет грантов. Либеральные фрондеры видели, не могли не видеть, что в народе копится злость и ненависть — и ничего не сделали, чтобы помешать несправедливости.

А разве не было возможности иного развития? Страна плавала в деньгах, которые валились с неба; миллиарды возникали из ничего, из комбинаций на бумаге, но разве шальные состояния уходили на больницы и школы? Завоевание Советской власти — бесплатное и всеобщее образование — было угроблено в первую очередь; и это, возможно, самое тяжкое преступление 90-х годов. Одного этого преступления достаточно, чтобы считать реставрацию капитализма в России — злом. Никакой демократии без образования населения не бывает — илоты не знают демократии.

Ломали достижения социализма с чувством справедливого возмездия нищете — одновременно ввергая в нищету и темноту менее удачливых сограждан. Разве тогда цивилизованный мир протестовал? Следовало завершить то, что не смогла сделать Советская власть, хотя начала когда-то резво: надо было улучшить всеобщее образование, надо было улучшить всеобщую бесплатную медицину, следовало вместо элитного жилья строить городские дома для всех — но сделали прямо обратное. Как умилялось мировое сообщество приобретениям русских воротил! Риэлторы мира перешли на русский язык — и где в ту пору были обличители произвола? Вот это, видимо, и выражается фразой Сорокина «мир открылся России». Это и было «нормальным человеческим путем развития». А что же еще? Ничего иного никто и не обсуждал. Разве в международной прессе обсуждалась судьба ста сорока миллионов русских людей? Разумеется, нет. Обсуждали светскую жизнь ста тысяч феодалов и их интеллектуальной дворни.

Сегодня, когда на смену тучным годам приходят голодные, как не вспомнить о возможностях, данных стране задаром. Куда это ушло? Только ли на оружие и в карманы приближенных Путина? Нет, это ушло сотням тысяч людей, числящих себя либералами — и это те средства, что могли сделать все страну обществом равных, но этого не сделали. Я говорю не о мифическом «русском пути», не о сегодняшнем спекулятивном лозунге. Я говорю о том, что крепостное рабство в России не было изжито никогда — просто глядя со стороны, этому рабству то умиляются, то возмущаются. Но изменить рабство не пытаются. Грезили о так называемом «гражданском обществе», но никто не сказал, что гражданское общество прежде всего заключается в том, чтобы граждане сплотились вокруг слабых, бедных, стариков, детей? Читать Поппера и строить школы — это, как выяснилось, занятия несовместимые. Некогда Толстой, составляя круг чтения, написал, что это книги не для народа, поскольку основная мысль состоит в том, чтобы этого деления на народ и не-народ — не было. Однако, либеральная российская реформа именно на этом делении настояла; читали не Толстого но Айн Ренд. И вот читатели Айн Ренд увидели оскал народа — оскал зверский.

Вспоминать 90-е годы сегодня стыдно — но необходимо. Смирились с унижением другого — легко. В либеральном обществе (точь-в-точь как и в тирании) — путь от мирного обывателя до злодея, обличенного властью, очень короток. Тиран всегда опирается на пять-шесть близких приспешников, которые делят с ним удовольствия и разбой. Общую вовлеченность в тиранию описал однажды Этьен Боэси. Шесть приближенных тирана опираются на шестьсот верных чиновников, которых возвысили, а крупные чиновники — на шесть тысяч чиновников мелких, и так вплоть до миллионов рьяных людей, готовых писать доносы. Тиран совсем не одинок — его действительно поддерживает народ.

Но ровно та же схема (мафиозная схема) действует в либеральном безжалостном мире. Финансовый капитализм сделал сегодня лидерами общества людей, которые ничего не производит, менеджер и посредник преумножают капиталы спекуляциями, и таким образом в обществе возвысились ловкачи.