Азъ есмь Софья - Галина Гончарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они молчат. А потом Степан выдыхает откуда-то изнутри.
– Отдай мне убийцу брата, государь!
И Алексей медленно опускает веки. Под столом беззвучно выдыхает Софья. Удалось… Господи, спасибо тебе! Верю не верю – СПАСИБО!
– Мое слово.
Недосказанным остается многое, но главное уже произнесено. Не государь-царевич, нет. Это не оговорка.
Государь.
* * *Сказать было намного легче, чем сделать. И подождать пришлось, никуда не денешься, покамест разведали, потом донесли…
Фрол извелся, Степан письма слал, но брат его же и успокаивал. Видел, что не впустую время уходит, что не лгал ему царевич, что вестей ждет…
А тем временем и остальные дела делались.
Ордин-Нащокин бросился царю в ноги, умоляя признать внука. Алексей Михайлович сильно рассердился на блуд без благословения, но потом чуть успокоился. Как говорится – а кто не грешен?
А если ребенка мужчина признать хочет… а мать где?
Нет матери?
Жалость какая…
Опытный дипломат, Ордин-Нащокин извернулся так, что было непонятно, жива мать или нет, но общее впечатление создавалось в пользу чуть ли не дворовой девки, на которой жениться уж никак невместно. А вот дитя признать – вполне богоугодно. Не должен род пресечься, никак не должен!
Так что малыша крестили Романом Ординым-Нащокиным и порадовались. Анна вообще расцвела, все-таки родное чадо…
Татьяна не удержалась, конечно, так что Софья однажды стала свидетельницей сестринского разговора «по душам».
Она не подслушивала, боже упаси. Она – осведомлялась. А в данном случае – когда все спали, направилась к царевне Анне, поговорить с ней. И…
– …в уме ли ты, сестрица? Да на тебя поглядеть – слепому все видно будет.
– Я никогда счастлива так не была. Танечка, родная, помолись за меня!
– За что молиться? За жизнь вашу в грехе?
Помолчи, тетя! Не говори про брак!!! – что есть силы взмолилась про себя Софья. – Господи, помоги!!!
То ли день был удачный, то ли молитвы ребенка имели силу, но…
– Танюша, пусть ворованный, пусть час, но мой! Мой он! Ведь мы все пустоцветы… а если б ты знала, какое это счастье! Когда любишь, когда любима…
– Мне такого не выпало!
– Так ведь все от тебя зависит! Ты красавица и умница! Только плечом поведи, глазом мигни!
– Я царская дочь, мне что – с конюхами по кустам валяться?
А подтекстом – как ты, сестрица…
Анна тоже лицом в грязь не ударила.
– Когда полюбишь – и конюх для тебя королевичем будет, знаю, что недостойному ты сердце не отдашь. А без любви, хоть бы и королевич заморский, а все будет хуже последнего конюха.
Кажется, попала не в бровь, а в глаз. Татьяна пригорюнилась.
– Ох, сестрица, а есть ли та любовь…
– Есть. Только верь мне.
Софья потихоньку отползла от двери. Теперь надо удвоить присмотр за Татьяной. А, ладно. Лишний повод потренировать девчонок.
* * *Спустя месяц состоялись испытания самого примитивного гелиографа.
Не того, конечно, который использовался для съемок, а самого простого. Металлической пластины, способной передавать световые сигналы. Делалось все очень просто, благо день был ясный.
Алексей Михайлович написал записку, потом верховой отнес ее к ребятам у гелиографа – и те принялись сигналить.
Алексей Алексеевич, бледный от волнений, принялся расшифровывать примитивную азбуку Морзе. А что тут еще лучше придумаешь?
– Точка… тире… еще две точки…
Алексей Михайлович смотрел чуть насмешливо, шушукались бояре, Софья, сидящая в возке – а вдруг кто увидит! – вместе с двумя царевнами переживала за брата.
Но вскоре лицо мальчишки прояснилось.
– Пригодно ли сие изобретение для целей воинских?
Алексей Михайлович только головой покачал. Вот именно этот вопрос и был в записке. А сын улыбнулся, широко и открыто.
– Не всегда, батюшка, но пригодно. Мы таковыми сигналами многое сказать можем, а враг и не поймет сразу.
– Хорошая придумка, сыне… А еще для чего она гожа?
– Кораблям можно так же общаться. Сообщения передавать… да мало ли! Не всегда ж можно гонца послать. А тревогу просигналить всяко проще…
– А дорога ли придумка?
При виде обычной блестящей металлической пластины царь только головой покачал.
– Вроде бы и недорого… обдумать надо.
Алексей сразу нахмурился. Что это такое – обдумать, он уже знал. Считай, представить на рассмотрение боярской думе, а там и получше проекты потонут без следа. Им-то невыгодно, если своровать не получается! Но и ругаться не стал.
– Батюшка, письмо у меня. Донской казак Степан Разин челом тебе бьет.
– И чего он желает?
– Пишет он, что брата его сказнили смертью лютой – невиновного.
– Вот как? И кто?
– Воевода твой. Юрий Долгоруков…
– Юрия я знаю, сыне. Просто так никого он не казнил бы…
– А он и не просто так, батюшка. Позволишь ли рассказать, что мне ведомо?
– Позволю, сыне. Только не здесь и не сейчас…
Алексей Алексеевич кивнул – мол, подожду. А царь с умилением поглядел на белобрысую макушку сына.
Умница растет.
Наследник…
Государь всея земли православной.
* * *Разговор с отцом вышел у Алексея нелегким. Хоть и были рядом Софья, Анна и Татьяна, последнее время начавшая симпатизировать казакам, но основная нагрузка упала на плечи мальчишки.
Вечером, поздно, когда удалились все остальные, когда Лешка посмотрел на отца и попросил разрешения тетушкам да сестренке остаться – мол, у меня от них секретов нет, Алексей Михайлович кивнул и пригласил ребенка в свой кабинет.
Красивый, весь в золоте… Лешка не мог не оценить, насколько у него удобнее.
Золота нет, так оно и не надобно, и оружие дорогое по стенам не развешано, так и на кой оно в кабинете? Перья саблей точить?
Зато у него все просто, полки вдоль стен, на них свитки и книги, все по делу, ничего лишнего нет, но нет и ненужного. Стол только великоват, но это на вырост.
– Когда-нибудь все твое будет, сынок… – неправильно понял интерес сына Тишайший.
– Тятенька, проживи еще сто лет! – тут же отреагировал мальчишка. – Чем позже я шапку Мономахову надену, тем больше поживу спокойно.
Тишайший только усмехнулся. Не без того, ой, не без того…
– Умен ты, сынок, не по годам. В Кремль обратно не хочешь?
– Нет, батюшка. Здесь уж ты бояр гоняй, а я у себя в школе буду тебе помощников растить.
– Мне ли? А то и себе?
– Земле православной, государь. Ей, родине-матушке, и только ей. А то ведь кого ни возьми, никто Руси не служит, всяк себе урвать пытается. Дедушка мой, Милославский, сколько раз бит был, народом ненавидим, а все хапает, словно на тот свет с собой унести собрался.
– Да-а, сынок, мне бы в твои годы так рассуждать. А об Илье ты зря так, он человек полезный…
Чего стоило Алексею проглотить ехидное: «Не все то полезно, что в душу полезло», – только он знал. Но проглотил и невинно улыбнулся.
– Тятенька, ты бы передал ему, что ежели хочет он что узнать, так пусть у меня и спрашивает, а не подсылов шлет?
– А шлет?
– А то как же, тятенька. Пытается понять, где с моей школы себе кусок урвать можно.
– И где же?
– Ему пока то неведомо.
– Умен ты, Алешка, умен. Женить тебя скоро будем, вот что…
Алексей на минуту даже опешил от такого предложения, хотел возразить, но потом вспомнил Софью. Лучшее, что он мог сейчас сделать…
– Это дело важное, тятенька, все обдумать надо. Ты ведь со мной посоветуешься, как время придет?
Алексей Михайлович только головой покачал.
– Как же иначе, сынок. Тебе жить, но тебе и государством править. Так что выбирать будем…
Алешка улыбнулся отцу и перешел к делу.
– Батюшка, так что мне казакам ответить?
– Скажи, что несправедливых решений Долгоруков не принимает. Ежели решил казнить, значит, за дело.
Челобитная так и осталась лежать.
– Батюшка, а ежели невиновны казаки? И то мне доподлинно известно?
Тишайший нахмурился.
– Алешенька, меня эти холопы не волнуют. Мне бы с войной этой разобраться, а ты мне про такие глупости. Да пока Юрий мне сражения выигрывает – пусть хоть всех их перевешает, слова не скажу.
Алексей покосился на Софью. Именно это сестренка ему и предсказала, почти дословно. И ведь был, был разговор с отцом, но тогда предварительно, а сейчас все было сказано открытым текстом… ой, плохо.
– Тятенька, да разве ж можно так…
– Все, Алеша. Не лезь в дела, которые тебе пока не по уму. Юрка предан мне, словно пес, да и сын его, Мишка, добром мне служит. Не касайся того, что тебе не надобно. Лучше расскажи мне, что ты там за игры в мяч придумал в школе своей?
Алексей вздохнул и принялся рассказывать, понимая, что настаивать бесполезно. Визгу будет много, пользы мало, а раз так – к чему?
