Жан-Кристоф. Том II - Ромен Роллан

Поблуждав в лабиринте улиц, прилегающих к площади Победы, Кристоф добрался наконец до магазина на Банковской улице. При входе ему показалось, будто в глубине длинной и темной лавки стоит Динер, окруженный служащими, и разбирает какие-то тюки. Но Кристоф был немного близорук и не полагался на свое зрение, хотя оно редко обманывало его. Когда Кристоф назвал свое имя приказчику, в кучке людей, разбиравших товар, засуетились, после минутного совещания от нее отделился молодой человек и сказал по-немецки:

— Господин Динер ушел.

— Ушел? Надолго?

— Полагаю, что да. Он только что вышел.

Кристоф с минуту подумал, потом сказал:

— Хорошо, я подожду.

Удивленный служащий поспешно прибавил:

— Он вряд ли вернется раньше чем через два-три часа.

— Ничего, — спокойно отвечал Кристоф. — Мне в Париже делать нечего. Я могу ждать хоть целый день, если понадобится.

Молодой человек с недоумением покосился на него, думая, что он шутит. Но Кристоф уже позабыл о своем собеседнике. Он спокойно уселся в уголок, спиной к входной двери, с таким видом, точно собирался здесь заночевать.

Приказчик снова удалился в глубь магазина и стал шептаться с товарищами; с комическим замешательством они обсуждали, как бы отделаться от назойливого посетителя.

После нескольких минут всеобщей растерянности дверь в контору открылась, и показался г-н Динер. У него было широкое красное лицо с фиолетовым шрамом, пересекавшим щеку и подбородок, светлые усы, гладко причесанные на боковой пробор волосы, золотое пенсне, золотые запонки в манишке, а на толстых пальцах — кольца. В руках он держал шляпу и зонтик. Он непринужденно подошел к Кристофу. Замечтавшийся на стуле Кристоф подскочил от изумления. Он схватил Динера за руки и огласил магазин таким шумным ликованием, что приказчики фыркнули, а Динер покраснел. У него было немало оснований воздерживаться от возобновления прежних отношений с Кристофом, и он решил сразу поставить друга детства на место, подавив его внушительностью своей особы. Но едва только встретился он глазами с Кристофом, как снова почувствовал себя маленьким мальчиком. Гнев и стыд овладели им. Он торопливо пробормотал:

— Пройдем в кабинет… Там будет удобнее разговаривать.

Кристоф вспомнил его всегдашнюю осторожность.

Но и в кабинете, дверь которого Динер тщательно затворил, Кристофу не было предложено сесть. Не садясь сам, хозяин начал тяжеловесное объяснение:

— Очень рад… А я как раз собирался уходить… Они думали, что я уже ушел… Но мне надо идти… В моем распоряжении одна минута… Неотложное дело…

Кристоф понял, что приказчик солгал ему, и солгал по сговору с Динером, чтобы спровадить его. Кровь бросилась ему в голову, но он сдержанно и сухо сказал:

— Успеется.

Динера передернуло. Он был возмущен такой бесцеремонностью.

— Как это успеется? — вскричал он. — Дела…

Кристоф посмотрел ему прямо в лицо:

— Неправда.

Пухлый немчик опустил глаза. Он ненавидел Кристофа за то, что так смалодушничал перед ним. Он что-то досадливо пробормотал. Кристоф перебил его:

— Вот что. Ты знаешь…

(Это «ты» покоробило Динера — он тщетно старался с первых же слов воздвигнуть барьер между собой и Кристофом обращением на «вы».)

— …ты знаешь, почему я здесь?

— Да, знаю, — отвечал Динер.

(Ему было известно из писем о выходке Кристофа и о возбужденном против него деле.)

— Значит, — продолжал Кристоф, — тебе известно, что я нахожусь здесь не ради удовольствия. Мне пришлось бежать. У меня нет ни гроша. Мне надо как-то жить.

Динер ждал просьбы. И выслушал ее со смешанным чувством удовлетворения (ибо она снова давала ему превосходство над Кристофом) и неловкости (ибо он не решался дать почувствовать Кристофу это превосходство так, как бы ему хотелось).

— Вот досада, вот досада! — с важностью произнес он. — Жить здесь трудно. Все так дорого. У нас огромные расходы. Столько служащих…

Кристоф презрительно перебил его:

— Я не прошу у тебя денег.

Динер был сбит с толку. Кристоф продолжал:

— Хорошо идут твои дела? Покупателей много?

— Недурно, слава богу… — осторожно ответил Динер. (Он боялся быть откровенным.)

Кристоф метнул в него яростный взгляд и продолжал:

— У тебя много знакомых в немецкой колонии?

— Много.

— Так вот, расскажи им обо мне. Среди них наверное есть любители музыки. У них есть дети. Я хочу давать уроки.

Динер окончательно растерялся.

— Это еще что? — удивился Кристоф. — Уж не сомневаешься ли ты в моих познаниях?

Он просил об услуге таким тоном, точно сам ее оказывал. Динер если бы и оказал Кристофу услугу, то лишь ради удовольствия дать почувствовать другу, что он его осчастливил, и он твердо решил, что и пальцем не шевельнет ради него.

— Знаний у тебя в тысячу раз больше, чем нужно… Только…

— Ну?

— Видишь ли, это трудно, ужасно трудно из-за твоего положения.

— Моего положения?

— Да… Понимаешь, эта история, этот процесс… Вдруг все это разгласится… Мне это неудобно. Это может привести к большим неприятностям для меня.

Он осекся, увидев, что лицо Кристофа перекосилось от гнева, а затем поспешил добавить:

— Я не из-за себя… Сам-то я не боюсь… Будь я один… Но дядя… Ведь ты знаешь: фирма принадлежит ему, без него я здесь — ничто…

Все больше и больше пугаясь лица Кристофа и неминуемой с его стороны вспышки, Отто закончил скороговоркой (в сущности, он был неплохой человек; в нем боролись скупость и тщеславие; он не прочь был оказать услугу Кристофу, но по дешевке):

— Хочешь пятьдесят франков?

Кристоф побагровел. Он шагнул к Динеру с таким видом, что тот одним прыжком оказался у двери и широко распахнул ее, готовясь позвать на помощь. Но Кристоф вплотную приблизил к нему налившееся кровью лицо, громко крикнул:

— Свинья!

Оттолкнул его и двинулся к выходу, где выстроились приказчики. На пороге он плюнул от омерзения.

Кристоф быстро шагал по улице, пьяный от гнева. Дождь отрезвил его. Куда он шел? Он и сам не знал. Знакомых у него не было. Чтобы собраться с мыслями, он остановился перед витриной книжного магазина и смотрел, не видя, на выставленные книги. Вдруг внимание его привлекла фамилия издателя, напечатанная на обложке. Почему, он сам не понимал. Через несколько секунд он вспомнил, что это фамилия издателя, у которого служил Сильвен Кон. Он записал адрес… Зачем? Конечно, он не пойдет туда… Почему не пойдет?.. Если этот мерзавец Динер, который был его лучшим другом, оказал ему такой прием, то чего же ожидать от человека, с которым Кристоф в свое время обращался так бесцеремонно и который, наверно, ненавидит его? Ничего, кроме лишних унижений! Вся кровь кипела в нем. Но, должно быть, прирожденный пессимизм, развившийся в нем под воздействием воспитания, побуждал его испить до конца чашу людской подлости.

«Я не вправе слишком привередничать. Надо все испробовать, а потом уж околевать».

Внутренний голос добавил: «И я не околею».

Кристоф еще раз прочитал адрес и отправился к Кону. Он решил разбить ему физиономию при первом же дерзком слове.

Издательство помещалось в квартале Магдалины. Кристоф поднялся в приемную на втором этаже и спросил Сильвена Кона. Швейцар в ливрее ответил, что «не знает такого». Кристоф удивился, решив, что, очевидно, плохо произнес имя, и повторил вопрос, но швейцар, внимательно выслушав его, подтвердил, что в издательстве таких нет. Совсем опешивший Кристоф извинился и уже собрался уходить, как вдруг в конце коридора отворилась дверь и показался Кон, провожавший какую-то даму. Под впечатлением полученной от Динера обиды Кристоф склонен был везде видеть насмешку. Поэтому первой его мыслью было, что Кон заметил, как он входил, и приказал сказать, что его нет. В негодовании он быстро направился к выходу, как вдруг услышал свое имя. Зоркие глаза Кона издали узнали Кристофа, и Кон бросился к нему, улыбаясь, протягивая ему руки, сияя от радости.

Сильвен Кон был низенький, коренастый, гладко выбритый по американской моде жгучий брюнет, багрово-красный, широколицый, с заплывшим жиром лицом, с прищуренными бегающими глазками, немного перекошенным ртом и брезгливой хитрой улыбкой. Одет он был с изяществом, которое долженствовало скрывать изъяны его сложения — сутулые плечи и широкие ляжки. Другие недостатки не тревожили самолюбия Кона, но он бы с удовольствием согласился получать каждый день по пинку в зад, лишь бы это прибавило ему росту и стройности. Во всем остальном он был вполне доволен собой и считал себя неотразимым. И самое замечательное, что он не ошибался. Этот немецкий еврейчик, этот увалень, сделался хроникером и арбитром парижской моды. Замысловато-утонченным слогом писал он нужные отчеты о светской жизни. Он считался поборником изящного французского стиля, французской элегантности, французской галантности, французского остроумия, — словом, воплощенное регентство, красные каблучки, кавалер Лозен. Над ним потешались, но это не мешало ему преуспевать. Те, что говорят, будто в Париже смешное убивает, не знают Париж; смешное там не только не убивает, а, наоборот, многих кормит; смешное помогает достичь в Париже всего, даже славы, даже успеха у женщин. Сильвен Кон терял счет признаниям в любви, которые получал ежедневно за свое франкфуртское фиглярство.