Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия - Владислав Крапивин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но Глебу мы верили. Было видно, что он не придумывает. Он оказался хорошим парнем, добрым таким, и ничуточки не показывал, что старше нас. Только в те моменты, когда Глеб брился, мы вспоминали, что ему больше двадцати.
Глеб разводил в чашечке мыльную пену, мазал этой пеной светлую щетинку на худом лице и со скрипом скоблил щеки страшной складной бритвой. Пух на подбородке он оставлял. Мы держали перед Глебом зеркальце и смотрели, развесив губы. Такое допотопное бритье мы раньше видели только в кино.
— Учитесь, учитесь, молодежь, — говорил Глеб, махая тонким лезвием. — Бритье — истинно мужское дело.
Однажды, взбивая пену, Глеб научил нас выдувать из нее и пускать по ветру большущие радужные пузыри. Мы с Янкой просто выли от восторга, да и Юрка радовался. Никто в Старогорске до этого не знал такой игры. А Глеб удивлялся: что за город, простых вещей не знают!
Но те простые вещи и дела, которые были в Старогорске, его тоже удивляли. Например, что хлеб в булочных бесплатный, что пообедать можно тоже без денег, если не в ресторане, где танцы и стереотеатр, а в простой столовой. И что в автоматической прачечной платить не надо (он туда носил свою рубашку).
Глебу нравилось беседовать с Еремой. Ерема вставил в свои потроха лампу из моего приемника, и боли в затылке у него прекратились. Он долго благодарил меня и подарил литой пистолет (такой тяжелый, что чуть не свалились штаны, когда я положил его в карман). Вагон Ереме понравился, да и наша компания тоже. Он стал заходить в гости. Играл с Янкой в магнитные шашки, болтал с Глебом на вагонной площадке, сидел вместе с нами, когда мы разговаривали о всяких своих делах или обсуждали таинственную Глебову историю.
Мы потрошили эту историю снова и снова. Глеб никогда не отказывался от таких разговоров. Но порой лицо его делалось грустным. Он снимал очки и рассеянно чесал ими в затылке.
Однажды Янка осторожно спросил его:
— Скучаешь?
— А… Да. — Глеб неловко заулыбался. — Там меня работа ждет, а я здесь торчу, как курортник. Неизвестно, кто я и зачем… С другой стороны, хочется во всем разобраться до конца. Иначе я не журналист, а дырявый чайник… Вот хожу, смотрю, потом сижу, пишу. Пытаюсь выводы сделать. Хорошо, что машинка есть, спасибо Гельке… А с третьей стороны…
— Разве в логике есть такое понятие — третья сторона? — придирчиво спросил Ерема.
— Есть… С третьей стороны, пора бы все-таки домой, но куда и как? С четвертой — что делать дальше-то? Там люди ждут, волнуются…
— Друзья? — спросил Янка.
— Ну… и друзья. И редактор…
Меня дернуло за язык:
— И невеста?
Глеб серьезно сказал:
— Невесты пока нету.
— А ты влюблялся? — нахально спросил Юрка.
— Бывало, — засмеялся Глеб. — Но в основном неудачно.
— А зачем влюбляются? — спросил Ерема.
— Ни за чем. Это бывает само собой, — сказал Глеб.
— Необъяснимое отклонение от логики. Чисто человеческое свойство, — скрипуче подвел итог Ерема и сморщил нос.
— А у тебя всегда все объяснимое? — поддел Юрка. — Скажи, ты зачем статуи в парке громил?
— Это объяснимо. Я думал, они шпионы.
— Кто?! — хором спросили Юрка, Янка и я.
— Шпи-оны. Не все, а некоторые. Я не знал какие. Бил все. Некоторые не бились.
— Да чьи шпионы-то?
— Я не знаю. Мне казалось.
— А потом не стало казаться? — хихикнул Юрка.
— Нет, потом тоже. Но я не стал. Гражданин милицейский начальник объяснил…
— Что объяснил? Что тебя по голове тазиком стукнули? — со смехом спросил Юрка.
— Он сказал: «Ерема, если они шпионы, они люди. Нехорошие, но все равно люди. А робот не имеет права делать вред людям. Никаким». Я не стал.
— Но ведь они не люди, а просто гипсовые куклы! — крикнул я.
— Разберемся, — сказал Ерема. Потом спросил немного другим голосом: — А чего ржете?
Мы смутились. Разве Ерема виноват, что не все знает. Никто же ему не объяснял, что шпионов у нас не бывает.
Вообще-то Ерема был очень умный. Математику и физику он знал, наверно, лучше наших учителей. И электронную технику. Он изучил эти науки в подвале библиотеки. Но историю он совсем не изучал. В живой природе тоже не разбирался. И писал безграмотно. Такими корявыми буквами, что порой и не разберешь. Наверно, поэтому он очень интересовался машинкой и любил тыкать в клавиши твердым пластмассовым пальцем. Палец часто застревал между клавишами. Ерема скрипучим шепотом ругался.
Ерема был недоволен своей системой. Он рассказывал, что делали его тяп-ляп, чтобы успеть к выставке. От случайного удара голова его перестроилась и поумнела, но конструкция-то лучше не стала. Один раз он долго ворчал, что на корпусе не сделали карманы. Тогда я подарил ему куртку, в которой принес машинку. Ерема целый вечер был как именинник.
Скоро Ерема совсем переселился в «Курятник». Он притащил старый сундук и сказал:
— На свалке старухи совсем заели. Можно здесь устроиться?
Мы не поняли, что за старухи, но Ереме были рады. Особенно Глеб. Он говорил:
— Хороший мужик, хотя и железный, умница. Оригинал. Откуда у вас такие берутся?
Мы объяснили, что не «такие», а «такой». Потому что Ерема — единственный в своем роде. Автоматические дворники и контролеры в кино не в счет. Они практически совершенно безмозглые.
Ерема со своим сундуком устроился в дальнем углу «Курятника». За сундуком он, как за столом, читал или что-то царапал на бумаге. На сундуке спал: сядет на него, сложит калачом ноги в бутсе и валенке, привалится к стенке и выключится. Только внутри за жестяными дверцами тикает реле времени.
Сейчас Ерема был не такой, как в недавней молодости. Песен не горланил, разговаривал сдержанно. Бывало, правда, что раздражался, но редко. Если уж очень сильно Юрка начинал донимать его ехидными вопросами.
Юрке почему-то нравилось поддевать Ерему. Начинал он спокойно, невинно так. Например, говорит:
— Ерема, а почему у тебя такое имя? Несовременное…
— Так получилось, — отвечает Ерема и поскрипывает внутри.
— Как получилось?
— Сначала было ЭР — м «А». Электронный робот, модель
