Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939–1945 - Курт Рисс

Теперь пришел черед Чехословакии. Геббельс запустил свою пропагандистскую машину и заранее подготовил немецкое радио к «войне нервов». Чтобы подкрепить хоть чем-то требования, которые Германия предъявила Чехословакии, он развязал невиданную прежде откровенно грубую кампанию. Заголовки всех газет Третьего рейха кричали: «Немецкие женщины и дети под гусеницами чешских танков!», «Газовая атака чехов в Ауссиге!». Днем позже появлялись другие: «Чехи мародерствуют!», «Чехи убивают!» и так далее.

13 сентября 1938 года лидер судетских немцев Конрад Хенляйн выступил с обращением и заявил, что жизнь немцев под властью чехов стала невыносимой. Заканчивал он словами: «Мы хотим вернуться в рейх!» Автором воззвания был Геббельс. Он прекрасно понимал, что министр обязан быть сдержан в своих выступлениях, поэтому статьи с самыми резкими своими заявлениями он подписывал псевдонимом Сагакс[55].

Сагакс писал: «Взывать к властям Чехословакии бесполезно. С другой стороны, хотелось бы спросить Лондон и Париж: доколе Прага будет испытывать наше терпение?» Через несколько дней Сагакс снова пишет: «Зов наших судетских братьев «Назад в рейх!» будет звучать до тех пор, пока их чаяния не сбудутся».

Угрозы Геббельса были направлены не столько против Праги, сколько против западных государств. Именно его настойчивая пропаганда вынудила в конечном итоге престарелого Чемберлена посетить Гитлера в Берхтесгадене, а затем в Годесберге. Визит главы правительства Великобритании побудил Геббельса придать своей пропаганде еще более агрессивный характер. Это было похоже на порочный круг, в котором Европу поочередно то манили миром, то пугали войной. Геббельс хотел привлечь в Германию поток иностранных туристов[56], поэтому никогда не пел хвалу доблестной немецкой авиации. Он проливал слезы над ужасной судьбой немцев в Чехословакии, поэтому утверждал, что немецкие танки никому не грозят.

Внешне противоречивая пропаганда Геббельса преследовала весьма недвусмысленные цели, и ее успехи были немалыми. Геббельс гипнотизировал мир. В Париже и Лондоне людям уже явственно слышались разрывы бомб, и государственные деятели готовы были пойти на что угодно, лишь бы предотвратить катастрофу. В результате всех охватил страх перед войной, из-за чего на свет появился Мюнхенский пакт, предавший Чехословакию. Подписание пакта было в значительной степени ускорено усилиями геббельсовской пропаганды.

Несколько дней спустя после того, как он был подписан, Геббельс сказал в «Шпортпаласте»: «Меня много раз спрашивали, что будет, если Чемберлен не приедет в Германию? Но у меня всегда был один ответ: прекрасный господин Чемберлен должен приехать».

5

7 ноября 1938 года семнадцатилетний польский гражданин еврейского происхождения Гершель Гриншпан ворвался в посольство Германии в Париже и застрелил секретаря миссии Эрнста фон Рата. Мотивы и обстоятельства этого убийства так никогда и не были полностью выяснены. Гриншпан заявил, что мстил за притеснения родителей, живших в Германии. Однако поговаривали, что он стал всего лишь жертвой немецких провокаторов. Полагали, что Геббельсу понадобился новый пожар рейхстага.

Действия Геббельса действительно наводили на подобную аналогию. «Где находился Гриншпан последние три месяца? Кто ему помогал? Кто его снабдил поддельным паспортом? Кто научил его стрелять? – вопрошал он. – Нет и не может быть сомнения в том, что еврейские организации прятали его у себя в подполье и планомерно готовили к хладнокровному убийству».

После такой прелюдии Геббельс приходил к выводу, что преступление совершил не один отдельно взятый еврей, но и все еврейское сообщество в совокупности. «В каком закулисье должны мы искать этих людей? Неделями и месяцами крупные еврейские газеты за рубежом подстрекали мир объявить войну Германии и начать с убийства видных представителей национал-социалистического режима».

Когда Геббельс писал эти строки, немецкий народ уже откликнулся «стихийно» на гибель дипломата, который даже не был членом нацистской партии. По всей Германии громили и грабили еврейские магазины. Самих евреев избивали и расправлялись с ними на месте или отправляли в концентрационные лагеря. Горели синагоги, от них не оставляли камня на камне. Произошел погром невиданных дотоле масштабов. Печать едва успевала следить за развитием событий. Заголовки вроде «Сгорела синагога» стали обычными. Иногда из разных частей страны поступали два, три, а то и пять десятков сообщений о разрушенных синагогах. Часто заметки шли без комментариев, коротко сообщалось о том, что в синагоге вспыхнуло пламя, и ничего более. Последнее обстоятельство дает основания полагать, что некоторые редакторы пытались дать понять читателям, что они против бесконечной череды преступлений – именно преднамеренных преступлений, которые нельзя считать непроизвольной вспышкой народного гнева.

Геббельс, однако, с удовлетворением отмечал: «Взрыв народного негодования показал, что чаша терпения немцев переполнилась…»

Показателен тот факт, что правительство Германии не приняло никаких мер к тому, чтобы остановить погромы. Геббельс с присущим ему цинизмом опровергал «нелепые» предположения и домыслы словами: «Если бы организатором демонстраций был я, то на улицы вышло бы не несколько тысяч человек, а от четырехсот до семисот тысяч, и тогда результат был бы более впечатляющим»[57].

В действительности Геббельс управлял событиями, стоя за сценой. Об этом факте было известно очень немногим, и даже Фрицше узнал о нем гораздо позже от самого Геббельса. Геббельс объяснил это так: «Иногда необходимо идти на крайние меры»[58]. Однако он допустил серьезный просчет. Одно дело, когда некий усредненный немец читает антисемитские статьи и слушает речи, и совсем другое, когда он собственными глазами видит, как грабят и избивают соседей-евреев, с которыми он прожил бок о бок много лет и которых уж никак нельзя обвинить в мировом сионистском заговоре.

Германия ужаснулась кошмару еврейских погромов. К евреям подходили незнакомые люди, жали им руки и говорили, что им стыдно за немцев. В трамваях и метро немцы демонстративно уступали место евреям. В магазинах их пропускали вне очереди. И многие так называемые арийцы рисковали жизнью, укрывая евреев.

Геббельс, вероятно презиравший немцев не меньше, чем евреев, – впрочем, он питал глубокое отвращение ко всему человечеству, – не мог даже допустить мысли, что после пяти лет постоянной обработки немецких мозгов остался хоть один человек, не поддавшийся его влиянию и сохранивший способность рассуждать и чувствовать самостоятельно. Он ошибся. Особенно в том, что касалось чувств. Но его ошибка не была принципиальной, просто он опередил общественное мнение на несколько лет.