Исповедь Камелии - Лариса Соболева

– Я мечтаю услышать подробности, как вы задерживали Чешко.

– Разве тебе Артем не рассказывал?

– Нет, он не заходит. Четыре дня его не видела.

– М... – покривился Вовчик. – Нехороший человек. О! Легок на помине! И так не вовремя.

– Не понял, – сказал Артем. – Ты обо мне?

– А сюда еще кто-то зашел? – нашелся Вовчик.

– Вовка... – По всему было видно, что Артем хочет спровадить его подальше. – Тебя шеф хочет видеть.

– А у меня больничный. Я вообще в больнице лежу, шеф об этом знает.

– Ну, тогда проведай ребят.

Вовчик нехотя встал, поплелся к двери, вышел, но заглянул:

– София, когда он уйдет, я вернусь, а то тебе одной скучно.

Она заливисто рассмеялась, потом подперла лицо ладонями, вопросительно глядя на Артема.

– Ну, как ты? – начал он, трогая карандаши и авторучки, лежащие на столе. – Роман дописала?

– Дописала.

– Дашь почитать?

– Отпечатаю и завтра принесу. Будешь первым читателем. Почему не заходил?

– С задержанием Чешко дело не закончилось, в психушку каждый день мотаюсь за доказательствами. Сейчас тоже еду. – Он наклонился ближе к ней. – Поехали со мной?

– Я только предупрежу...

Не выходит держаться от него подальше.

Артем схитрил, вылавливал бабуль, когда те выходили за пределы больницы, правда, толковых сведений от них не получил. Но вода камень точит, а настойчивый находит то, что ищет. Из ворот вышла полнотелая бабушка, которую Артем еще не опрашивал, он подкатил к ней с вопросом, как проехать в соседнюю деревню. Она объяснила, а он предложил подвезти ее до дома.

– Ой, спасибо, милый, – садясь в автомобиль, благодарила она. – Мне ведь птицу покормить, свинью напоить, они ж без меня никак. Меня Варвара Степановна зовут, можно баба Варя.

Артем взялся за руль, оглянулся на бабушку:

– Кем же вы работаете в больнице?

– Начальником. Над швабрами и ведрами. (Бабка с юмором.)

– Трудно с дуриками?

– Они ж не все придурковатые, есть нормальные.

– Баба Варя, а доктора строгие?

– Нет, хорошие. Два осталось. Не хотят люди работать здесь. Наши дохтуры больных жалеют. Иной раз и поговорят, и чай предложат попить – у нас же не только таблетками да уколами лечат, разговорами тоже.

Артем ехал медленно, чтоб дорога длиннее была, попалась-то бабка общительная, не бабка, а кладезь информации, может, из ее болтовни что-то и пригодится. Софии показалось, что Артем не знает, о чем дальше бабку спрашивать, решила выручить его:

– А моя знакомая лечится у вас. Татьяна Чешко, знаете такую?

– Знаю, – ответила баба Варя. – Я ж всех знаю.

– Как она?

– Хорошо, но уже не у нас, выписали, наверно. У ней комната своя была, она из этих... нормальных. С ней наш дохтур подружился, так ведь дело молодое.

– Какой доктор? – подхватил Артем.

– Кирилл Викторович. Такой внимательный, у нас же кормежка не ахти какая, а он всегда ей гостинцев привозил, кофем поил у себя.

Артем опять повернулся к бабуле, подмигнул:

– Он только с ней кофе пил или со многими?

– Да как можно! Порядочный он, к тому же не женатый. Холостому все можно, это девке нельзя. А к остальным больным он просто внимательный, никого не обойдет. У нас Бурков содержится, мастер, скажу вам... от бога. Но больной очень. Так Кирилл Викторович его под особое наблюдение взял, тоже поместил в отдельную палату, ну, чтоб Буркова другие больные не беспокоили, трудовую терапию ему сделал. Машины Бурков чинит и рад – не сказать, аж светится. Всей деревне перечинил, из города ему пригоняют машины, деньги дают. Молодец.

Высадив бабу Варю, Артем позвонил ребятам:

– Срочно выезжайте.

Лика ходила по квартире очень тихо, Артем лежал на софе и что-то читал на листах, она старалась не мешать ему, а хотелось внимания.

– Тебе яблоко почистить? – спросила Лика.

– Так съем.

Она принесла яблоко на тарелке, он взял, не глядя, врезался в него зубами, не отвлекаясь от чтения, Лика присела на софу у его ног. Если б можно было лечь рядом с ним, прижаться, пусть бы он читал себе, ей достаточно просто лежать. Но он встанет и уйдет на кухню. Странно, он так увлечен...

– Что ты читаешь?

Артем много с ней не разговаривал, давая понять: я здесь, как ты хочешь, только не трогай меня, поэтому ответил кратко:

– Книгу.

– Это не книга, а листы.

– Писатель дал почитать книгу, которую еще не напечатали.

– У тебя есть знакомые писатели?

– Есть.

Лика взяла прочитанный лист, пробежала глазами, но только для виду, не вчитываясь, хотя поняла, что это художественная книга. Ее заботили следы зубов на обнаженном плече Артема, которое она погладила:

– Не болит?

За весь вечер он впервые посмотрел на нее, посмотрел холодно:

– Я говорил: укусила убийца, которую мы брали с Вовкой.

– Я только спросила, не болит ли...

– Тебе нечем заняться? Посмотри телевизор. А я... покурю.

На кухне Артем поставил на стол пепельницу, кинул пачку сигарет, курил и читал...

Последние страницы

Оболенцева, одетая в траурное платье, приняла ее. Скорей всего, Надин стало любопытно, зачем пришла графиня, с которой она лишь здоровалась.

– Чем обязана? – спросила Надин, не предложив гостье присесть, что читалось как нежелание видеть Марго, которую не так-то легко заставить отступиться от намеченной цели.

– Простите меня, ежели я не вовремя, но есть некоторые обстоятельства, их необходимо выяснить для вашей же пользы.

Оболенцева указала на кресла, обе женщины сели, с минуту изучали друг друга, как при первом знакомстве. Собственно, для Марго так и было. Когда она поразмыслила над печальными событиями, Надин – хищная тигрица – показалась ей в ином свете, потому Марго искала в ней признаки тех черт, которые та тщательно скрывала.

– Вы печетесь о моей пользе? – наконец сказала Надин. – Весьма странно и верится с трудом.

– Я это делаю в память о Прасковье Ильиничне. Мне не удалось ее спасти, она приехала домой слишком поздно, сразу за ней явилась полиция. А вы ведь были дружны с ней, не так ли?

– С чего вы взяли?

– Всему виной шляпа. Шляпа, которую вы купили в одном магазине с Долгополовой, чтобы выдать себя за нее ночью и попасть к Неверову.

– В этом городе ничего не скрыть, – презрительно фыркнула Надин. – Что вам еще известно?

– В общем-то, ничего. Остальное – догадки. Помогите мне разобраться, надеюсь, я тоже помогу вам, убедив Зыбина, что вы не сообщница.

– Ха-ха, – хохотнула Надин. – Представьте, я ее сообщница. Да, да. И мне решительно все равно, какие обвинения ваш Зыбин мне предъявит.

– Не стоит отказываться от помощи, думаю, Прасковья Ильинична не хотела бы, чтоб кто-то пострадал из-за нее. Будьте благоразумны, прошу вас.

Надин опустила голову, потеребила носовой платок, а Марго напряженно замерла, не сводя с нее глаз. Если она откажется говорить и попросит покинуть дом, то все смерти так и останутся за семью печатями.

– А вам-то что до этого? – тихо спросила Надин дрогнувшим голосом.

– Зыбин не смог мне отказать, когда я напросилась посмотреть, как он работает, ну и стала его помощником в этой истории. Поверьте, мое любопытство не праздное.

– Да, вам трудно отказать. Что ж, Прасковьи нет, а вас она уважала... Это была редкая женщина, таких более не сыщешь. Она поддерживала меня, когда жить не хотелось, и никто об этом не знал. Долгополов ревностно следил за ней, запрещая ей заводить подруг. Только недавно Прасковья поняла, почему он был так суров: потому что, забрав ее свободу полностью, взамен получил раздолье.

– Вы говорите о записке Вики Галицкой, которую обронил Евгений? Прасковья Ильинична сказала мне, что хотела уйти от него из-за этого.

Не усидев, Надин вскочила, в волнении прошлась несколько раз от стены к стене, возмущенно рассказывая:

– Если б дело было в одной записке! Прасковья нашла дневник, а там он описывал свои впечатления от женщин, с которыми спал со дня их свадьбы. Настоящий роман! Циничный, вульгарный, пошлый. Я не святая, но читать вслух подробные откровения не смогла. Ко всему прочему, Прасковья нашла письма Вики к нему, но ничего не тронула. Она была покойна и сказала мне: «Теперь я на себе испытаю все то, о чем он здесь пишет».

– Так вот почему она вышла на улицу в образе Камелии.

– Камелии? – остановилась Надин, глядя на Марго с непониманием.

– Это прозвище она получила от мужчин, с которыми...

Марго не договорила, опустила ресницы и переплела на груди пальцы рук, в этом почти молитвенном жесте читалась скорбь по несчастной Долгополовой.

– Да, досада на мужа была очень велика. Посудите сами: он держал ее в клетке, когда б его воля, то ей вообще не видать человеческого лица. Он всех поучал, всячески подчеркивал свою честность и благородство, порицал в других пороки. Прасковья рядом с ним чувствовала себя последней грешницей перед божеством. И вдруг столько гадостей в потертой от времени тетради! Это не просто измена, с которой, так или иначе, но смиряются, это... дьявольская изощренность. Прасковья купила вызывающий наряд и черную широкополую шляпу, чтоб ее видели издали...