Правило четырех - Йен Колдуэлл

Я киваю. Миссис Фримен — единственная из всех знакомых учителей, в устах которой слово «идея» звучит так же, как и некоторые другие слова из четырех букв.

Чарли лежит на специальной больничной кровати с металлическими перилами по обе стороны. Такого рода ограждение вряд ли помешает здоровяку вроде Чарли свалиться на пол, если ему приснится что-то малоприятное, зато санитар может легко пришпилить больного к кровати, подсунув под металлические ручки швабру. Больничных кошмаров у меня больше, чем историй у Шахерезады, и даже время не стерло их все из памяти.

— Время на посещение заканчивается через десять минут, — сообщает, не глядя на часы, дежурная сестра.

В одной руке у нее поднос в форме почки, в другой полотенце.

Чарли дожидается, пока она выйдет из палаты, и хрипло говорит:

— По-моему, ты ей понравился.

От шеи и выше он выглядит почти нормально, но кажется усталым. Вся грудь, за исключением небольшого участка в районе ключицы, перевязана марлей, и кое-где из-под нее просачивается гной.

— Можешь задержаться, — говорит Чарли, отвлекая меня от созерцания пострадавшего участка его тела. — Поможешь им с перевязкой.

Глаза у него — как у больного желтухой. Возле носа собрались капельки пота, которые он, возможно, вытер бы, если бы мог.

— Как ты себя чувствуешь?

— А как я выгляжу?

— Довольно неплохо, принимая во внимание…

Чарли изображает намек на улыбку и пытается посмотреть на себя. Только теперь до меня доходит, что он понятия не имеет, как выглядит на самом деле, и знает, что не может полагаться на ощущения.

— К тебе еще кто-нибудь приходил? — спрашиваю я.

Он отвечает после небольшой паузы:

— Если ты имеешь в виду Джила, то нет.

— Я имею в виду… вообще.

— Ну, ты, может, не заметил там мою мамулю. — Чарли улыбается и привычно добавляет: — Ее легко не заметить.

Я выглядываю в коридор. Миссис Фримен все еще разговаривает с доктором.

— Не беспокойся, — неверно истолковав мой взгляд, говорит Чарли. — Он еще явится.

Медсестра, похоже, собирает всех, кто имеет какое-то отношение к состоянию Чарли. Если Джил еще не пришел, то уже не придет.

— Послушай. — Чарли меняет тему. — Как там все?

— Ты о чем?

— О том, что случилось в кабинете Тафта. Он же тебя провоцировал.

Стараюсь припомнить слова Тафта. Прошло уже несколько часов. Хотя для Чарли это, наверное, последнее, что он помнит.

— Насчет твоего отца.

Чарли пытается переменить позу и морщится от боли.

Я смотрю на металлические перила кровати и представляю себя на месте Чарли. Миссис Фримен все же запугала злополучного врача, и он повел ее в свой кабинет. Коридор пуст.

— Послушай, — хрипит Чарли, — не забивай себе голову всякой ерундой.

Таков наш Чарли на смертном одре — его волнуют мои проблемы.

— Я рад, что у тебя все в порядке.

Ему хочется сказать что-то умное, но я кладу ладонь ему на руку, и Чарли ограничивается простым:

— Я тоже.

Он улыбается, даже смеется и качает головой.

— Черт бы меня побрал! — Его взгляд устремлен куда-то за меня. — Черт бы меня побрал…

Наверное, бредит, думаю я и поспешно оборачиваюсь, чтобы позвать медсестру.

Сюрприз — на пороге стоит Джил с букетом цветов.

— Стянул со стола в «Плюще», — неловко, как будто не зная, как его здесь примут, объясняет он. — Скажи, что они тебе нравятся.

— А вина не притащил? — слабо хрипит Чарли.

Джил виновато улыбается:

— Не нашел дешевого. — Он подходит к кровати и протягивает руку. — Сестра сказала, у нас всего пара минут. Ты как?

— Бывало и лучше. Бывало и хуже.

— Там, кажется, твоя мама.

Джил все еще не знает, с чего начать.

Чарли начинает отрубаться, но при этом ухитряется изобразить подобие улыбки.

— Ее легко не заметить.

— Ты к нам сегодня не присоединишься? — тихо спрашивает Джил.

— Может быть, — шепчет Чарли. — Кормят здесь… — он вздыхает, — ужасно.

Голова его падает на подушку, и в этот же момент в палату входит медсестра и сообщает, что наше время истекло, а Чарли нужен отдых.

— Крепкого сна, вождь.

Джил кладет букет на тумбочку.

Чарли уже дышит через рот и ничего не слышит.

У двери я оглядываюсь — Чарли лежит на кровати, огражденный перильцами, закованный в марлевые повязки и охраняемый капельницей. Вспоминается книжка комиксов из детства. Великан, на котором испытывают новейшее лекарство. Таинственный пациент, чудесное выздоровление которого приводит в изумление местных врачей. Тьма опустилась на Готам, но заголовки в газетах все те же. Сегодня супергерой противостоял силам природы и остался жив, чтобы пожаловаться на скверную кормежку.

— Как по-твоему, он поправится? — спрашивает Джил, когда мы подходим к парковочной стоянке.

Других машин, кроме его «сааба», там нет. Капот еще теплый, и падающие на него снежинки тут же тают.

— Думаю, да.

— Выглядит он не очень.

Мне трудно представить, как чувствуют себя после ожогов, но заново привыкать к собственной коже, наверное, не самое большое удовольствие.

— Я думал, ты уже не придешь.

Джил переступает с ноги на ногу.

— Жаль, меня с вами не было.

— Когда?

— Днем.

— Это шутка?

Он поворачивается ко мне:

— Нет. А что ты имеешь в виду?

Мы стоим рядом с машиной. Я злюсь на Джила — за то, что ему было так трудно разговаривать с Чарли, за то, что он побоялся прийти к Чарли раньше.

— Ты был там, где хотел быть.

— Я пришел сразу же, как только услышал, что случилось.

— Но с нами тебя не было.

— Когда? Утром?

— Все время.

— Господи. Том…

— Ты хоть знаешь, почему он здесь?

— Потому что принял неверное решение.

— Потому что пытался помочь. Он не хотел, чтобы мы шли к Тафту одни. И не хотел, чтобы с Полом что-то случилось в туннеле.

— Что тебе нужно от меня, Том? Чтобы я извинился? Меа culpa.[50] С Чарли мне все равно не сравняться. Он такой, какой есть. И был таким всегда.

— Дело не в том, каким был он, а в том, каким был ты. Знаешь, что сказала мне миссис Фримен? Знаешь, о чем она вспомнила? О том колоколе.

Джил проводит ладонью по влажным от снега волосам.

— Она винит в этом меня. С самого начала. А знаешь почему?

— Потому что считает своего сына святым.

— Потому что ей и в голову не приходит, что ты можешь придумать нечто в этом роде.

Он вздыхает:

— И что с того?

— То, что это ты все придумал.

Джил пожимает плечами, как будто не знает, что сказать.

— А ты не думал, что до встречи с вами я уже пропустил с полдюжины пива? Что я уже не соображал, что делаю?

— Может быть, тогда ты был другим.

— Да, Том. Может быть.

Мы молчим. Капот остывает, и на нем уже появляется тонкий слой снега.

— Послушай, — говорит Джил, — извини.

— За что?

— Мне надо было сразу пойти к Чарли. Как только вы с Полом вернулись в общежитие.

— Забудь.

— Я просто упрямый. Всегда был таким.

Он делает ударение на слове «упрямый», словно хочет сказать: «Знаешь, Том, есть вещи, которые никогда не меняются».

Но все уже изменилось. За неделю, за день, за час. Сначала Чарли, потом Пол. Теперь вдруг Джил.

— Я не знаю.

— Что ты не знаешь?

— Не знаю, чем ты занимался все это время. Почему все не так. Боже, я даже не знаю, что ты собираешься делать в следующем году.

Джил достает из кармана ключи и открывает дверцу.

— Поехали. Пока совсем не замерзли.

Мы стоим на пустой стоянке. Падает снег. Солнце уже почти соскользнуло с края неба, впуская тьму, и все вокруг кажется посыпанным пеплом.

— Залезай, — говорит Джил. — Поговорим.

ГЛАВА 25

В тот вечер я словно узнал Джила заново, как будто познакомился с другим человеком. Он был почти таким же, как всегда: очаровательным, забавным, интересным, умным в том, что считал важным, и ограниченным в том, что его не касалось. Мы ехали в общежитие под песни Синатры, разговор шел сам собой, и прежде чем на первое место успела выплыть проблема костюма, я открыл дверь спальни и увидел висящий на «плечиках» отутюженный и безукоризненно чистый смокинг, к лацкану которого была приколота записка: «Том, если это не подойдет, значит, у тебя усадка. Дж.».

Оказывается, обремененный сотней дел, он все же выкроил время, чтобы взять один из моих костюмов, съездить в магазин проката и подобрать смокинг по размеру.

— Отец считает, что мне надо немного отдохнуть, — говорит Джил, отвечая на мой последний вопрос. — Прокатиться в Европу. Съездить в Южную Америку.

Немного непривычно и странно вспоминать того, кого давно знаешь. Совсем не то, что испытываешь, когда возвращаешься в дом, где вырос, и замечаешь, что все осталось почти неизменным: стены, двери, окна — те же, какими ты запомнил их с первого раза. Ощущение ближе к тому, которое появляется, когда видишь мать или сестру, которые, с одной стороны, вроде бы достигли возраста, когда люди словно и не меняются, а с другой — еще достаточно молоды, чтобы не казаться состарившимися; глядя на них, вдруг впервые понимаешь, какими красивыми они показались бы тебе, если бы ты их не знал, какими эти женщины представлялись твоим отцу и зятю в те времена, когда они оценивали их по самым строгим меркам, но почти не знали.