Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги - Тарас Шевченко

Хорошо бы было, если б коллекция картин н[ачальника] [штаба] состояла не из его собственных произведений; но на безрыбье и рак рыба: может быть, в его копиях есть хоть что-нибудь похожее на оригинал, а если и этого нет, то все-таки есть человек, любящий прекрасное божественное искусство, а между варварами это дар божий.

Если в Защите у Дмитриева найдешь хорошие эстампы{670} новой французской школы, как-то Делакруа, Делароша, Ораса Вернье и других, то хорошо скопировать их посредством фотографии, и держи эти копии у себя, смотри, любуйся ими каждый день и каждый час; это так может научить и образовать вкус, как никакая многоумная и многоглаголивая эстетика и философия. Великий Брюллов говаривал бывало: «не копируй, а всматривайся», и я совершенно верю бессмертному Брюллову. Но я, кажется, взял на себя роль профессора, это для тебя только, друже мой милый, потому что в Оренбурге{671} тебе и этого некому сказать, а ты так любишь прекрасное искусство. Боже мой! Когда мы увидимся? когда мы поговорим с тобою, глядя друг на друга? Неужели все к лучшему? Нет, это поговорка близоруких.

Я вчера только узнал от Мостовского, что Колесинский в Оренбурге; кланяйся ему от меня и от Мостовского. М. для меня теперь настоящий клад; это один-единственный человек, с которым я нараспашку, но о поэзии ни слова. Странно, человек тихий, добрый, благородный, безо всякого понятия о прекрасном! Неужели это доля всего военного сословия? Жалкая доля!

Мне давно хочется завести переписку с Совою{672}, но не знаю, как и начать. По-польски я писать не умею, а по-русски как-то неловко, но на всякий случай сообщи мне его подробный адрес. Будешь писать ему, кланяйся и целуй его за меня.

Что мне еще написать тебе на скорую руку? Кажется, ничего больше, как только поцелуй искренно Михайла и Карла{673}, когда приедет. Поцелуй руку ojca prefekta и, если Средницкий в Оренбурге, поцелуй его щиро. Где Турно и что с ним?.. Прощай, мой единый друже. Будешь писать Аркадию, целуй его от меня. Пиши S. и его целуй и всех, кто помнит обо мне, целуй.

1854

58. Бр. Залесскому

— январь{674}

1854, генваря [Новопетровское укрепление].

Радуюсь твоею радостью, друже мой единый! Дай тебе господи увидеть твою скорбную мать и свою прекрасную родину.

Прости меня, друже мой единый, ежели найдешь письмо мое нескладным и, может быть, бессмысленным. У нас сегодня байрам у Ирак[лия]{675}, и я пишу тебе далеко за полночь, то есть часу в 4-м, а в этом часу, я думаю, и у Юнга мысли были бы не на месте{676}. Но это в сторону, а вот в чем дело: благодарю тебя сердечно за «Трио» и проч., благодарю тебя за письма к Аркадию; благодарю тебя за память о Варваре, и ежели ты получишь о ней какое бы то ни было известье и вскоре сообщишь мне, то я тебя не благодарить буду, а боготворить.

Еще раз благодарю тебя за копию «Монаха»{677}, и — я тебе как богу верю — ежели Лев Филиппович такой человек, как ты говоришь, то и ты и он скоро увидите и Ак-Тау и Кара-Тау, ежели не красками, то по крайней мере сепиею.

С того времени, как мы рассталися с тобою, я два раза был на Ханга-бабе{678}, пересмотрел и перещупал все деревья и веточки, которыми мы с тобою любовались, и признаюся тебе, друже мой, заплакал. Не было с кем посмотреть на творение руки божей — вот причина слез моих: ты был далеко, близкие куропаток и диких голубей искали в поле; мне хотелося посетить Ханга-бабу с Д[анилевским]{679}, и Д. тоже хотелося, но фон Бэр такой аккуратный немец, какого и в сердце Германии редко встретить можно: три дня, говорит, буду на Мангышлаке, то есть в Новопетровском укреплении; сказал, как отрезал, — просто хуже всякого немца.

Поцелуй Карла за меня и скажи ему, что ежели он решился побывать на Сыре{680}, то я пойду за ним на Куань и на Аму, в Тибет и всюду, куда только он пойдет.

С следующею почтою напиши мне о делах Карла или, как ты говоришь, при первом добром известии. «Иордана» и Сову я знаю{681}, как твое сердце, и, спасибо трем людям, теперь уже не в Петрозаводске, которые знали меня лично и не забыли меня, а тому, что остался один из трех, посылаю сердечный поцелуй, а тем, которые знают меня не лично и вспоминают обо мне, тысячу кровосердечных поцелуев и братскую любовь.

Ты говоришь мне о Белозерском и о моей бедной «Катерине»{682}, как будто ты их лично знаешь; а коли знаешь, то напиши мне о Белозерском и о «Катерине». Мы с тобою поговорим, когда увидимся, и тогда я тебя с ею познакомлю, а Ильяшенка и Петрова забудь{683} и ты так, как я их не помню.

Алексею Ивановичу пожелай всех благ{684}от меня в его новой жизни; поблагодари его за память обо мне, а ее за копии с «Монаха».

Поцелуй Поспелова, ежели он в Оренбурге.

Гороновичу скажи, что в Бельгии и прославленным художникам делать нечего… впрочем поклонися ему.

Земляка из Тального и Михайла, земляка С[ераковского], обними и поцелуй так, как я бы его поцеловал. С Михайловым ты виделся{685}мимоходом, и говорил он тебе [о] «Быке с киргизом», и за то благодарю. Дай бог ему всего того, чего он сам себе желает, а нам с тобою дай боже еще раз увидеться в этой жизни.

Поздравь Фому{686} от меня и извинись за меня, что я ему не пишу с этой почтой; завтра ученье и караул, и Алексею скажи тоже.

Из приказов я вижу, что ты назначен в д. Баталь, а ты пишешь, что вскоре отправляешься на Сыр, и я не знаю, что думать. Напиши мне, ради святого Бронислава, как тебе адресовать мои грешные послания.

Цейзика и Людвига поцелуй от чистого сердца.

Целую руки ojca prefekta.

Когда увидишь Фому Лазаревского{687}, отдай ему мою грамотку и скажи ему, что не было времени больше написать.

Ты мне ничего не пишешь о Аркадие. Что он и что с ним? Пиши ему и целуй его за меня и скажи ему, чтобы он безбоязненно адресовал свои письма на имя коменданта Новопетровского укрепления.

Прощай, не забывай. Ш.

59. А. О. Козачковскому{688}

— 14 апреля **{689}

14 апреля 1854 [Новопетрсвское укрепление].

Христос воскресе! Друже мой единый! Вчера только привезла почта из Гурьева твое письмо, написанное тобою 14 генваря. Видишь ли, в чем дело, Новопетровское укрепление в продолжение зимы не может получать денежной почты, а получает ее только в продолжение лета, вот по этому обстоятельству и я получил твое сердечное послание только 13 апреля, то есть с первою летнею почтою.

Спасибо тебе, друже мой единый, за твои десять рублей, или, как ты пишешь, какого-то хорошего общего знакомого нашего, и ему и паче тебе спасибо, ему спасибо за деньги, а тебе спасибо за то, что послал ты мне их. За одно спасибо не скажу: почему не написал мне, кто этот общий знакомый наш, столь памятливый и щедрый? Только (я думаю), не ты ли это сам посылаешь мне, неимущему, из собственного дырявого кармана. Я думаю, что так. Сердце мое мне нашептывает, что так. Спасибо ж тебе еще раз, друже мой единый! Дай тебе господь милосердный больше не хоронить любимых деток, а растить их на все доброе людям, а себе на тихую стариковскую радость. Поцелуй их — маленьких — за меня и в шутку скажи им, что далеко где-то старый, лысый, усатый солдат молится богу и, молясь, просит его, милосердного, чтобы вы есте большими росли и здоровыми были, а жену твою, почему ты мне не напишешь, как ее звать, поцелуй за меня трижды. Да еще, почему ты мне не напишешь, большие ли уже деревья, посаженные тобою осенью 1845 года, ведь пишу ли я тебе это письмо, или просто тебя вспоминаю, все будто вижу, как ты у забора рядочком осенью деревья сажаешь.

Друже мой милостивый! Как получишь сие бесхитростное послание, выбери хороший погожий день, да прикажи заложить в бричку лошадей, да посади рядом женушку свою и деточек своих малых, да поезжайте с богом в Андруши, погуляйте хорошенько в архиерейской роще, а, гуляя под дубами и вербами, вспомни, как однажды перед вечером мы с тобою в Андрушах гуляли.

Дурак я, да еще и большой дурак! Мне теперь кажется, что даже на том свете рай не будет прекраснее Андрушей, а вам-то, может, даже опостылело смотреть и на синие трахтемировские горы. Боже мой, господи единый! Увижу ли я эти горы когда-нибудь хоть единым глазом? Нет! Никогда я их не увижу! А если и увижу, так, может, с того света или на этом свете приснятся когда-нибудь.

А ну его — лучше и не вспоминать, а то как вспомню нашу несчастную Украину, слезы так и закапают из старых глаз.

Давно шевелится у меня в голове мысль{690} перевести на наш прекрасный украинский язык «Слово о полку Игоря». Да нет у меня подлинника, а перевода читать не могу. Так вот что я думаю. В вашей семинарской библиотеке, наверно, есть издание Шишкова или Максимовича «Слово о полку Игореве», перевод с текстом, так ты, ради великой моей любови, попроси-ка какого-нибудь скорописца списать для меня один экземпляр с переводом текст этой небольшой, но премудрой книги, а я тебе за это… что ж я тебе сделаю неимущий: поблагодарю от всего сердца и больше нечего… Вонми гласу моления моего, друже мой единый, пришли мне текст «Слова о полку Игоря», а то на твоей душе будет грех, если не будет оно, это «Слово», переведено на наш задушевный, прекрасный язык.