В поисках Великого хана - Висенте Бласко Ибаньес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотя флотилия не прошла еще и ста пятидесяти лиг от Канарского архипелага, начальник ее, однако, был убежден, что они достигли уже скопления островов. И все же, несмотря ни на что, это предположение не было таким уж нелепым, ибо они приближались к рифам, открытым лишь по прошествии трехсот десяти лет, а именно в 1802 году.
Утром семнадцатого признаки близкой земли были особенно многочисленны. Появилась речная трава, и в ней обнаружили живого пресноводного рака, которого Колон сохранил у себя. Дело дошло до того, что, отведав вместе с матросами океанской воды, он нашел ее менее соленой на вкус, чем та, которую пробовал близ Канарского архипелага, — таков был в эти дни его оптимизм и готовность восторгаться решительно всем. С энтузиазмом поэта дон Кристобаль занес в дневник, что воздух с каждым днем становится все мягче. Команды трех каравелл были здоровы и исполнены бодрости, и корабли шли на всех парусах, ибо на каждом из них хотели первыми увидеть землю; впрочем, «Пинта», как всегда, была впереди.
— Надеюсь, — говорил Колон, — что всевышний, в руках коего наша победа, весьма скоро дарует нам землю.
В это утро снова видели белую птицу, именуемую фаэтоном, которая редко остается ночевать на воде.
Матросы с «Ниньи» убили дельфина, и Мартин Алонсо, жаждавший раньше других увидеть землю, которую все ощущали где-то рядом, не пожелал задерживаться ради сохранения связи с остальной флотилией, и с утра восемнадцатого, известив о принятом им решении Колона на его каравелле, распустил на «Пинте» все паруса, чтобы поспеть сделать свои открытия до наступления темноты.
Между тем признаки близкой суши умножались и укрепляли мореплавателей в их заблуждении. По направлению к западу, проносясь над носами трех кораблей, пролетало множество птиц. На севере наблюдалось сильное потемнение горизонта — несомненный признак земли. Острова, по словам Колона, находились повсюду, и с бакборта и со штирборта, но он не хотел уклоняться от прямого курса, чтобы убедиться в этом воочию. Он говорил, что сделать это — значит потерять попусту время, тогда как им нужно идти все вперед и вперед, прямо до Индии.
— Мы плывем среди островов, — утверждал Колон, — и, если будет угодно господу богу, это подтвердится на обратном пути.
В действительности все эти обманчивые признаки суши объяснялись не чем иным, как соседством с рифами, до которых оставалось каких-нибудь двадцать миль.
Флотилия находилась теперь в четырехстах лигах от Канарского архипелага, и такие указания на близость земли, как плавающая трава, летящие птицы и потемнение горизонта, принимались Колоном за неопровержимые доказательства действительного существования первых островов Азии, помеченных на его карте именно на таком расстоянии. За две недели до этого он покинул Канарские острова и еще через десять суток доберется до Индии, иными словами — до владений Великого Хана. Так он всегда и предполагал: чтобы достигнуть Азии, отплыв из Испании и двигаясь все время на запад, нужно двадцать четыре дня.
В среду девятнадцатого Колон проникся еще большей уверенностью, что плывет посреди тянущихся с севера на юг островов. Над его кораблем пролетел глупыш. Моросило при полном безветрии. Объяснялось все это тем, что флотилия находилась тогда в каких-нибудь десяти лигах от рифов.
На рассвете двадцатого, то есть в четверг, снова увидели много плавучей травы. Это был день наиболее настойчивых иллюзий и несбывшихся надежд. «Матросы поймали птицу, — записал Колон, — совсем такую же, как мартын. Это речная, а не морская птица, и лапы у нее как у чайки. На рассвете у самого корабля порхали, щебеча, две-три птички из числа водящихся на земле, но перед восходом солнца они исчезли». Снова видели глупыша. Он летел с запада-северо-запада на юго-восток, «и это свидетельствовало о том, что острова остались на западе-северо-западе, ибо эти птицы спят всегда на земле и лишь по утрам отправляются на море в поисках пищи, причем не улетают дальше двадцати лиг».
Как истый поэт в душе и, пламенный почитатель природы, Колон отмечал в своем дневнике все попадавшиеся ему на глаза признаки близкой земли.
«Море, — писал он в один из следующих дней, — гладкое, как река, и запружено плавающей травой. Лучшего воздуха не найти во всем мире».
Они проходили теперь в четырех лигах от рифов.
Им случилось как-то увидеть кита, и это также, по словам Колона, доказывало, что «земля где-то рядом, ибо киты всегда держатся поблизости от нее». Уверенность Колона была далеко не случайной — они плыли в тот день к северу от уже упоминавшихся рифов, на очень незначительном расстоянии от них.
Мало-помалу признаки суши стали исчезать один за другим. Воображаемые острова остались у них за спиной. Плавание по-прежнему протекало без осложнений, при неизменно попутном ветре и безмятежно спокойном морс.
Это последнее обстоятельство и побудило матросов с «Санта Марии», не очень-то доверявших своему капитану, предположить, что все время попутные ветры по дороге туда окажутся противными по дороге обратно, вследствие чего возвращение в Испанию невозможно. Но едва начали шептаться об этом, как двадцать второго поднялся встречный ветер — событие, немало обрадовавшее Колона.
Тревога команды флагманского корабля была совершенно естественна. Вот уже две недели они видят лишь море да небо, и это море всегда спокойно и гладко, как коварное озеро, завлекающее суда, чтобы похоронить их в своих таинственных недрах, не оставив ни малейшей возможности возвратиться назад. Когда подул встречный ветер и на море поднялись волны, Колон вспомнил в своем дневнике о евреях, роптавших, когда они покидали Египет, на избавившего их от плена Моисея.
Ежедневно на восходе и перед заходом солнца к «Санта Марии» приближались две другие каравеллы, проходившие у нее за кормой, с тем чтобы их капитаны, в случае необходимости изменить курс, могли переговорить об этом с доном Кристобалем.
Двадцать пятого Колон и Мартин Алонсо имели беседу, оставаясь на борту своих кораблей. Тремя днями раньше капитану «Пинты» бросили на бечевке с «Санта Марии» навигационную карту, которую вплоть до этого часа Колон хранил, словно нерушимую тайну. Оба моряка пришли к выводу, что они достигли уже местоположения тех островов, которые обозначены на названной карте, как весьма значительные размерами, но которых, несмотря на это, им никак не удавалось увидеть.
А между тем они должны бы уткнуться в них носами своих кораблей, ибо перед ними тянулась с севера на юг гряда островов, не в пример больших, чем те ничтожные клочки суши, мимо которых они проплыли, не видя их (иллюзия, порожденная нераскрытой загадкою рифов). Таким образом, они надеялись найти в этом месте, на расстоянии немногим более четырехсот лиг от Канарского архипелага, тот самый остров, который на одних картах именовался Антилией, а на других — островом Семи Городов.