Полдень XXI век 2003 №4 - Полдень XXI век

Билл Стресснер, профессор Йельского университета, Нобелевский лауреат и председатель правительственного Антитеррористического комитета, очнувшись от сна, лежал с закрытыми глазами в спальне своего большого пустынного дома на берегу залива Лонг Айленд. Чувство облегчения, обычно сопровождающее пробуждение после тяжелого сновидения, не приходило. Взмокшая до корней волос голова болела — вероятно, он конвульсивно ударился затылком о спинку кровати. Билл пытался понять, почему не приходит облегчение. Детали этого ужасного сна уже стирались. Главный его эпизод, впрочем, вполне объясним, и объясним двояко — холодно и логично рассуждал он.

Во-первых, это от нервного напряжения последних дней перед слушанием в Сенате закона о лишении террористов человеческой идентификации, выношенного и выстраданного им закона, воистину его закона. Если закон будет принят, профессор Стресснер станет мишенью ненависти всего хавабитского мира, ибо каким-то непостижимым образом они узнают детали всех секретных заседаний Сената. Он многократно приговорен ими к смерти, но если закон будет принят, его жизнь осложнится неимоверно.

Во-вторых, это от тоски по женщине. Нельзя не быть откровенным хотя бы с самим собой — то затворничество, на которое он добровольно обрек себя после трагической смерти жены, для него физически непереносимо. Да, он бесконечно виноват перед женой, это была его смерть, и он невольно подставил жену под свою смерть, под предназначенную одному ему бомбу террориста. И тем не менее с этим бессмысленным затворничеством и воздержанием нужно кончать.

Почему же не приходит облегчение, снова подумал он. Детали сна уже стерлись, он смутно помнил, что во сне была женщина-террористка, но не мог вспомнить ни одной детали ее внешности. Ту девушку из юности он помнил хорошо, а эту, недавнюю из сна, не мог восстановить. Что-то безобразно вылезающее из разрывающейся юбки — и не более того. Внезапно он понял, почему не приходит облегчение — три эпизода ужасного сна не стирались, и он не мог их никак и ничем объяснить.

Первое — это нелепый чистильщик сапог, давно исчезнувшая профессия, о которой он мог знать лишь из старых романов. Откуда он взялся, этот театральный персонаж эпохи Хемингуэя?

Второе — это автобус, давно исчезнувшее средство передвижения. Он помнил автобусы своего детства, желтые длинные автобусы, которые возили его и других детей в школу. Общественные автобусы тогда уже были запрещены — после того как хавабиты изобрели жидкую взрывчатку, заливаемую в желудок террориста-самоубийцы, пользоваться автобусами стало невозможно. Но желтые автобусы с детьми еще долго ходили, пока взрывчатку не стали заливать в желудок детям. Откуда он взялся, этот канувший в лету символ былой беспечности?

И третье — это давно не существующий «Нью-Йорк Таймс». После тотального бегства нью-йоркцев из своего исстрадавшегося от непрерывных взрывов города газета еще некоторое время выпускалась где-то на тайных деревенских задворках, пыталась подыгрывать хавабитскому фундаментализму, но постепенно захирела и исчезла — это все он помнил хорошо. Но к чему бы этот символ былого величия в его снах?

Тоска и одиночество.

Дети давно живут отдельно, и контакт с дочерью почти утерян. Дочь назвали по имени бабушки Сюзанной, хотя бабушка еще была тогда жива — в семье твердо придерживались традиции наследования имен через поколение. Сюзанна была совсем юной девушкой, когда ее мать погибла, но свою любовь к матери она уже тогда превратила в неприязнь к отцу, которого без всяких объяснений сочла виновником случившегося. Потом под это была подведена теоретическая база — отец избрал ложный путь борьбы с террором, что и является источником всех семейных бед. Билл не сумел преодолеть отчуждение дочери, не сумел убедить ее в том, что избранный им путь жизни правильный и, вероятно, для него единственно возможный, и она, попав в крайне левую университетскую среду, все больше отдалялась. Когда пошли внуки, дочь как будто потеплела к отцу, но тут случился новый катастрофический разлад из-за зятя.

Билл и муж Сюзанны решительно не понравились друг другу с первой встречи. Арчи был адвокатом, из той породы преуспевающих и самонадеянных адвокатов, которые всегда все знают и полагают окружающих недоумками, составляющими, впрочем, полезный фон для их карьеры. Арчи — убежденный атеист — относился к мягкой религиозности тестя с презрительной снисходительностью. Он участвовал в нескольких громких процессах, где защищал не без успеха террористов из среды наиболее фанатичных убийц, что, конечно, не могло не шокировать Билла. Но дело было даже не в различии взглядов. Что-то более фундаментальное в их душах вызывало постоянное отталкивание, натянутость и неискренность в отношениях. Когда Билла назначили председателем Антитеррористического комитета, Сюзанна вместе со всей семьей приехала к нему. По-видимому, это была идея Арчи. Зять не заставил себя ждать и в своей обычной спесивой манере начал наставлять тестя на путь истинный. Путь этот, по мнению Арчи, пролегал через всестороннюю помощь диктаторским режимам и семьям потенциальных террористов в культурной и экономической сферах. Билл, отнюдь не нуждавшийся в советах зятя, поначалу пытался все свести к шутке, но Сюзанна отклонила путь основанного на юморе компромисса, решительно поддержала мужа, дискуссия перешла в спор, спор — в ссору. Разлад с дочерью перешел во взаимное неприятие.

Тоска и одиночество, все нарастающее беспросветное одиночество. Нужно как-то выбираться из этого. В конце концов у него есть сын, который понимает его, — мальчик сегодня полетит на супербомбардировщике громить террористов, которых потом будет вытаскивать из тюрьмы муж дочери. Линия фронта пришла в каждую семью… Тем не менее нужно сегодня же позвонить по обе стороны фронта — и дочери, и сыну…

Билл встряхнул головой, словно разгоняя неприятные мысли, резко поднялся и пошел в бассейн. Ему сегодня не хотелось делать традиционную зарядку в гимнастическом зале — физические упражнения не отвлекали его, а, напротив, погружали в текущие тревоги и заботы, он знал за собой эту особенность. Другое дело — бассейн, а затем горячий душ. Ко всему можно приспособиться, даже к одиночеству — не забыть бы после бассейна составить меню завтрака и сделать заказ автомату, чтобы сразу после душа все было приготовлено.

Самолет вылетает в 12 часов дня, но он должен быть в аэропорту в 9 часов, чтобы успеть пройти все проверки. Служба безопасности предлагала Биллу место в специальном самолете, в котором не нужна тотальная проверка, но он отказался и решил лететь обычным рейсом. Все из-за этого болтливого Джо Донахью — сенатора из Коннектикута, который тоже напросился лететь спецрейсом. Когда Билл прикинул, что придется несколько часов поддерживать оживленную беседу с ни на минуту не умолкающим дурноватым Джо, возражать ему и видеть в ответ налитую красной злобой толстую морду с выпученными глазами, он под благовидным предлогом отказался лететь тем спецрейсом. Билл знал наизусть все аргументы против его закона, которые Джо вывалит ему в дороге, — террористов нельзя лишать человеческого статуса, ибо это приведет к их отторжению и озлоблению, нельзя автоматически дискриминировать всех, кто принял хавабизм, закон превыше всего, плохой мир лучше хорошей войны и прочее, плюс бесконечные ссылки на анахронизмы древней конституции. Билл знал: он не услышит от Джо ничего нового, и болтовня Джо ничем ему не поможет. Все, что может сказать Джо, он в избытке услышит завтра на сенатских слушаниях. Ему хотелось провести этот день в одиночестве, еще раз взвесить все свои доказательства, настроиться на спокойный и аргументированный диалог с сенаторами, ведь речь идет о пересмотре одного из основных нравственных столпов американского общества — постулата о равенстве людей перед Создателем. Ни о чем постороннем не думать, ничем не отвлекаться…