Ястреб халифа - К. Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конь развернулся к нему левым боком, и сердце Аммара упало: на гладкой крутой шее, на свесившихся на сторону широких поводьях, на луке седла, на стриженой заплетенной гриве — она запеклась и засохла везде. Кровь.
Только сейчас Аммар заметил согбенную фигурку на ступенях Дома Присяги. Яхья ибн Саид сидел, опустив голову и закрыв лицо руками.
Подойдя к старику, Аммар опустил ему руку на плечо и спросил:
— Му" аллим?… — «наставник», так он не общался к Яхье с тех пор, как сел на золотое сиденье в зале Приемов дворца халифов.
Старик поднял мокрое от слез лицо.
— Его… убили? Откуда кровь? — тихо спросил Аммар.
— Это его левая ладонь, о мой повелитель, его левая ладонь… — призрачным голосом откликнулся старый астроном.
И упал на колени перед своим халифом:
— Прости меня, о мой повелитель, я дал тебе глупый совет. Я полагал, что Тарег восстановит свои силы в этом путешествии. Но я ошибался, — старик всхлипнул.
— Что случилось? — плюнув на приличия, Аммар сел на ступеньку рядом с астрологом.
— Левая ладонь кровит, когда запас энергий в теле истощен и нерегиль находится на грани гибели, — печально проговорил Яхья. — Его не убили, о мой халиф. Скорее всего, он просто потерял сознание и упал с коня.
— Как упал с коня?.. — эхом повторил Аммар.
— От слабости, о мой халиф. Сила оставила его, он потерял много крови, ослаб — и выпал из седла.
— Так что же… — в ужасе начал Аммар — и осекся.
— Увы мне, — затряс седой головой Яхья. — Да помилует нас Всевышний, но скорее всего, он лежит сейчас где-то на обочине дороги на Малаку. И скорее всего, он мертв, о мой халиф, о горе мне, горе…
— Вышлите отряды на поиски, — твердо сказал Аммар, поднимаясь. — Прочешите и обыщите каждую пядь пути.
Ему очень не хотелось думать о том, что Умейяды могут сделать с телом Тарика. Или с еще живым, но совершенно беспомощным Тариком.
И Аммар заорал:
— Ищите, раздери вас ифрит! Я заставлю всех лизать раскаленные сковородки, если к вечеру не узнаю, где находится нерегиль!..
И очень тихо добавил:
— Всевышний, помилуй его…
…- Ки-ки-ки! Ки-ки-ки!
Отвратительное, скрипучее кваканье отдавалось от стен пустой комнаты — оба джинна смеялись от души. Они принадлежали к той мелкой беспородной шелупони, что гнездится в заброшенных мазарах и развалинах, морочит людей на базарах и путешествует в облике змей и собак. Морды у обоих кривляк были под стать голосам — круглые, зеленые, с желтыми глазами, в жабьих ртах торчали острые зубищи.
— Ки-ки-ки!
Джинны смеялись над бесплодными усилиями Тарега — нерегиль пытался поднять голову и привстать на локте.
— Ки-кииии! Ки-кииии!
Локоть не выдержал веса тела, и щеку снова припечатало к пыльному полу — мелкая каменная крошка оседала на ресницах и веках, липла к подсыхающей крови под носом, на губах и на подбородке. В окне перед его глазами стояла темная ночь — с мелкой россыпью созвездий, с сероватой пеленой облаков, сливающейся с млечным разливом звездной дороги. И эта ночь все не кончалась — а смерть все не приходила.
Попытка облизнуть облепленные известковым налетом губы закончилась приступом кашля, который перевернул его лицом вниз.
— Киииии!…
Восторг был полным и абсолютным.
— Как ты прошел под печатью Благословенного, а, кафир? Язычник, язычник, так тебе и надо!.. — громко квакало над ухом.
— Киииии!.. Теперь будешь знать, кафир, как восставать против воли Всевышнего! Или ты снова скажешь, что Он — не Справедливый? Киииии!… Ну, давай, скажи что-нибудь! Кииии!..
…Ночевать им пришлось в сложенном из грубо отесанных камней домике-убежище посреди поля. Черепицу крыши то ли разнесло ветром, то ли растащили соседи — но сквозь стрехи частым молочным глазом просвечивало зведное небо. Айша поправила одеяло на Сулаймане, потом на свернувшейся рядом со своей матерью Асет. И вышла наружу.
Аль-Ханса сидела, привалившись к нагретым за день камням стены дома. Верблюды улеглись и казались большими камнями в наползающем тумане, подсвеченном ночным светом луны. Борозды поля серели бесконечными рубцами, уходящими вдаль, к щеточке кустиков вдоль дороги.
— Я чувствую — нас выследили. И ждут — и в Азруате, и на дороге через оазисы. Как только мы покажемся там, нас тут же схватят.
В ночном одиночестве мать размотала головной платок и отпустила косы на свободу. Ее морщинистые пальцы в темных старческих пятнышках перебирали перевитые сединой пряди.
— Матушка?..
— А что с девочками, Айша?
Она помотала головой:
— Я чувствовала сначала страх, потом отчаяние, а потом радость. Они в безопасности.
— А может, нам последовать их примеру, дитя мое?
— Что ты хочешь сказать этим, матушка?
— Они ведь попались, дочка. Правду я говорю?
— Да, — врать матери не имело смысла.
— И их пощадили.
— Это рабыни, — со вздохом ответила Айша. — А Наргиз — всего лишь наложница. И что нам делать с мальчиками?
— Ты права, дочка, — со вздохом отозвалась аль-Ханса. — Прости. Это все мое старое тело — это оно просит пощады…
Айша уткнулась в теплое плечо матери. Та погладила ее волосы.
— Куда ты хочешь вести нас, девочка?
Она не знала, как это выговорить. Наконец, решилась и сказала:
— Туда, где нас никто не будет искать. Где мы сможем переждать — а потом продолжить путь, после того, как нас сочтут пропавшими или погибшими.
И тут аль-Ханса резко ее оттолкнула:
— Айша!..
Она успела опереться на ладонь, и потому не упала на землю:
— Мама, нас выдадут в любом городе или вилаяте!
— Я - туда — не пойду!
— Мама, нас утопят, понимаешь ты, у-то-пят! И тебя, и меня, и…
— Там призраки!..
— Глупости! — взорвалась Айша. — Простонародные глупости и россказни! Как ты можешь верить сказкам, которые рассказывают феллахи! Призраков вообще не бывает!
— Это все твои философские книги, доченька! — вскипела аль-Ханса. — Знаю я, ты там дочиталась до шайтановых бредней про то, что у человека, мол, есть какая-то такая свобода воли, — в голосе старой женщины звучал невероятный сарказм, — которая позволяет ему, видите ли, определять собственную судьбу! Ты еще мне скажи, что Книгу благословенный Али не получил с неба!
— Не получил, — мрачно ответила Айша. — И человеческая свобода воли — это истина из истин.
— Тьфу на тебя, — не менее мрачно сказала Аль-Ханса. — Это все твои мута… мута… тьфу, имечко…
— Мутазилиты, — сурово подсказала Айша.
— Во-во, «отделившиеся». От истинной веры вы отделились, вот от чего…
— Все равно не бывает никаких призраков. После смерти разумная душа человека отлетает и воссоединяется с Предвечным Разумом, а чувственная ее часть растворяется без следа, — уперлась и встала на своем Айша.
— А может, и джиннов с ифритами не бывает? — язвительно осведомилось у нее мать.
Но она не собиралась уступать и сказала:
— Мама. Вспомни слова Благословенного: если джинны досаждают тебе, сотвори дуа. Или ты и Книге уже не веришь?
— Да что ты такое говоришь, доченька, — запугалась аль-Ханса. — Конечно, верю, но как-то боязно, все ж таки…
— Мама, — голос Айши прозвучал твердо и непреклонно. — Ты должна понять: нам следует опасаться не мертвых. Нам следует опасаться живых. И в любом оазисе Рас Авала нас подстерегает большая опасность, чем… — тут девушка вздохнула, и все-таки решилась произнести страшные слова, — …чем в Красном замке.
…- Ки-ки-ки! Вот он, вот он!
— Кииии! Эй, кафир, ты еще не подох? Подними морду, неверная собака, и поприветствуй господина, на что он вам только, о благородный господин, кииии!..
Суровый человеческий голос произнес:
— Отойдите, дайте дорогу! Пожалуйте, о господин, вот он, мы его нашли!
Прошлой ночью у Тарега достало сил перевернуться обратно на бок, но сейчас он об этом жалел: его лицо таяло под лучами полуденного солнца, пот градом катился по крыльям носа и затекал в залепленные пылью и грязью глаза. Он подтащил к носу ладонь и прикрылся от палящего света, но это не спасало от зноя. Зрение покинуло его еще под утро. Раскрыв глаза, он понял, что в беспощадном огне дневного светила растаяло и хен.
Над ним нависла чья-то тень, подарив мгновения прохладной передышки. Затем в плечо уперлась подошва чьей-то ноги, и его опрокинули на спину.
— Ки-ки-ки! Ну-ка, ну-ка, прояви вежливость, язычник, когда к тебе жалует правоверный ашшарит из рода благородных Умейядов, потомков Благословенного!.. Кииии!…
Рассказывали, что Красный замок ни с чем нельзя перепутать — до того красив его гордый очерк над лесистым холмом. И впрямь, сейчас, когда небо уже желтело к закату, Айша против воли залюбовалась открывшемуся виду: узкие стройные башни подпирали зубчатую стену, слева вздымалась к небу четырехугольная главная башня с высоким шпилем на плоской крыше, а справа стены сходились к тонкому силуэту дозорной аталайи.