Александр I - Анри Труайя

Александр недалек от того, чтобы разделить досаду Ростопчина, но знает, как любит Кутузова армия, и не решается отстранить его от командования. Тем временем он получает письмо от Наполеона, датированное 8/20 сентября 1812 года в котором улавливает скрытое проявление слабости:

«Моему брату, императору Александру. Прекрасный и великолепный город Москва более не существует. Ростопчин сжег его. Четыреста поджигателей арестованы на месте преступления. Все они признались, что поджигали дома по приказу губернатора и начальника полиции; они расстреляны… Я веду войну против Вашего Величества без враждебного чувства: одна записка от Вашего Величества, до или после последнего сражения, остановила бы мой поход, и я бы даже мог пожертвовать выгодой занятия Москвы. Если у Вашего Величества сохранились еще какие-нибудь чувства, которые Вы прежде питали по отношению ко мне, то Вы хорошо примете это письмо».

Царь не соблаговолил ответить. Узнав о пожаре Москвы, он плакал. Читая послание Наполеона, он удовлетворенно улыбается. Сообщая Бернадотту о письме «Бонапарта», он называет его хвастуном. Совершенно очевидно: Наполеон понимает, как опасно зимовать в чужом разоренном городе, лишенном припасов, с вышедшей из повиновения армией – последствие длительного бездействия и праздности. Настал момент нанести ему смертельный удар. Но Кутузов по-прежнему медлит. 23 сентября/5 октября он даже принимает в Тарутинском лагере Лористона, посланного Наполеоном для «дружеских переговоров». «Неужели эта небывалая, эта неслыханная война будет длиться вечно? – спрашивает Лористон. – Император искренне желает положить конец распре между двумя великими и великодушными народами и прекратить ее навсегда». «У меня нет никаких инструкций на этот счет, – отвечает Кутузов. – При отправлении меня в армию само слово „мир“ ни разу не было произнесено. Я бы навлек на себя проклятие потомства, если бы сделал первый шаг к соглашению, ибо таков сейчас образ мыслей нашего народа. Эта война для народа то же, что нашествие татар Чингизхана». – «Однако есть же разница!» – восклицает задетый за живое Лористон. «Русский народ не видит никакой», – отвечает Кутузов. Тем не менее Лористон просит выдать ему пропуск на проезд в Петербург с целью вступить в переговоры. Кутузов не особенно его обнадеживает, но обещает доложить обо всем Его Величеству. Прочитав его донесение, Александр выходит из себя: как осмелился фельдмаршал принять посланца Наполеона? «Все сведения, от меня к Вам доходящие, – гневно пишет он Кутузову, – и все предначертания мои, в указах на имя Ваше изъясняемые, одним словом, все убеждает Вас в твердой моей решимости, что в настоящее время никакие предложения неприятеля не побудят меня прервать брань и тем ослабить священную обязанность: отомстить за оскорбленное отечество».

После второй столь же бесплодной встречи Лористона с Кутузовым Наполеон наконец понимает: Александр непреклонен. Жестокое столкновение под Винково, кончившееся не в пользу французов, заставляет его решиться. После тридцати двух дней оккупации Москвы он приказывает покинуть ее.

Кутузов узнает новость утром 11/23 октября в избе, отведенной ему для ночлега. Гвардейский офицер Афинков,[38] принесший это известие, застает его сидящим на кровати в расстегнутом мундире, щурящим свой единственный глаз. «Расскажи мне, друг мой, – торопит он, – неужели воистину Наполеон ушел из Москвы? Говори, говори же скорее, не томи душу». Офицер рапортует. «Когда я кончил, – пишет Афинков, – почтенный старец, обратясь к образу Спасителя, дрожащим голосом произнес: „Боже, Создатель мой! Наконец внял Ты нашим молитвам. С сей минуты спасена Россия“».

Оставив разграбленную, сожженную, оскверненную Москву, Великая армия, насчитывающая еще примерно 100 тысяч человек, направляется на юг. Она уже ничем не напоминает блестящую, казавшуюся неодолимой армию, всего несколько месяцев назад форсировавшую Неман. Тепло, дороги раскисли; через равнину тянется нескончаемая колонна пеших, конных, карет, телег. Гражданские вперемешку с военными. У каждого своя повозка, нагруженная отвоеванным у пламени добром. Даже простые солдаты, жертвы собственной алчности, сгибаются под тяжестью набитых награбленными пожитками ранцев. Армейские фургоны катят рядом с элегантными тильбюри. Офицеры, нацепившие женские салопы и меховые шапки, выглядят так, точно вырядились на маскарад. Слышится французская, испанская, немецкая, итальянская речь. Не регулярные полки Великой армии на марше, а «двунадесять» племен кочевников, возвращающиеся из удачного набега с захваченной добычей и сплоченные страхом, который гонит их вперед через бескрайнюю степь.

Сначала Наполеон намеревается идти к Смоленску, двигаясь на юг, к Калуге, чтобы не возвращаться по своему прежнему пути через местность, опустошенную войной, но возле Малоярославца Кутузов преграждает ему дорогу. Завязывается отчаянный бой. Город восемь раз переходит из рук в руки и в конце концов остается за французами, но Наполеон, опасаясь новой, более мощной атаки, поворачивает к северу и вступает на ту самую старую Смоленскую дорогу, которую так хотел обойти и которая, хоть и охраняется многочисленными французскими постами, дотла разорена войной. Он делает то, чего не только желал, но что и предвидел Кутузов. Теперь русская армия двигается параллельно французской, однако не предпринимает никаких серьезных атак. Старый фельдмаршал рассчитывает на усталость, развал дисциплины, лишения, подрывающие боеспособность неприятеля. За исключением нескольких полков императорской гвардии, французское войско походит на банду разбойников, озабоченных лишь добыванием пропитания в окрестных деревнях. Падает первый снег. Казаки Платова преследуют изголодавшихся и замерзающих врагов. Они налетают внезапно, с грозным криком «Ура!», истребляют отстающих, отбивают обозы с припасами и неожиданно исчезают, растворяясь, точно призраки, в мелочно-белом тумане. Вооружившиеся крестьяне помогают регулярным войскам. Французы жестоко страдают от голода. Каждый думает только о том, как бы выжить. Дерутся из-за куска конины. Убивают, как лишние рты, пленных. Раздевают мертвых и забирают одежду. Холод усиливается. «Мы шли вперед, не зная, куда приведет наш путь, – пишет Фабер дю Фор. – Порывы ветра залепляли нам лица снегом, падавшим крупными хлопьями, сметали снег с земли и казалось, желали всеми силами воспрепятствовать нашему движению вперед. Лошади скользили по обледенелой земле и падали от изнеможения; мы бросили обозы и впервые оставили пушки, потому что не хватало лошадей, чтобы их тащить. Дорога, по которой Великая армия быстро шла к Смоленску, была устлана замерзшими мертвыми телами, но скоро метель, точно саваном, покрывала их белой пеленой, и невысокие холмики, подобно могилам предков, были последним напоминанием о наших товарищах по оружию, погребенных под снегом».