Иного выбора нет - Джордж Блейк

Когда бутылка была выпита, Траутманн предложил всем вместе отправиться в ночной клуб. Нина с готовностью согласилась.

Остаток вечера я провел, танцуя с ней в маленьком дансинге. Она сообщила, что имеет чин лейтенанта и работает инспектором на телефонном узле в Карлсхорсте. Нина жила в гостинице и могла распоряжаться своим свободным временем, как ей заблагорассудится. В Западном Берлине она всего второй раз. К концу вечера мое подозрение, что Нина вовсе не русский лейтенант, значительно окрепло, но выяснить все окончательно я мог, лишь попытавшись встретиться с ней вновь.

Я не мог не заметить, что Нина проявляет ко мне некоторый интерес, и во время одного из танцев попросил ее встретиться со мной как-нибудь вечером. Она сразу же согласилась, и мы договорились о свидании в следующую среду у одной из станций метро.

Докладывая в отделе о результатах встречи, я не преминул сказать о серьезных сомнениях в том, что Нина действительно советский офицер, и предложил проследить, куда она пойдет после нашей встречи. Если ее пропустят на советскую территорию в Карлсхорсте, то с определенной уверенностью можно будет сказать, что она та, за кого себя выдает. Если нет, подумаем, что делать дальше.

В среду вечером Нина пришла в условленный час, одетая на этот раз более нарядно. По дороге в ресторан, где я предложил пообедать, немного позади я заметил высокую фигуру шефа немецкого частного сыскного агентства, услугами которого мы всегда пользовались для подобных целей. Вечер прошел превосходно. Около одиннадцати мы покинули ресторан. Не думаю, чтобы Нина ответила «нет», пригласи я ее к себе. Но я сделал вид, что очень волнуюсь за ее безопасность и за то, чтобы она вовремя вернулась в Восточный Берлин. Мы договорились встретиться на следующей неделе. В метро, помахав ей на прощание рукой, я увидел нашего сыщика, устроившегося в другом конце того же вагона.

На другой день был получен его отчет. Нина вышла на следующей станции, задолго до того, как поезд должен был достичь границы сектора. Затем она села в автобус до Грюневальда, расположенного в американской зоне, сошла недалеко от штаба и, направившись к одной из близлежащих улиц, где жили только американцы, вошла в дом, открыв его своим ключом. Последующее расследование показало, что этот дом занимал хорошо знакомый нам офицер ЦРУ, в контакте с которым мы часто работали. Нина, служившая у него горничной, была беженкой из прибалтийской республики, что объясняло ее знание русского и славянский акцент в немецком. Мы заподозрили, что она могла оказаться одной из бесчисленных знакомых Траутманна и что это он уговорил ее прикинуться «перспективной» русской покупательницей, вместо того чтобы блюсти наши интересы в истории с магазином. Однако Траутманн все отрицал, заявил, что ничего об этом не знает, а Нину привел один из зазывал.

Вскоре операции «Магазин», авторитет которой и так сильно пострадал после случая с Ниной, был нанесен новый удар, от которого она уже не оправилась.

Однажды утром мы обнаружили, что Траутманн и его подруга исчезли. Никого не предупредив, не оставив записки. Следов насилия в квартире также обнаружено не было, они ушли без спешки, прихватив свои вещи и небольшой запас товаров. Так как и продавщица, и товар пропали, магазин пришлось закрыть. Мы обратились в берлинскую полицию с просьбой негласно выяснить местонахождение парочки.

Несколько дней спустя берлинские газеты запестрели крупными заголовками: Траутманн перебежал в Восточную Германию, на которую он, видимо, и работал последнее время. Там он дал интервью корреспондентам коммунистической прессы, рассказав все о своем сотрудничестве с Интеллидженс сервис, включая скандальные подробности о магазине, его адрес и истинное предназначение.

В Берлине я возобновил регулярные встречи с представителем советской разведки. На нашу первую встречу, о Которой мы договорились еще до моего отъезда из Лондона, человек, ставший мне позднее известным как Коровин, привел своего сотрудника и представил его, сказав, что выходить на связь теперь будет он. Встречаться в Берлине с советскими разведчиками было гораздо менее опасно, чем в Лондоне, да и удобнее. Единственное правило, которое мне приходилось нарушать, — это запрещение офицерам британской разведки появляться в Восточном Берлине. С другой стороны, это было всего лишь одной из нескольких нелегальных встреч, которые мне приходилось проводить ежедневно, и риск попасться был не так уж велик. Я располагал поддельным немецким удостоверением, выданным мне английскими властями в связи с моей работой в разведке, и в случае, если у меня потребуют документы, я всегда мог предъявить его. Сев в поезд метро за две или три станции до границы сектора, я выходил на второй или третьей остановке уже на территории Восточного Берлина, обычно на Шпитальмаркт. К семи часам центр города, в те годы еще лежавшего в руинах, был совершенно безлюден. Я неторопливо шел по тротуару мимо домов, от которых остались одни стены, пока рядом со мной не тормозил большой черный автомобиль с задернутыми занавесками и приоткрытой дверцей. Я быстро садился, и он мчал меня на конспиративную квартиру в окрестностях Карлсхорста. Там нас ждал накрытый для легкого ужина стол, и за едой и питьем мы обсуждали наши дела. Прежде всего я отдавал отснятые пленки и брал новые, которых мне должно было хватить до следующей встречи. Кроме того, всегда приходилось отвечать на вопросы и давать пояснения к ранее переданным материалам. Так в полной безопасности и за спокойной беседой проходило около часа, затем меня отвозили назад в центр города, высаживали неподалеку от станции метро, и десять минут спустя я был уже в Западном Берлине.

Моего нового связного звали Дик. Не знаю, почему он выбрал это английское имя, говорили мы всегда по-русски. Дик был коренастым мужчиной лет пятидесяти, с бледным лицом и приветливым выражением глаз, смотревших сквозь толстые стекла очков в роговой оправе. Вел он себя спокойно и немного по-отечески, всегда внимательно выслушивал собеседника, а его соображения, когда он считал нужным их высказать, были тщательно взвешены. За пять лет наших ежемесячных встреч я очень полюбил его и искренне огорчился, когда, завершив работу в Берлине, должен был попрощаться с ним. Больше мы никогда не виделись. Оказавшись в Москве, я сразу спросил о нем, и мне ответили, что несколько лет назад он умер от рака.

В отношениях как с Диком, так и с другими офицерами КГБ, с которыми мне приходилось иметь дело, меня поражало их почти полное «невмешательство» в мою работу. Проведение операций целиком зависело от меня самого. Они никогда не давали мне указаний, что делать, и абсолютно верили передаваемой мною информации. Мне казалось, что это противоречит общеизвестной советской практике: никогда не принимать решений, не получив санкции вышестоящего начальства. Мой двадцатипятилетний опыт жизни в Советском Союзе подтвердил, что это действительно отличительная черта и слабость всей системы. Даже самые, казалось бы, пустяковые вопросы не решаются без предварительного согласования с «руководящими товарищами», часто из высшего эшелона власти. Отход от этого принципа в моем случае могу объяснить лишь тем, что я был профессиональным разведчиком и они верили в мою способность наилучшим образом сориентироваться в каждой конкретной ситуации.