Зов кукушки - Роберт Гэлбрейт

— Джо?

— Так его звали. Джо.

Говорила она с уверенностью, хотя Страйк и заподозрил, что это ложь, которая от частого повторения вошла в привычку.

— А фамилия как?

— Да фиг его знает. Ты прям как Лула. Двадцать с лишним лет прошло. Мумумба, — не смущаясь, выдала Марлен. — Или как-то так.

— Может, Агьемен?

— Нет, ты что!

— Овузу?

— Кому сказано, — разозлилась она. — Мумумба или вроде того.

— Не Макдональд? Не Уилсон?

— Обалдел, что ли? Откуда тебе в Африке Макдональд? Уилсон?

Страйк заключил, что знакомство с африканцем не пошло дальше имен.

— Говорите, он был студентом? Где он учился?

— В колледже, — ответила Марлен.

— В каком, не помните?

— Да на фига мне голову забивать? Сигареткой угостишь? — Она сменила тон.

— Конечно, пожалуйста.

Марлен щелкнула пластмассовой зажигалкой, с упоением затянулась и, подобрев от халявного курева, сообщила:

— При музее, что ли. Каким-то боком с музеем связано. Типа того.

— Связано с музеем?

— Во-во. Он, помню, так и говорил: «В свабодные часы я бражу по музэю».

Ее пародия превратила африканского студента в английского аристократа. Столь нелепое, бессмысленное времяпрепровождение вызвало у Марлен ухмылку.

— Может быть, вы вспомните, какой это был музей?

— Как его… Музей Англии, что ли, — сказала она и снова пришла в раздражение. — Нет, ты в точности как она. Больно я помню всякую хрень, когда стоко лет прошло!

— И после его отъезда вы с ним больше не виделись?

— Не-а, — сказала она. — Не больно хотелось. — Она глотнула пива. — Он уж, наверно, окочурился.

— Почему вы так считаете?

— Африка — она и есть Африка, — объяснила Марлен. — Может, пулю словил. Может, с голоду помер. Все может быть. Сам знаешь, какое там житье.

Страйк действительно это знал. Он помнил многолюдные улицы Найроби; вид с воздуха на тропические леса Анголы: туман над кронами деревьев, захватывающая дух красота при резком развороте «вертушки», горный водопад среди сочной зелени, а потом — женщина из племени масаи, которая сидела на каком-то ящике, кормила грудью младенца и под объективом видеокамеры Трейси отвечала на вымученные вопросы Страйка о предполагаемом изнасиловании.

— Не знаете, Лула не пыталась разыскать своего отца?

— Пыталась, — пренебрежительно бросила Мадлен.

— Каким образом?

— Через архив колледжа.

— Но если вы даже не помните, где он учился…

— Я без понятия, как она докопалась, только все равно его не нашла, не-а. Может, я имя перепутала. А она до чего настырная была: как он выглядел да где учился. Я ей и говорю: из себя высокий, худой, а ты скажи спасибо, что уши тебе достались мои — были б у тебя такие слоновьи лопухи, как у него, хрен бы тебя в модельный бизнес взяли.

— Лула рассказывала вам о своих подругах?

— А как же. Помню, была у ней эта паразитка черная, Ракель, или как там она себя величала. Присосалась к Луле как пиявка. Нехило поживилась за ее счет. И шмутье, и побрякушки, и черта в ступе. Я токо раз Луле сказала: «Мне бы пальтишко новое». Но я-то не наглею, веришь? А эта Ракель знай клянчила.

Она фыркнула и осушила кружку.

— А саму Рошель вы когда-нибудь видели?

— Во-во, так ее звали, да? Видела как-то. Подкатила на лимузине с шофером, лишь бы токо Лулу от меня забрать. Лыбилась из заднего окна, дрянь заносчивая. Теперь узнает, почем фунт лиха. Кончилась халява. А! Еще эта была, Сиара Портер, — с трудом припомнила Марлен и закипела еще сильнее. — Прям в ту ночь, когда Лула разбилась, заманила в постель ее парня. Сучка похотливая.

— Вы знакомы с Сиарой Портер?

— Я фотки в газетах видала. Он, Эван, заявился среди ночи к ней на квартиру. С Лулой поругался — и к этой гадине.

Из рассказов Марлен становилось ясно, что Лула возвела стену между родной матерью и своими друзьями; круг общения дочери оставался для нее тайной, если не считать краткой встречи с Рошелью; все ее оценки и выводы были почерпнуты из газетных материалов, которые она поглощала с жадностью.

Страйк взял еще пива и выслушал рассказ Марлен о том, какой она пережила ужас и шок, услышав (от соседки, которая на рассвете восьмого числа примчалась к ней со страшной вестью), что ее дочь упала с балкона и разбилась насмерть. Ряд осторожных вопросов позволил установить, что в последние два месяца своей жизни Лула вообще не виделась с матерью. За этим последовал обличительный монолог Марлен о том, как с ней обошлась приемная семья Лулы после той роковой ночи.

— Морды от меня воротили, особенно дядюшка этот, старый хрыч. Ты небось его тоже знаешь? Тони Лэндри, чтоб ему повылазило. Я хотела у них насчет похорон узнать, а получила одни угрозы. Да-да. Вздумали мне угрожать. Говорю ему: «Я ей родная мать. Имею право». И услышала в ответ, что я, мол, ей никто, а мать ей — та стерва бешеная, леди Бристоу. Вот интересно, говорю, из какого места она ее выродила? Извиняюсь, конечно, но прям так и припечатала. А он такой: от тебя одни неприятности, нечего язык распускать перед газетчиками. Они, между прочим, сами на меня вышли, — сообщила она Страйку, истово тыча пальцем в сторону ближайшего жилого дома. — Газетчики сами на меня вышли. А у меня, конечно, собственное мнение имеется. Отчего ж не рассказать? Ну, скандалить я не люблю, тем более на похоронах, зачем я буду мешаться, но как не прийти? Прихожу, села сзади. А рядом, гляжу — Рошель, гадючка, презрением меня обливает. Но в конце никто меня не остановил. Они все к рукам прибрали, семейка эта гребаная. Мне ничего не досталось. Ничего. А Лула по-другому хотела, я-то знаю. Она бы меня обеспечила. Да только я, — Марлен приосанилась с видом оскорбленной добродетели, — до денег не жадная. Что мне деньги? Разве они заменят родную дочку, хоть десять мильонов дай, хоть двадцать. Прикинь, как она разозлилась бы, что меня обобрали, — не унималась Марлен. — Такие деньжищи — как в бездонную бочку. Люди не верят, когда я говорю, что гроша ломаного не получила. Мне за квартиру платить нечем, а дочкины мильоны где? Правду говорят: деньги к деньгам идут, согласен? Им-то эти деньги ни к чему, но отчего ж не поживиться? Не знаю, как Лэндри, старый хрыч, может по ночам спокойно спать. Ну, пусть это будет на его совести.

— Лула когда-нибудь упоминала, что собирается отписать вам кое-какие средства? Упоминала, что оформила завещание?

У Марлен вдруг затеплился огонек надежды.

— А как же, обещала обо мне позаботиться, да. Говорила, что меня не забудет. Как думаешь, может, надо кому-нибудь это рассказать? Мол, так и так, упоминала?

— Думаю, это не имеет смысла, разве что Лула оставила завещание, по которому вам причитается определенная сумма, — сказал Страйк.

Марлен вновь погрузилась в уныние:

— Если и было завещание, эти гады как пить дать его порвали. С них станется. Такие на все способны. В особенности дядюшка.

5

— Мне очень жаль, что он вам не перезвонил, — извинялась Робин, находясь в конторе, на расстоянии семи миль от Страйка и Кэннинг-Тауна. — Мистер Страйк в настоящий момент чрезвычайно занят. Разрешите, я запишу ваше имя и номер телефона, а во второй половине дня сама прослежу, чтобы он вам позвонил.

— О, в этом нет необходимости, — ответила женщина. У нее был приятный, интеллигентный, чуть хрипловатый голос, по которому без труда угадывалось, что смех у нее будет обольстительный и дерзкий. — На самом деле мне совсем не обязательно с ним разговаривать. Достаточно будет, если вы передадите ему мое сообщение. Я хотела его предупредить, вот и все. Правда, дело довольно… щекотливое. Господи, будь моя воля, я бы обставила это совершенно иначе… Ну да ладно. Сделайте одолжение, передайте, что звонила Шарлотта Кэмпбелл и сообщила о своей помолвке с Джейго Россом. Не хочется, чтобы он узнал об этом от третьих лиц или из газет. Родители Джейго не стали откладывать и разместили объявление в чертовой «Таймс». Вот позор.

— Ох. Конечно. — У Робин вдруг отказали мозги, как и рука, сжимавшая карандаш.

— Вот спасибо… Робин, правильно я запомнила? Очень вам признательна. Всего доброго.

Шарлотта отсоединилась первой. Робин, как в тумане, положила трубку и всерьез разволновалась. Ей совсем не хотелось передавать такое сообщение. Пусть в этом деле она оказалась всего лишь посредницей, но у нее не было ни малейшего намерения вторгаться в личную жизнь Страйка, тщательно оберегаемую от внешних посягательств: он ни словом не обмолвился о картонных коробках со своими вещами, о раскладушке, об ужинах на рабочем месте.

Робин перебрала в уме разные уловки. Можно забыть передать сообщение и просто сказать, что звонила Шарлотта, а дальше пусть эта дамочка сама делает грязную (как выразилась про себя Робин) работу. А вдруг Страйк вообще откажется ей звонить — и узнает о помолвке из чужих уст? Робин не догадывалась, много ли общих друзей у Страйка и его бывшей (подруги? невесты? жены?). Если подобная история приключится с ней и Мэтью, если он вдруг переметнется к другой (при одной этой мысли у нее сжалось сердце), слух разнесется мгновенно, а близкие друзья и родственники наперегонки бросятся открывать ей глаза; в таком случае она, вероятно, предпочла бы, чтобы ее предупредили тактично, без лишних эмоций.