Том 4. Наша Маша. Литературные портреты - Л. Пантелеев

– Мама, ты все-таки рада, что у тебя дочка?

– Рада, конечно, а что?

– Все-таки теперь мы этот журнал можем получать. Правда?

2.11.61.

Часа полтора гуляли в маленьком садике, где Машка качалась на качелях… впрочем, не на качелях, а в глупой качалке-люльке, в которой маленькие дети сидят, как старушки в старинном омнибусе. Качели эти и в самом деле покачиваются со средней скоростью хорошей деревенской зыбки. Кроме всего, Машка простудилась, замерзла, сидя без движений в этой колыбели. А у нее и без того был заложен нос. К вечеру совсем расклеилась.

. . . . .

Мама ушла в аптеку. Маша лежит, несмотря на насморк и прочее, веселенькая, рисует стол с красивой пестрой скатертью, на нем – «керамика» с цветами.

. . . . .

Вечером читала толстовские рассказы и пробовала рассказывать их «своими словами». Это – самое трудное. Импровизирует сколько угодно, а вот с пересказом чужого текста не выходит: мычит, спотыкается на каждом шагу.

. . . . .

Утром сегодня мама работала на кухне, вдруг слышит ликующий вопль:

– Мамочка! Мама!

Прибегает:

– Ну, что такое?

– Я сама прочла «Тетя Тротт и кошка»! Все стихотворение! Сама!..

. . . . .

Лежать скучно. Все просит:

– Папусенька, зайди, поиграй со мной.

Сейчас она на верху блаженства. Мама принесла маленький утюжок и гладит – на маленьком Машкином столике, у Машкиной постели – куклины платья и прочие шмутки. Я походатайствовал, чтобы и Маше дали трошки погладить.

. . . . .

На днях занимались с нею. Играли в школу. Я объявил перемену. Машка бегала, кричала, визжала. И за себя, и за воображаемых подруг:

– Ленка! Ленка! Машка, сюда! Наташка, не дерись! Девочки, девочки!..

И при этом носится, кружится, прыгает, отбивается от кого-то.

Такой представляется ей школа в ее мечтах.

После звонка (а звонок у нас настоящий – будильник) пришла в наш «класс» возбужденная, ничего не слышит, не понимает.

Я говорю:

– У тебя после беготни все из головы вылетает.

Искренне, от души радуется:

– Ха-ха! Все вылетает! Из головы! Глаза вылетают! Нос вылетает…

. . . . .

Да, пока это только игра! До шести лет. А там можно и к настоящим урокам, к принуждению прибегнуть. Впрочем, и тогда книга, ученье должны быть радостью.

Делаем вместе книгу «Девочка Лиза». Автор – Л. Пантелеев, художник – М. Пантелеева.

5 ЛЕТ 3 МЕСЯЦА

4.11.61.

Рисует. Рисунки неинтересные, краски тусклые. Неужели и верно – с возрастом тускнеет талант?

А ведь каких она еще недавно рисовала «грузинок» и «латышек»! Как это все хорошо было скомпоновано, сколько в рисунке было движения, солнца, экспрессии! Как лихо неслись, например, взявшись за руки, танцующие девушки…

. . . . .

Мама вернулась из Дома писателя.

– Мама, ты где была?

– В Союзе писателей.

– Зачем?

– Платила членские взносы за папу.

– Что это? Не понимаю.

Мама объяснила.

– Ка-ак?! За то, что папа ходит в Союз писателей, он еще деньги должен платить?

. . . . .

Перед сном. Лежит, потирает животик.

– Живот… невозможно немножечко побаливает.

5.11.61.

По-прежнему создаем книгу про девочку Лизу. Я пишу, Машка раскрашивает иллюстрации. И каждый день читает (с каждым разом свободнее) новый текст.

Вечером слушали «Лунную сонату». Машка положила голову мне на плечо и – наслаждалась. И музыкой, и всем, вместе взятым.

. . . . .

Последнее время часто слушает проигрыватель. Мама купила много детских пластинок: стихи Маршака, Чуковского, Михалкова, Заходера, целые музыкальные пьески по сказкам Андерсена («Дюймовочка», «Оловянный солдатик»), всякие детские песенки…

. . . . .

Среди прочих есть и такая песенка:

Вот пришел ПервомайВ наш родной советский край,Дружно в ногу ты шагай,Красный флаг поднимай!

Машке эта песня нравится. Но поет она ее так:

Вот пришел дед Мамай,Красноносый детский крайНужно ногу рисовать,Красный нос поднимать

Так она слышит.

. . . . .

А вот другая песенка. Колыбельная. Песенка довольно милая, но слова глупые. Девочка Оля не хочет спать, заводит волчок. А мама поет:

Я волчок поберегу,Нашу Олю обниму,Уложу в постельку,Дам ей карамельку…

Вчера наша усталая и не совсем здоровая мамся баюкает вечером Машку и поет, импровизирует что-то на тот же мотив:

Уложу в кроватку,Дам ей карамельку…

И слышит Машкин глухой голос из-под одеяла:

– Уж если поешь «в кроватку», то надо «дам ей мармеладку»!..

6.11.61.

С утра сегодня играет в школу. Играет – это значит – с куклами. Со мной не играет, со мной – настоящая школа.

А тут усадила всех своих кукол «за парты», положила перед каждой маленькую книжечку (из тех, что я делал когда-то для Машки) и учит их:

– Андрюша, читай!

И за Андрюшу – другим голосом:

– Ле-на.

– Правильно! Лева, читай ты!

– Ня-тя.

– Что за Нятя! Не Нятя, а На-та!

Звонит в колокольчик (вместо колокольчика – музыкальная Манька-встанька, подарок тети Клавы).

Мы с мамой пришли:

– Можно, Марья Алексеевна?

Поднимается, пожимает нам руки.

– Пожалуйста. Здравствуйте.

Объясняет:

– Сейчас у нас перемена.

– Ах, вот как?

Уходя, мы прощаемся. Я говорю:

– Я – директор.

– Да, ты директор.

– А я кто? – спрашивает мама.

– А вы – сторожиха.

Сторожиха для нее, может быть, выше директора.

7.11.61.

Вчера вечером ходили на Неву, на Кировский мост, любовались кораблями, разукрашенными лампочками и флажками. Считали их. Насчитали десять больших кораблей и три подводных лодки. Да еще пол-«Авроры». Другую половинку не видно, она за углом того дома, где учатся нахимовцы.

. . . . .

У нашей Машки даже праздник, даже предвкушение радостей, с ним связанных, может доставить огорчение и вызвать слезы.

Вчера вечером, раздевая Машку, мама говорила: вот, мол, завтра, если будет хорошая погода, пойдем гулять… Может быть, красненький флаг или шарик купим. Помнишь, как в прошлом году в этот день папа купил тебе шарики у цыганки?

Да, Маша помнит эти шарики. Как не помнить: еще на улице, по дороге к дому, эти цыганские шарики лопнули.

Уложив Машу, мама ушла на кухню. Думала – Машка спит. Моет посуду и вдруг сквозь шум воды слышит рев.

Бросает посуду, бежит в комнату.

– Что? что такое?

– Боюсь!!!

– Чего боишься?

– Бо-о-оюсь, что шар ло-о-опнет!..

Мама с трудом успокоила ее:

– Ну что ж, если лопнет, – может быть, папа еще купит.

Успокаиваясь, всхлипывая, говорит:

– Надо по… по… поближе к дому ку… ку… купить… чтобы не успел лопнуть.

. . . . .

Рассказывает, как мама и бабушка вспоминали летом покойного дядю Рачика:

– Бабушка плачет и мама… И мне тоже стало стыдно…

– Стыдно?

– Ну… я тоже чуть не заплакала. И из-за этого съела много варенья.

Дело-то было за столом, за вечерним чаем.

8.11.61.

Маша никогда не говорит нам с мамой неправду. Поэтому вчера меня очень расстроило и встревожило одно событие.

У Машки опять выскочили на ноге, выше колена, красные диатезные пятна. Значит, была нарушена диета, слопала что-нибудь неположенное.

Обедали они с мамой в молочной столовой на Большом проспекте.

Спрашиваю у Маши:

– Что вы ели?

– Сосиски.

– А горчицу ты случайно не ела?

– Ела.

– Кто же тебе дал?

– Мама.

– Мама?!!

Стучу в стенку, вызываю Элико.

– Не стучи… не надо… не зови, – мрачно говорит Машка. Понимаю, что сказала неправду.

Мама все-таки приходит. И приходит в негодование.

– Я? Тебе? Горчицу? Ты что выдумываешь?

Машка не смотрит на нее. Смотрит в землю.

– Нет, давала! Нет, давала!

И плачет при этом.

Что это? Попытка хоть в мечтах, хоть понарошку свернуть с проложенного родителями пути, «утвердить свое я»… Или шутка, которая вдруг поманила соблазном греха и вдруг так скверно для нее обернулась. Ведь плачет-то она от того, что сознает свое грехопадение. Ведь это, пожалуй, первая ложь в ее жизни. Именно ложь, а не выдумка, не фантазия. И клевета: «Мама давала…»

Замял этот разговор. Она сама все понимает. И сама себя казнит.

9.11.61.

Вчера был сухой прохладный день. Гуляли, ходили на Неву, любовались прекрасным зрелищем: корабли, с которых снята дешевая мишура лампочек, черные силуэты на фоне Ростральных колонн, изрыгающих мятущееся на ветру пламя. Дым. Закатное небо. Черная вода. Прожекторы.