Трудное счастье - Лавирль Спенсер

— Не думай, что плакать — стыдно. Я и сам в последнее время часто плакал. Иногда это помогает. — Он отступил на шаг. — Мне надо идти. Позвони дедушке, когда будет необходимо.

Только когда он захлопнул дверцу и опускал окно, Робби отошел от машины и посмотрел на отца. «Куда он теперь пойдет? — подумал Том. — С кем поговорит? Что будет твориться в доме после того, как я уеду? Господи, не дай ему превратиться в жертву депрессии и мстительности, как те сотни детей, что прошли через мой кабинет после развода их родителей. Не дай им с Челси измениться в худшую сторону».

— Эй, выше нос, — с фальшивой бодростью проговорил Том, — я еще не свел с ней счеты.

Не дождавшись ответной улыбки сына, он завел мотор и выехал со двора.

Глава 12

У озера природа была еще великолепнее, но для Тома ее красота только обостряла страдания в этот и без того мучительный день. Вода, стоящая спокойно, как стекло, отражала берега. Далекий звук моторки доносился с расстояния в милю, а небольшая рыбачья лодка нарушала зеркальную поверхность озера. Маленькие волны курчавились, словно лепестки голубой розы.

Том поднялся по широким деревянным ступеням и открыл дверь веранды. Растянулась старинная пружина, в которую можно было сунуть пальцы, и, что самое интересное для маленького мальчика — то открывать, то закрывать двери, пока не подойдет мама, чтобы посмотреть, чем это ты там занят. Звон пружины заставил и без того печального Тома почувствовать ностальгию. Он окунулся в прохладный сумрак комнаты отца.

— Папа? — позвал Гарднер и остановился, прислушиваясь. Чириканье какой-то птички, стук сосновой шишки о крышу — и ничего больше. Комната почти не изменилась за тридцать лет: тот же продавленный диван с индейским покрывалом и несколькими оранжево-зелеными подушками, на которых старик любил вздремнуть после обеда, пара чучел большеротого окуня на бревенчатых стенах цвета кленового сиропа, массивные кресла-качалки и заваленные журналами этажерки, круглый темно-коричневый пуфик со съемным верхом, заполненный старыми нотами матери Тома, и само пианино — вещь почтенная и древняя, черный лак на которой покрылся тонкими, как волосок, трещинами, а направо от полочки для нот красовались сотни кружков — здесь мама обычно ставила свой стакан с лимонадом. Газовая плита на другой стороне комнаты всегда была в плачевном состоянии, на этой самой плите мама жарила рыбу, и пекла хлеб, и готовила все его любимые в детстве блюда.

Том остановился, оглядывая комнату. Только свет, проникающий с веранды, освещал ее, и поэтому здесь всегда царили сумерки.

— Отец? — снова позвал он и опять не получил ответа.

За спиной Гарднер услышал звук приближающейся моторной лодки и вышел из дома, сопровождаемый скрипом дверной пружины. В высокой траве была протоптана дорожка, ведущая к озеру. Хижина стояла на пригорке, и он увидел след на воде еще раньше, чем отца, привязывавшего лодку к причалу.

Уэсли услышал, как кто-то спускается по выгоревшим деревянным ступенькам, и выпрямился, сдвинув кепку на затылок.

— Ни черта не клюет сегодня. Все, что я поймал, — это три рыбешки, только пожарить, но нам двоим хватит. Ты приехал, чтобы помочь мне с ними справиться?

— Конечно, почему бы нет, — ответил Том, хотя есть ему совсем не хотелось. Он ступил на причал, который ходил ходуном от каждого шага, и остановился, глядя вниз на грязную синюю кепку отца и его морщинистую шею. Старик осторожно отцепил от удочки крючок, обтер его о штаны и положил в коробку. — Что такое случилось, что дядя Клайд не рыбачит с тобой сегодня?

— Ему пришлось поехать в город за новым рецептом, на таблетки от давления. Мне-то он сказал, что собирается в бордель, а я ему отвечаю: «Клайд, какого черта ты там будешь делать? У тебя поднимается только давление, а не то, что ты хочешь». Да я знал, что ему надо в аптеку. — Уэсли хмыкнул и выпрямился, держа кукан с тремя большими рыбинами. — Пошли, я их почищу.

Том последовал за отцом на другую сторону лодочного сарайчика, и там старик подал ему голубое пластмассовое ведро:

— Вот, набери мне немного водички из озера, ладно? Пока Уэсли чистил и потрошил рыбу на колченогом столе, Том стоял рядом, наблюдая.

— Ну, выкладывай, — сказал ему отец, — а то стоишь тут ручки в брючки, как когда ты был маленьким, и все ребята пошли ловить лягушек, а тебя не позвали.

Внезапно Том почувствовал, как у него защипало в глазах. Он отвернулся к озеру. Рыбья чешуя перестала лететь, и Уэсли поднял голову, глядя на широкие плечи сына, которые тот ссутулил, что делал так редко, и на руки, глубоко засунутые в карманы.

— Мы с Клэр разъехались.

Сердце старика подпрыгнуло, как рыба на столе.

— Ой, сынок… — Оставив рыбу, он принялся мыть руки в ведре, не сводя глаз с Тома. Потом вытер их о штаны и положил одну на плечо сына. — Как стыдно. Просто позорище. Это только что случилось?

Том кивнул.

— Сегодня утром. Где-то час назад мы сказали детям, потом я собрал вещи и уехал.

Уэсли, сжав плечо сына, оперся на него — ему тоже была нужна поддержка. Ай-яй-яй, он так любил Клэр. Она была лучшей женой для Тома и лучшей матерью его детей.

— Это, наверное, из-за той женщины и твоего парнишки, Кента.

Том слегка кивнул, все еще не сводя глаз с озерной глади.

— Она никак не может меня простить.

— Стыд и срам. Как повели себя дети?

— Челси плакала, Робби старался сдержаться.

— Это понятно. Слишком быстро все произошло.

— И не говори. Еще месяц назад я и понятия не имел о Кенте Аренсе, а его мать вообще забыл.

Уэсли шумно и печально вздохнул.

— Ох ты, черт… — Ему было обидно за сына и за всех них. Потом сказал: — Ужасно тяжелая это штука, когда разваливается семья.

Том ничего не ответил.

— Тебе, наверное, негде остановиться. Можешь поселиться в своей старой комнате.

— А ты не против?

— Ты что? Для чего тогда нужен отец, только для счастливых времен? Пошли, я поищу для тебя какое-нибудь постельное белье.

— А как же рыба?

— Займусь ею попозже.

— Ну зачем же два раза подниматься по ступенькам, давай, я помогу тебе.

Уэсли дочистил рыбу, а Том помыл ее в ведре и зарыл потроха. Потом они вместе пошли в хижину, сын нес ведерко, а отец — удочку и коробку с рыболовными принадлежностями. Теперь, когда они оба немного успокоились, Том говорил тише:

— Я надеялся, что ты позволишь мне остаться. По правде говоря, даже захватил простыни и наволочки из дома.

Вскоре машина была разгружена, кровать постелена, и Гарднеры принялись за обед, состоящий из рыбы, нарезанных помидоров с сахаром, и толстых, аппетитных ломтиков огурца в уксусе и с луком, которые они ели с ржаным хлебом, намазанным маслом. И хотя Том думал, что он слишком вымотан эмоционально, чтобы есть, тем не менее обед он уничтожал с большим аппетитом. Возможно, этому способствовала простая пища или то, что обед он делил с отцом, который обладал незамысловатым вкусом. А может быть, ему просто хотелось вернуть то время, когда он был еще мальчишкой, не знающим, что такое жизненные тревоги. Простая еда, вроде той, что готовила его мать, помогала ему в этом.