Полезное прошлое. История в сталинском СССР - Виталий Витальевич Тихонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А. М. Некрич писал: «Сидоров, несомненно, был незаурядной личностью, но жажда власти одержала в нем в конечном итоге верх над профессиональными интересами ученого». Сидоров потеснил и влиятельнейшего академика Б. Д. Грекова. В 1950 году он возглавил комиссию по проверке Института истории, долгое время руководимого Б. Д. Грековым. Заключение было негативным. В работе института было обнаружено множество идеологических и кадровых ошибок. Вскоре А. Л. Сидоров сменил Б. Д. Грекова на посту директора института.
И. И. Минц лишился всех руководящих постов, в качестве ссылки его назначили заведующим кафедрой в Московском государственном педагогическом институте. И. М. Разгона отправили в Томск, где он укоренился и создал собственную школу. Несмотря на проработки, Е. Н. Городецкий остался на историческом факультете МГУ, но долгое время его работы не печатались. Почему его не выслали в какой-нибудь провинциальный вуз, можно только гадать. Возможно, причиной было то, что он все-таки не фигурировал как непосредственный участник «группы Минца», а только «покрывал» ее. Может быть, сыграла роль и его активная защита. Но скорее всего были и другие причины.
А. Л. Сидоров стал заведующим кафедрой истории СССР МГУ, в 1953 году он был назначен директором Института истории АН СССР. Впрочем, на выборах в члены-корреспонденты АН СССР его провалили, несмотря на выделенную специально для него вакансию: в научном сообществе признавался не только язык власти, но был и свой гамбургский счет. Ю. А. Поляков в своих воспоминаниях много лет спустя приоткрыл завесу тайны над этим эпизодом:
Сидоров был дружно провален, но по Институту и Отделению истории прошел слух: Минц голосовал за Сидорова и показывал ему свой бюллетень. Большинство возмущались. Много лет спустя Минц открыл мне тайну. «Мы тогда, – рассказывал он, – действовали дружно, слаженно. Голосовали 9 человек… Руководил В. П. Волгин. Все доверяли друг другу. Мы собрались у Волгина, обсудили кандидатуры. Дружно решили: Сидорова не избирать. Я потом доверительно спросил у Вячеслава Петровича: можно я проголосую „за“? Мой голос не решал дела, а в моем трудном положении важно было показать, что я не враг ему. Волгин, еще раз подсчитав голоса, согласился. Я действительно показал Сидорову свой бюллетень, а счетная комиссия показала Аркадию кукиш».
Сам Сидоров считал, что именно Минц – главная причина его неудач на выборах: «…Я на всю жизнь приобрел врага, который использовал все возможности, чтобы захлопнуть передо мной двери в Академию наук». До кончины Сидорова в 1966 году отношения между двумя историками были напряженными. Сидоров сумел на время оттеснить Минца от академического олимпа, но сам туда забраться так и не смог.
ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ДИСКУССИИ ПОЗДНЕГО СТАЛИНИЗМА
ЯЗЫКОВЕДЧЕСКАЯ ДИСКУССИЯ 1950 ГОДА
Помимо идеологических кампаний, приметой послевоенного времени стали публичные дискуссии. Самые громкие – языковедческая и дискуссия по вопросам политэкономии. Зачастую дискуссии трудно отличить от масштабных идеологических кампаний, поскольку власть точно так же использовала их как инструмент идеологической мобилизации и контроля. Однако дискуссии не обладали столь широким радиусом действия как идеологические кампании и касались в первую очередь научных или околонаучных вопросов. В ходе дискуссий формально сохранялись такие атрибуты академической жизни, как открытость и дискуссионность, использование научной терминологии, привлечение широких слоев научной общественности. Кроме того, в дискуссиях был заметно ниже «идеологический градус». В остальном они имели схожие с кампаниями форму и структуру, что обусловливалось, видимо, тем, что их сценарии генерировались одними и теми же органами, выработавшими эффективные методы идеологической мобилизации.
В 1950 году научный мир буквально сотрясла дискуссия по языкознанию, направленная против учения о языке академика Н. Я. Марра. «Новое учение о языке», «яфетическое языкознание», разрабатывавшееся Н. Я. Марром еще в дореволюционное время, утвердилось в 1920‐е годы на волне пафоса революционных преобразований в советском обществе. Популярности новому учению добавляли и агрессивные призывы его адептов к уничтожению «буржуазной» науки. Если в среде лингвистов построения Марра часто вызывали серьезные возражения и даже скепсис, хотя и привлекали многих молодых исследователей, то археологи, философы, фольклористы видели в них эффективный инструмент решения научных проблем. С конца 1920‐х годов учение Марра стало не только поощряться, но и навязываться репрессивными методами.
Основные положения теории марризма следующие. Во-первых, все языки возникли независимо друг от друга, но развиваются по единым законам путем смешения и скрещивания. Во-вторых, роль миграций в этнокультурном развитии нивелировалась. В-третьих, постулировалась классовая (а не этническая) сущность языка, который рассматривался как надстроечное явление, меняющееся при революционном изменении базиса. В-четвертых, языковое развитие происходит не в направлении выделения новых языков, а наоборот, к формированию единого. Это позволяло предположить, что в недалеком будущем появится новый мировой язык. Естественно, язык коммунистического общества.
Особенностью учения Марра было то, что из‐за расплывчатости его можно было использовать в различных идеологических контекстах. В 1920‐е годы оно было востребовано из‐за своего интернационализма, революционного пафоса и материализма. Из него делались далеко идущие антиколониальные выводы. В 1930‐е годы гипертрофированная автохтонность служила обоснованием идеологии
