Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Стрит

Я почувствовал, что не могу судить этого старика за его грехи. В конце концов, только милосердие добрых друзей спасло от дома призрения мою собственную мать, да и сам я в юности, проигравшись, серьезно увяз в долгах.

– Я слышал, вы были знакомы с Ринвиком Уильямсом. Тем самым, которого осудили за преступления Лондонского Монстра.

Я ожидал, что Николсон начнет мямлить и увиливать, но он ответил немедленно.

– Да, конечно! Ринвик Уильямс, отправленный в Ньюгейт как Монстр… Я был на балу, который он здесь устроил. До сих пор прекрасно помню это, – признался старик. – Вот же штука: далекое прошлое помнится мне во всех подробностях, а что было вчера – тут же вылетает из головы. А бал… да, замечательный у нас тогда вышел вечер!

– Что за бал, мистер Николсон? – нахмурился надзиратель. – Где?

– Здесь, во дворе, – отвечал старик. – В августе семьсот девяностого, и погода выдалась прекрасная. Я был – только-только с воли, и Ринвик Уильямс тоже.

– Пожалуйста, расскажите об этом бале, мистер Николсон, – попросил я. – Казалось бы, Ньюгейт – место вовсе не подходящее для празднеств.

Мистер Николсон согласно кивнул.

– Ну, сказать «бал» – это, пожалуй, преувеличение. Просто собралось человек пятьдесят. Уильямс разослал приглашения своим родственникам, друзьям-подругам со своей цветочной фабрики – прелестные там были француженки, как сейчас помню – и другим знакомым, поддерживавшим его, пока тянулись судебные разбирательства. И товарищей по заключению вроде меня, конечно, пригласил – тем более мы-то и так уже были здесь. Для начала выпили чаю, слегка закусили, а там началась музыка – две скрипки и флейта. Хозяин наш был весьма искусным танцовщиком. Думаю, ему и на сцене выступать доводилось.

Все эти подробности, определенно, внушали доверие к рассказчику. Я ободряюще кивнул.

– После нам подали холодный ужин и вдоволь вина. А к девяти вечера всем посторонним гостям пришлось откланяться, так как в этот час запирают ворота тюрьмы.

Я перевел взгляд на мистера Терли. Тот, хоть не сразу, но уловил мой безмолвный вопрос.

– Да, после девяти часов – никаких посетителей не положено, это верно, но заключенным нельзя устраивать балы. Вправду, сэр, вы, должно быть, путаете.

Слегка смущенный историей старика, мистер Терли вежливо, но твердо покачал головой.

– Вероятно, это было возможно в семьсот девяностом? Мистер Терли, как вы полагаете, могли ведь порядки с тех пор измениться?

– Ну… – Мистер Терли ненадолго задумался. – Не могу знать, так как в то время меня здесь не было. Пятьдесят лет назад правила внутреннего распорядка могли быть другими. Но в данный момент это, конечно же, запрещено.

– Да, праздник удался на славу, – смущенно продолжал мистер Николсон. – Наверное, так веселиться мне с тех пор больше и не доводилось.

– И не доведется, – твердо сказал надзиратель, полный решимости подавить любое вольнодумство в зародыше.

– Может, мне разрешите, сэр? – пропищал юный пройдоха. – Меня-то мамка часто «монстром» ругала. А раз так, можно мне устроить такой же бал?

– Определенно, нет, – ответил мистер Терли.

– Как я понимаю, Ринвик Уильямс настаивал на своей невиновности и подал прошение о пересмотре его дела, которое и было удовлетворено в декабре тысяча семьсот девяностого. Он вновь был признан виновным, но в менее серьезном правонарушении. Мистер Николсон, как вы, будучи знакомым с ним лично, полагаете – был он вправду виновен или нет?

Старик рассмеялся.

– Конечно, Ринвик Уильямс частенько заглядывался на дам. Но, сказать вам правду, перед прекрасным полом он робел. Трудно поверить, что у него хватило бы удали разрезать юбки на женщине, а уж тем паче – такой уйме женщин. Помню, как он боялся свою жену…

Вдоль моей спины словно пробежала целая муравьиная колонна.

– Жену? Ринвик Уильямс был женат?

– Именно, сэр. Они познакомились на том самом «Балу у Монстра», как его после назвали. Она тоже была из заключенных, но за что сидела – не знаю. Может, несостоятельность. Хотя характер у нее был отвратительный – возможно, и за что-то посерьезнее.

– Я и не знал, что заключенные мужчины и женщины могут вступать в связь.

По большей части, я сказал это самому себе, но мистер Терли взял на себя труд ответить.

– Случается, – с праведным возмущением сказал он. – И не без злосчастных последствий, лишь умножающих скорбь и несчастье.

– Еще бы, – хмыкнул мистер Николсон. – Именно такая ситуация с Ринвиком Уильямсом и вышла. Без средств к существованию, заключен в тюрьму, да вдобавок – новорожденный младенец. И женщина, считающая, что он должен содержать ее с сыном.

– Сын, рожденный в Ньюгейте?

Мурашки вновь пробежали по моей спине. Мистер Николсон кивнул:

– Его брат, аптекарь, был очень недоволен – зачем ему лишний рот.

Я тут же начал высчитывать, сколько лет может быть сыну Ринвика Уильямса сейчас. Ринвик Уильямс отбывал наказание с июля 1790 до конца 1796 года. Если его сын родился во время заключения, то теперь ему, должно быть, от сорока пяти до сорока девяти. Однако мне воспоминаний старика было мало, требовались более веские доказательства его существования.

– Не припомните ли год рождения ребенка?

Старик Николсон ненадолго задумался, прикрыв зрячий глаз и словно бы глядя на меня в упор другим, бельмастым.

– Когда родился – не припомню, – сказал он, разом обращая в прах мои надежды. – А вот крестили его в мае тысяча семьсот девяносто пятого – я как раз ненадолго вышел из Ньюгейта и жил у сестры. Этот день я помню точно, так как был приглашен на крестины.

– Где же его крестили? – перебил я его, забыв от нетерпения о манерах.

Старик пожал плечами, словно ответ был очевиден.

– В церкви Гроба Господня, где же еще?

– Всех младенцев, рожденных в тюрьме, крестят там – благо церковь эта от нас через улицу, – добавил мистер Терли.

Безусловно, в этом был смысл. Мне уже не терпелось отправиться в эту церковь и разузнать о таинственном сыне Ринвика Уильямса побольше.

– Благодарю вас, мистер Николсон. Вы оказали мне неоценимую помощь.

– Что ж, был рад помочь. И был бы еще более рад, если бы сердце вам подсказало ссудить мне небольшую сумму, которая весьма помогла бы в моем положении.

С этими словами старик улыбнулся беззубой улыбкой, заставившей меня смутиться. Но едва я потянулся к карману, мистер Терли отрицательно покачал головой.

– Радуйтесь, что вам довелось помочь ученому человеку, мистер Николсон. Пусть это и будет вам наградой. А возмещение ваших долгов – обязанность ваших друзей и родственников, а никак не мистера По.

Прежде чем я или старик успели вымолвить еще хоть слово, мистер Терли увлек меня к выходу. Быстрым шагом мы миновали полутемный коридор и вышли на открытый квадратный дворик.

– Здесь заключенные могут совершать моцион, – сообщил он. – И здесь, если верить мистеру Николсону, был устроен тот самый бал.

Он недовольно покачал головой, явно расстроенный столь вопиющим нарушением порядка.

– Экстраординарно! – сказал я.

Мне не терпелось отправиться в церковь Гроба Господня и попытаться найти доказательства тому, что у Уильямса был сын, но прежде необходимо было закончить экскурсию. Пройдя через двор, мы в конце концов оказались в знаменитой «давильной камере»[68] – длинном, мрачном помещении с двумя маленькими оконцами в каменной стене. На полу в полном унынии распластались двое.

– Это все равно что покойники, – сказал мистер Терли. – Приговоренные к казни ждут ее здесь до утра.

Заключенные не могли не слышать его слов, но даже не шелохнулись. Я вспомнил о бедном мистере Курвуазье. Как, должно быть, страдала его душа, пока он сидел здесь в ожидании петли! Вот такой участи опасалась и бабушка, и эти опасения толкнули ее на ту самую ложь…

Мистер Терли провел меня через лабиринт коридоров, из вежливости я задавал какие-то вопросы об устройстве тюрьмы, о ее истории, о самых закоренелых преступниках, содержавшихся в ней, но почти не запомнил ответов. Кровь бурлила в жилах от предвкушения того, что я могу обнаружить в церкви Гроба Господня, мысли путались, точно после доброй порции мятного джулепа. Наконец мы добрались до выхода из тюрьмы, где я невнятно пообещал прислать мистеру Терли экземпляр будущей научной статьи и удалился с поспешностью, граничившей с грубостью.

Режущий уши уличный шум Сноу-хилл исчез без следа, стоило мне ступить под свод церкви Гроба Господня. Войдя, я остановился, чтобы внимательнее рассмотреть великолепие ее интерьера. Два ряда колонн тосканского ордера делили пространство натрое, края потолков в виде крестовых сводов были украшены орнаментом, изображавшим голубей. Роскошный резной алтарь величественно сиял позолотой под тремя оконными проемами, а уж орган был просто поразителен! Сквозь небольшие окошки струился нежный свет, все внутри дышало покоем.