Злато в крови - Татьяна Мудрая

Вот я и существовал внутри нее. Как я обнаружил во время первой из моих прогулок, мой «уровень» делился как бы на части тора длиной почти в километр, отгороженные друг от друга переборками, для меня непроходимыми. Смертная жизнь в моей части еле просматривалась, однако водилась: небольшой уютный буфет в стиле паба бесплатно угощал душистым сидром и пивом, сваренным по добротным прадедовским рецептам, и на них всегда находился охотник. В молочном баре подавали казахский курт, скифскую оксюгалу и местный кумыс, так горячо любимый моими знакомыми; я хотел даже попробовать, но из-за предупреждений Зальфи поостерегся. В кофейню-пирожковую заходить не стал, а насчет библиотеки решил, что успею еще — или не успею, что практически одно и то же. Более солидную пищу, плотскую и духовную, как я понял, разносили по номерам в соответствии с индивидуальными запросами, а у меня их попросту не рождалось. Гулять и то быстро расхотелось, причем вовсе не из-за боязни упасть прямо на пол в коридоре. Поскольку я нацепил на свой лацкан небольшой самодельный бэйджик, мое оцепеневшее в дневном трансе тело легко могли бы переволочь в мои апартаменты, и предостережение Зальфи насчет времени я всерьез не принимал. Но всё же оставался в четырех обжитых стенах, подолгу лежал на руинах моей широкой постели, поднимаясь лишь для того, чтобы принять душ или согреться в ванне, совмещенной с ним весьма хитроумно, незаметно для себя впадал в сон и выпадал из него. Книг я не просматривал, зная почти все наизусть; да и, ручаюсь, никто не ожидал от меня таких усилий, важно было лишь натолкнуть меня на мысли и создать известный настрой. И единственное, чего я не понимал, — это отчего мне в подобных обстоятельствах так легко и покойно, будто главнейшее давно уже решилось.

Когда за мной пришли, я только что выбрался через низкий бортик ванны и укутывался в одно из королевских полотенец, о чем и сообщил на стук, весьма громко и по мере сил учтиво.

— Ну и превосходно, — ответил из-за дверей молодой голос. — Оденьтесь, будьте добры, во что-либо не совсем домашнее. Там такой костюм-тройка должен быть, черный, с палевым муаровым жилетом, и к нему белая рубашка с натурально жемчужными пуговицами. Классические лаковые туфли — по вкусу, но не обязательны. Возьмите мягкие сапожки в стиле денди, только с широким галстухом до ушей лучше не связывайтесь. Время, знаете ли, поджимает.

Я как мог торопливо оделся, причесал свои чуть залохматившиеся кудри, не прибегая к запотевшему зеркалу, и открыл засов на двери. Там стояло двое в той же брючной униформе, что к у меня: мужчина, по виду лет тридцати пяти (он-то и давал советы) и девушка мастью посветлее моей Зульфии, но с такими же прозрачными голубоватыми очами.

Обменявшись обоюдными поклонами в японском стиле, мы в ряд прошли по вестибюлю — меня аккуратно вклинили между конвоиров — и проникли за переборку, что раздвинулась в стороны едва ли не с подобострастием.

Отчего-то я полагал, что меня удостоят Зала Статуй, но то была небольшая зала с довольно-таки низким потолком, мраморным полом и погруженная в густой полумрак. Мои провожатые поставили меня перед рядом из двенадцати пустых кресел с высокими спинками, который образовал вокруг меня подкову, и отошли.

Никакой бархатной скатерти; пустая сцена почти без декораций. Однако в полной тишине послышался легкий звук шагов: чуть постукивали каблуки, шелестела дорогая ткань, звякало нечто металлическое. Они появлялись из проемов между сиденьями, смутно белея коттарами — мантий не было — и усаживались каждый на свое кресло. Мужчины устраивали поудобнее свои шпаги, женщины подтягивали вниз прямые кинжалы, что висели на груди каждой, слегка сминая дорогую ткань. По мере того, как пришельцы успокаивались, поверх их голов загорались выгравированные в дереве спинок неяркие надписи, освещая лица. Удивительно, что я с моим острейшим ночным зрением то ли не видел, то ли не воспринимал подробностей их облика.

Законник. Властное усталое лицо, крестьянские ухватки, лоб интеллигента в третьем поколении.

Летописец. Явный иудей-ашкеназим. Маленький, юркий почти до смешного, добрый и невероятно хитрый взгляд, удлиненные, аристократические пальцы пианиста.

Меканикус. Молодой, гибкий, как танцор, и очень темнокожий. Глаза так и светятся на черном лице.

Гейша. Вот эта, если я не потерял моей проницательности, и впрямь умеет вполне профессионально переступать и кружиться в такт. А как насчет прочих соответствующих талантов? Но явно в возрасте: густая, лентой, проседь в темных курчавых волосах, припухлые веки, нос крючком и смешливые глаза на смуглом лице.

Лекарь. Полноватый и всё равно изящный, руки теребят рукоять меча; явный знак, что непривычен то ли к острой стали, то ли (что вернее) к публичности.

Рыцарь. Широкий в кости, добротно выделанный солдафон. Вот он-то на оружие никакого внимания не обращает — любимая часть тела.

Рудознатец. Смутно знакомая фигура: высокий купол черепа, гладкая, будто отполированная кожа, умные спокойные глаза.

Глашатай. Тонкий в кости ариец или англосакс. Шпагу носит, как очень большую авторучку, перевязь — будто к ней магнитофон подвешен, и похоже, так и бывает по большей части. Впрочем, я согласен и на портативную кинокамеру.

Пастух. Светловолос, невысок, очень изящен, глаза с сумасшедшинкой. Повернулся боком, оперся на подлокотник, вздернул подбородок — будто с вышины седла свои владения осматривает.

Ткачиха. Старая женщина с ехидцей в характере, выдержанная в серебристо-серых тонах. Что-то Грегор такое похожее видел…

Звездочет. Тощ, дряхл и на диво крепок. В тонкогубом рту знатно обкуренная трубка. И, как Рудознатец…

Домоуправительница. Юна, смугла телом, светла лицом, легка в повадке, немного робеет. Моя Зальфи!

Я почти понял. Двоих видел в крови, двоих наяву, хоть и давным-давно, еще об одном читал в Грегоровой притче, о Ткачихе тоже знаю через него, но моя красавица — она ведь мне совсем живой показалась! Да, оттого и побаивается, наверное.

— Вы всех нас хорошо видите? — спрашивает Рудознатец. — Всю дюжину?

— Вижу, — еле выдавливаю я сквозь сомкнутые губы.

— Тогда садитесь напротив Рудокопа, тринадцатым будете, — предлагает старая Ткачиха.

Кресло будто само собой подпихивает меня сзади под колени и явно настраивается в себя усадить. Почти сразу за моей спиной загорается некое имя: повернуть голову, чтобы прочесть, я стесняюсь и вообще не успеваю, потому что телохранитель-мужчина заворачивает ко мне с фасада и ловко застегивает на мне некое подобие автомобильных ремней безопасности.