Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи

– Д-да, да, здравствуйте, – еле выдавил из себя Джако, чувствуя, что язык совсем плохо его слушается. – Это Боджетти.

– Добрый день, синьор Боджетти, как у вас дела? Как Фаустино?

– Фа-Фаустино в порядке… хм… в отличие от меня. Я думаю… наверное, я неважно себя чувствую. Можно вызвать врача? Пару часов назад я… потерял сознание. Мне стало плохо.

– О, как жаль. Сейчас такая жара, наверное, в этом дело… Доктор Джильи сегодня работает, но к вам приехать, к сожалению, не сможет. У нее машина сломалась. Только завтра. Или приходите сегодня сами, если вас кто-нибудь проводит…

Джако хотел ответить, что это некому сделать, и вдруг почувствовал себя никому не нужным стариком, дожидающимся своей очереди на кладбище. Он постарался говорить более внятно.

– Нет, нет, все нормально, Мартина, я как-нибудь дойду сам. Доеду на автобусе.

– Ну хорошо, синьор Боджетти, только аккуратнее. Если почувствуете себя хуже, лучше вызовите скорую…

– Нет, теперь мне лучше. Но хотелось бы показаться врачу.

– Конечно. В шесть тридцать прийти сможете?

– Да, Мартина, спасибо.

– Отлично! До скорого, тогда. И помни, что пасту с тунцом не… кррр… парм… фрррдззз… и что… идти за мной… фррруудзп… что в гнилых трубах… ттрррр… под земл… дззззтр… бо… дззззтттт… божества-кариатиды… хррррусссссть… пережевывают воспоминания… слепые лица… в пят… нах… гррррдззз… старого района… Идти за мной. Есть…

Джако Боджетти почувствовал, как под полотенцем яйца сжались в комок.

– Простите, что вы сказали?

– Я сказала, хорошо, увидимся в шесть тридцать. Синьор Боджетти, у вас точно все в порядке?

– Да. Да, все нормально. Наверное, просто… помехи на линии. До встречи.

Джако бросил трубку и уставился на нее так, как смотрят на экран телевизора, когда там рассказывают о какой-нибудь страшной трагедии.

Это мне просто кажется, кажется, кажется, убеждал себя Джако, закрыв глаза.

Он попытался позвонить Менсе, но все время было занято.

Не оборачиваясь, чтобы трещина случайно не попала на глаза,

может, если я сделаю вид, что ее там никогда не было, она исчезнет, да, исчезнет

он пошел на кухню и проглотил таблетку, надеясь утихомирить разыгравшуюся после падения пульсирующую боль в пояснице.

Потом вышел на балкон. Солнце скрылось. Над горизонтом висели уродливые желтоватые облака, напоминающие освежеванные оленьи шкуры. Еще целых два часа до того, как будет пора выходить из дома, садиться на 16 автобус и ехать до остановки Антонелли, на прием к доктору Джильи.

Он молился, чтобы Фаустино больше не вздумал повторять слова жены, которые она произнесла перед смертью.

– Пойдем домой.

Джако взял клетку и перенес ее на кухонный стол.

Скворец исполнил его желание. Он молчал, но не отрываясь, непривычно изучающе смотрел на Джако, словно тоже хотел понять, что же, черт возьми, происходит. Джако снова открыл книгу Буццати, но не мог разобрать ни слова, как будто чернила растеклись, а буквы сливались и мелькали в черно-белом калейдоскопе.

Два часа. Да, до приема еще целых два часа. Два часа переживаний и томительного ожидания.

Иди за мной.

– Проклятье, надо положить этому конец! – Обвязанный полотенцем Джако, как изможденный инопланетянин, встал со стула и вернулся на кухню.

В стене у двери по-прежнему виднелась трещина.

– Да пошла ты к черту! – снова пригрозил Джако. – Я тебе покажу!

Надев шорты цвета хаки и легкую льняную рубашку, Джако бросил взгляд на трещину в комнате, вышел в прихожую и открыл входную дверь. Трещина бежала по стене подъезда, и Джако, потратив несколько секунд на то, чтобы закрыть дверь, начал спускаться по лестнице. Давненько он уже этого не делал – в последние годы всегда ездил на лифте. Ноги ответили хрустом во всех суставах и болезненными ощущениями на любой вкус.

Трещина, словно ее нарисовал угольком соседский хулиган, бежала вниз по пролетам лестницы, виляя между неприличными рисунками и нецензурными выражениями.

Она вела его, как нить Ариадны – Тесея, до первого этажа. Там трещина шла над дверью Грации Колдуньи, спускалась по колонне, пересекала плитку на полу и забиралась под входную дверь.

На улицу.

Иди за мной.

Что еще сказал этот голос – одновременно чужой и знакомый, далекий и близкий?

Ешь.

А слова в телефонной трубке – что они значат? Старый район, древние божества… Наверное, его уставший мозг за годы соседства с Грацией Колдуньей просто впитал слишком много ее чепухи.

Лучше вернуться.

Пойти домой.

Давай, веди себя хорошо, до приема врача осталось недолго, уйми свое разгулявшееся воображение – мало ли какой фортель еще выкинет болезнь.

Он уже повернулся и положил руку на перила лестницы, чтобы пойти обратно в квартиру, как за спиной распахнулась дверь.

– Джако! Джако! – кто-то звал его сдавленным голосом. В первую секунду старик замер от неожиданности, но потом узнал говорившего.

Это была Колдунья. Она стояла на пороге своей квартиры, похожая то ли на ведьму с карнавала, то ли на умалишенную, которую отпустили из сумасшедшего дома, закрытого после принятия закона Базальи. Последний раз он видел Грацию две-три недели назад и теперь с ужасом отметил, насколько хуже ей стало. Одевалась она всегда довольно кричаще, но при этом раньше была неизменно опрятна.

Боже, пожалуйста, не дай мне дожить до такого, пожалуйста, позволь мне умереть раньше… – взмолился Джако. – Проклятье, надо кого-нибудь позвать.

Серый халат, болтавшийся на костлявом теле Грации, открывал ноги ниже колен, морщинистые плечи и руки, усеянные пигментными пятнами. В правой руке, с покрытыми алым лаком ногтями, она держала тяжелую книгу в кожаной бордовой обложке. Лицо напоминало маску клоуна после попойки. Грация, очевидно, пыталась накраситься, но сумела лишь испачкать губы помадой и намазать тушь на веки. Волосы, которые раньше она прятала под разноцветным тюрбаном, сегодня были растрепаны и напоминали грязную швабру. Как у пугала, стоящего у пыльной дороги.

– Грация, что случилось? – спросил Джако, думая, когда же этот дурацкий день наконец закончится. Не зная, что делать, он подошел к Грации. – Иди в квартиру, давай я тебя уложу в постель и кого-нибудь позову… Тебе нужна помощь.

– Барби. Старый район съел мою Барби. Ты знаешь об этом, Джако? Я – да. Я знаю. Я ее слышу. Не позволяй управлять собой тому, что живет в трещинах, Джако. Ни за что. Нельзя этого делать, ты сильнее, чем Старик. Моя Барби… – протянула Грация и чуть ли не вприпрыжку прошлась по коврику у двери. Она двигалась как-то неестественно, и это пугало. К тому же совсем исхудала – наверное, не ела несколько дней, подумал Джако.

– Твоей Барби мы тоже поможем. Идем.

Джако взял ее за локоть, чтобы проводить в квартиру, но Грация вдруг воспротивилась, издав какой-то совершенно животный крик. Она прижала книгу к груди, и Джако успел прочитать ее название; вытесненные на обложке обычные прямые буквы имели странный металлический оттенок.

Грация увидела, что он с любопытством смотрит на обложку, и ее губы растянулись в улыбке, обнажив дряблые десны, напоминающие мясное филе, которое забыли убрать в холодильник. Вставной челюсти во рту не было. Потом Грация задрала голову, посмотрела на трещину в стене, над дверью квартиры, и ее глаза закатились так, что стали видны только желтоватые склеры, испещренные сосудиками. В этот момент Джако понял – перед ним не Грация Де Микелис. А нечто иное. Она ткнула пальцем в трещину, ползущую к двери в подъезд, а потом схватила Джако за руку с такой силой, какой просто не могло обладать это дряхлое, иссохшее тело.

Когда Грация заговорила снова, из горла выходил не ее голос. А голос кошмара, голос безумия. Голос Пьеры и Фаустино, голос бомб и асфальтоукладочных машин, голос домов, которые старательно возводят кирпичик за кирпичиком и которым рано или поздно суждено разрушиться, как любому творению человека.