Страсти по Марии - Жюльетта Бенцони

В необдуманном порыве Мария бросилась к кардиналу.

– Все просят о милости, – обратилась она к нему, – чего же ждете вы – единственный, кого слушает король?

– Я пытался заступиться за Монморанси, но король ничего не хочет слышать.

– Почему? Оттого что этот несчастный имел смелость любить королеву и, насколько мне это известно, всегда носит на запястье браслет с ее волосами? Можно ли в порыве безумия обрубить целую ветвь великих служителей короны? Он последний из Монморанси, и у него нет детей, задумайтесь над этим!

– Думаю, королю об этом известно. Вы же, герцогиня, должны быть удовлетворены: не с этим ли человеком в прошедшем году на дуэли дрался ваш супруг?

– Я не забываю, что вы тогда помогли ему избежать худшего.

Клод де Шеврез на этот раз не мог последовать за королем. Подагра держала его в Дампьере, и потому он пребывал в раздражении и ярости. Мария же находила, что в сложившейся ситуации это к лучшему. Вдали от ушей своего мужа она могла влить в общий хор и свою мольбу. Но ничто не помогло: тридцатого октября маршал Монморанси взошел на сооруженный во дворе Капитолия эшафот. Король в тот момент играл в шахматы с мсье де Луанкуром. Он видел слезы в обращенных к нему глазах, слышал доносившиеся с улицы мольбы о помиловании его подданных, но не двинулся с места. В покоях королевы плакали все женщины, Мария ногтями разодрала в клочья свой платок.

Громкий вопль оповестил о том, что голова последнего из Монморанси пала с плеч. Кровь его легла пятном позора на сына Генриха IV, которому он доводился крестным сыном. Безутешная Мария-Фелиция Орсини, его вдова, укрыла свою боль под сенью монастыря Пресвятой Богородицы в Мулине, где впоследствии и скончалась в ореоле святости.

Для Марии это горестное событие стало последней каплей. Вместе с королевой проплакала она не час и не два, а ее неприязнь к Людовику и Ришелье переросла в непомерную ненависть. Мария больше не сомневалась в том, что главной целью этой пары сподвижников являлось искоренение высшей знати. Шатонеф, влюбленный и преданный, и тот отшатнулся от кардинала. И он молчаливо внимал своей прекрасной повелительнице, когда она говорила ему, что Франция и французы были бы много счастливее, если бы человек в красном исчез, а он, Шатонеф, сменил бы его… Участились и тайные беседы Марии с королевой.

Несколько дней спустя после казни Монморанси Людовик XIII оставил свою свиту и вернулся в Париж, вернее, в любимый свой Версаль. Кардинал, со своей стороны, желая сгладить губительные последствия экзекуции, предпринял грандиозное путешествие для всего двора в Аквитанию – с концертами, состязаниями, морскими баталиями и балами. Без монсеньора – герцога Орлеанского, – к тому времени уже отбывшего в Лорен и оттуда вопившего, что король обманул его, обещав Монморанси помиловать. А двор переезжал из замка в замок. В Кадиллаке, роскошном доме престарелого герцога д'Эпернона – одного из самых рьяных сторонников королевы-матери, с которой его связывала некая тайна вокруг смерти Генриха IV, – шумный праздник и вовсе удался ввиду отсутствия кардинала, который слег с недомоганием. Ришелье страдал хроническим воспалением мочевого пузыря и геморроем. Не рискуя задержаться в унизительном для него положении в доме, где слабость сделает его весьма уязвимым, он оставил двор и направился в Бордо.

Мария и ее любовник всю ночь танцевали на пышном балу, который герцог д'Эпернон давал в честь королевы. Казалось, на горизонте вновь забрезжил Золотой век.

Однако танцы для канцлера – хранителя печати являются отнюдь не самым главным занятием, он должен был без промедления последовать за кардиналом. Утешал себя де Шатонеф тем, что возобновил со своею герцогиней пылкий обмен письмами, в которых, позабыв про элементарную осторожность, строил планы на будущее.

После Кадиллака, не задерживаясь, миновали Бордо, развеяв покой больного Ришелье, остановились в Блэ, где и возобновили празднества. Правда, с ожидаемой кончиной кардинала, однако, случилась задержка, и Анна Австрийская направила Ла Порта за новостями, потребовав поторопиться обратно в случае печального исхода… Вернувшись очень скоро, Ла Порт сообщил, посеяв смущение: кардинал пока все еще в постели, но выздоравливает.

Мария первой взяла себя в руки.

– Что ж, – вздохнула она, – не остается ничего другого, как только делать хорошую мину и показывать радость, которой нет в сердце… И восстанавливать нити захватывающих заговоров.

Пресытившись торжествами и переездами, двор вернулся в Париж. Ришелье ехал назад с частыми остановками, две из которых давали мадам де Шеврез повод для размышлений: замки де Кузьер и де Рошфор-ан-Ивелин принадлежали ее отцу, Эркюлю де Роан-Монбазон, которого после того рождественского вечера в Дампьере она видела крайне редко. Став губернатором Парижа и безоговорочно поддерживая короля, герцог де Монбазон не скрывал неприязни к собственной дочери, и она платила ему той же монетой, сдабривая ее изрядной долей иронии, благо повод для этого был: все знали, что его восхитительная суп-руга изменяла ему нещадно. В том числе и с маршалом Монморанси! Но то, что де Монбазон принимал у себя кардинала, означало, что теперь свою привязанность к Людовику XIII он распространяет и на его министра. «Это может пригодиться, – отметила про себя Мария, – поскольку Ришелье продолжает жить».

С приходом зимы в Париж вернулись все. Здесь привычная жизнь двора протекала непривычно спокойно в течение нескольких недель. Можно было подумать, что противоборствующие стороны присматривались, выжидали выказывая при этом строгую учтивость. Король даже съездил на охоту в Дампьер, где супружеская чета де Шеврезов приняла его с радостью, искренней у Клода и притворной у Марии.

На радость маркиза де Шатонефа, рабочие сеансы герцогини с Ришелье прекратились. Маркиз тем не менее не был осведомлен об активной секретной переписке, которую Мария и королева вели с Лореном, Англией и Испанией, он был опьянен ее близостью, хотя их интимные встречи были теперь не так часты. Он помногу и часто писал герцогине, а если видел ее у королевы, рассказывал обо всем, что происходило на Совете. Его откровенность позволила Марии предупредить Карла Лоренского о готовящейся атаке французских войск на один из близлежащих пограничных городов.

Казалось, кардинала ни королева, ни герцогиня, ни Шатонеф не интересуют. Король, увлеченный мадемуазель де Отфор, продолжал робко ухаживать за ней, но девушка неизменно пресекала эти попытки с безжалостной иронией.

Неистового гнева короля, который разразился вскоре, никто не мог предвидеть.

Двадцать пятого февраля король потребовал к себе в Сен-Жермен маркиза де Шатонефа и, едва выслушав приветствие, приказал ему вернуть печати Франции, а де Горду дал распоряжение арестовать маркиза и препроводить его в Бастилию, жилье де Шатонефа подвергнуть обыску и изъять все бумаги. Среди них обнаружились многочисленные письма, в том числе тридцать два письма Монтэгю, тридцать одно от королевы Генриетты-Марии и целая стопка писем мадам де Шеврез.