Пятый арлекин - Владимир Тодоров

— Но позвольте, — попытался возмутиться я, только лишь наперекор снисходительности Мильчина, — а разве это и в самом деле не произведение искусства? Вот чиновник в парике с буклями, весь мундир в орденах, наверное, министр в правительстве Екатерины II, рядом женщина с медальоном на груди, в медальоне изображение чуть ли не самой царицы, а вот явный масон в цивильном платье, в петлице фрака черная полоска, знак тайной ложи…

— А вы, лейтенант, глазастый, — одобрил мою прыть Мильчин, — это хорошо, не пройдет и десятка лет — станете специалистом по русской живописи. А пока слушайте меня внимательно, как на учениях, когда командир полка ставит перед вами тактическою задачу. Немедленно попытайтесь сплавить кому-нибудь этот шедевр! — «шедевр» он произнес с таким пренебрежительным оттенком, что у меня возникло отчетливое желание немедленно уничтожить доску с кладбищенскими миниатюрами.

— Ну-ну, — успокоил меня Мильчин, разгадав намерения, — какой вы, право, эмоциональный. Сколько рублей заплатили? Десять, двадцать, тридцать?

— Сто, — произнес я неохотно.

— При вашей зарплате не так уж мало. Не жалко заплатить и двести, если действительно приобретаешь шедевр, но за рядовые работы сто рублей — роскошь, притом непозволительная. Тем более, что ваше приобретение бессмысленно, дурной тон вешать на стену картинки с кладбища.

— Что же мне с ними делать? — спрашиваю в растерянности.

— Я же сказал — сплавить тому, кто разбирается в этом еще меньше, чем вы. Мне известен такой тип, с претензиями на большую образованность. К тому же, он человек обеспеченный. Вот он их и съест, образно говоря. Через неделю у меня заканчиваются съемки и я его увижу в Москве. Доску я забираю у вас немедленно и сразу же возмещаю вам расходы в сумме ста рублей. И ему отдам за эту же сумму, чтобы без потерь.

Мильчин покопался в бумажнике и протянул мне сто рублей одной купюрой. Я взял, но вид у меня, вероятно, был нерешительный. Мильчин это заметил и тут же говорит:

— Вы, дорогой лейтенант, наверняка сомневаетесь, с какой, мол, это стати гражданин Мильчин оказывает вам услугу. А не собирается ли он вас надуть, не так ли? Если закрались сомнения, то получите вашу мемориальную доску обратно.

Я, конечно же, сразу: «Ну, что вы, Юрий Гаврилович, как вы могли подумать?» и прочий словесный винегрет типичного провинциала. А Мильчин продолжает бить лежачего:

— Ничего страшного, если и подумали. Я отвечу: вы мне симпатичны и напоминаете меня самого, моложе лет на тридцать. В общем, давайте дружить. Я у вас, как правило, бываю не реже одного раза в полгода. Буду вашим наставником. А вот подарок, в залог наших будущих добрых отношений, нэцке, возьмите на память.

— Сколько с меня? — спрашиваю.

— За подарки денег не берут.

Я потом чуть ли не боготворил этого Мильчина, сколько раз он выручал меня, когда я по незнанию приобретал всяческий, как я считал, хлам. Два раза у него в Москве был, насмотрелся вдоволь на его коллекцию. Одних картин было не меньше двух десятков, и все имена: Тропинин, Боровиковский, Венецианов, гравюры Дюрера… Потом Мильчин уехал за границу на постоянное место жительства, я же совершенствовался в своих познаниях и, как-то будучи в Москве проездом, зашел в Третьяковскую галерею. В одном из залов я, к собственному изумлению, обнаружил доску с миниатюрами, которую купил у меня Мильчин. Под ней текст, указывающий, что эти миниатюры конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века. Перечислены художники, писавшие их. Разыскал я искусствоведа, интересуюсь, откуда эта доска в Третьяковке и что она собой представляет.

— О-о, — загорелся искусствовед, — это наше лучшее приобретение за последние несколько лет. Там и Боровиковский, и Соколов. Бесценная вещь, национальное достояние, так сказать. И заплатили за нее немало, двадцать пять тысяч.

У меня в глазах потемнело.

— У кого купили? — спрашиваю.

— У гражданина Мильчина, был у нас такой, коллекционером себя считал. А сам прохвост высшей категории. Уехал за границу и коллекцию продал. Но я уверен, что он ухитрился немало вывезти, у него великолепная коллекция была, одни парные портреты шведских королей чего стоили.

— Вот так я заплатил за свой первый урок, друг Горацио, который мне преподнес мой наставник Мильчин. В сравнении с этим твой промах вообще ничего не стоит…

Корсакова давно уже нет, умер от сердечного приступа, а я все продолжаю собирать, испытывая взлеты, падения, восторг, постоянно вспоминая с благодарностью своего учителя, открывшего мне ни с чем не сравнимую, неведомую прежде, страну, в которой я, как и все другие, познавшие ее, чувствую себя первооткрывателем. Мой Николай Чудотворец висит на стене, напоминая о давно минувшем времени, вызывая одно лишь теплое чувство. Он является патриархом моей, уже весьма значительной, коллекции. За годы собирательства пришлось столкнуться с различными жизненными ситуациями, когда требовались не только выдержка, но и знание человеческой натуры, тонкий психологический анализ, не говоря уже о профессиональном мастерстве. Потому что, напав на след миниатюры серебряного портсигара с семицветной перегородчатой эмалью работы Ивана Хлебникова, не уступающего по своему мастерству знаменитому Карлу Фаберже, не было времени советоваться с искусствоведами на предмет атрибутации. Каждое мгновение либо приближало тебя к обладанию миниатюрой, либо, наоборот, навсегда удаляло. Вступал в действие известный принцип: не сумел убедить владельца расстаться с произведением искусства сегодня, завтра может оказаться поздно — либо передумает владелец, либо произойдет еще что-нибудь, что лишит тебя всяческих надежд; хотя бы приезд родственника, который может оказаться чересчур осведомленным по поводу истинной стоимости или наоборот, из категории тех, кто видит во всяком старинном хламе сокровище стоимостью в сто тысяч. Это, кстати, чрезвычайно распространенное заблуждение и с подобными людьми трудно иметь дело. Случается обратное, попадаются такие простаки, что готовы чуть ли не подарить редкую икону или серебряный канделябр. И это результат не душевной доброты, а дремучего невежества, потому как икона и канделябр попали к ним случайно; настоящий хозяин этих предметов в свое время знал им истинную цену.

Вот и приходится с одними бороться, стараясь любым путем убедить, что в этой статуэтке из нефрита ничего особенного нет, что это и вовсе не нефрит — вот видите, как легко царапается иглой, а нефрит камень твердый; с другими отыскивать приемлемый для себя предел оплаты, чтобы не выглядеть потом перед собой тем самым Мильчиным, надувшим молодого лейтенанта на двадцать пять тысяч, хотя и тот, в свою очередь, за миниатюры эту сумму не платил.

Конечно, такие находки, как та доска с миниатюрами — огромная редкость и случаются один раз за много лет, но нельзя исключать, что это произойдет и завтра! Случай в собирательстве играет огромную роль. О самих же коллекционерах ходят различные слухи: одни их называют мошенниками, другие придерживаются иной точки зрения, видя в коллекционерах чуть ли не спасителей непреходящих культурных ценностей, третьи — просто спекулянтов. Я думаю, что если придерживаться крайних точек зрения, то в любом коллекционере можно отыскать все вышеперечисленные категории, потому что в силу ограниченности средств каждый собиратель вынужден порой расставаться с чем-нибудь из своей коллекции, чтобы приобрести другое, более отвечающее направлению его собирательства, и я не видел ни одного, который бы продал дешевле, чем купил. Как правило, продают дороже, с учетом быстро меняющихся цен и моды на старину.

В то же время, проведя десятки лет в боях с конкурентами, иные собиратели зачастую к концу жизни приходят к убеждению, что их коллекции, которые к тому времени разрослись до размеров приличного провинциального музея, представляют национальное достояние и их следует завешать городскому музею. Так что совсем не мудрено, что в одном человеке, если он профессионально занимается собирательством, могут быть совместимы полярные крайности.

Когда же я слышу про акты дарения коллекций, то делаю над собой усилие, чтобы не послать таких дарителей подальше. Кому дарить, музею? Да у них три четверти единиц хранения, как они выражаются, гниет в запасниках и подвергается разрушению: реставраторов не хватает, кондиционеры отсутствуют… И после этого — нате, получите еще сто редких картин и икон, отреставрированных, приведенных в полный порядок, чтобы они в этом самом музее через месяц покрылись пятнами плесени. Нет, когда я закончу свое существование, то в завещании особо укажу, чтобы ни одного произведения из моего собрания не досталось музею. Пусть все будет продано частным лицам, так надежнее. Надеюсь, что это произойдет не скоро. И еще, если хотите, то, по-моему, любой коллекционер, я подчеркиваю — любой, какие бы у него ни были убеждения, делает благородное дело, отыскивая старинные предметы на грани их полного уничтожения, реставрируя на собственные средства, и нет ни одного истинного коллекционера, который бы за годы своего увлечения не спас хотя бы несколько произведений. Уже только за это следует быть благодарным такому человеку, независимо от целей, которые он преследовал, даже если и собственную выгоду.